Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Долгушин — переварив паузу:
— Шестьсот тысяч! Лежат в этой земле!
Поздно вечером я заехал в посольство.
Устроенный Глебом шурум-бурум взволновал Птичкина: он жаждал подробностей.
Возле приемной посла я увидел дремавшего на диване подполковника.
Это был не наш, а польский подполковник.
Домой вернулся поздно.
В телевизионных новостях передали: “Солидарность” решилась. На 17 декабря назначена всеобщая забастовка.
Комментарий из Гданьска — в сторону властей: это действительно будет ваш последний бой!
Заглянул в комнату сына: тот смаковал седьмой сон.
Лариса вздыхала:
— Ксанка не отвечает.
Шел первый час ночи.
Начинался новый день — воскресенье, 13 декабря 1981 года.
Я не мог уснуть. Не выходил из головы подполковник. Наконец вспомнил:
“Это же адъютант Ярузельского! В такое время? Зачем?”
И провалился…
Злополучная простата выдавила из сна.
Часы на стене рапортовали:
— Полшестого!
Тусклый свет фонарей проявлял пустое заснеженное рондо.
Подошел к столу и поднял трубку.
Телефон молчал.
Включил телевизор.
По экрану пробежала рябь, затем выплыл Ярузельский с поджатыми губами. На фоне флага, при полном параде и в обычных очках. Спину держал — словно циркуль проглотил.
“Что за трансляция? Почему в такое время?”
Генерал ответил:
С НУЛЯ ЧАСОВ В СТРАНЕ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ.
Я поймал себя на мысли:
“Путчи, перевороты, чрезвычайные положения устраиваются в ночь с субботы на воскресенье. А тут еще тринадцатое число!”
Генерал перечислял меры:
…вводится комендантский час,
запрещается передвижение по стране,
прерывается работа почты, телеграфа, телефона,
ИНТЕРНИРОВАНЫ…
“Это интересно”.
…Герек, Ярошевич, Бабюх, Лукашевич…
…Гвязда, Геремек, Куронь, Михник, Мазовецкий…
Взяли и тех, и других! А где же Валенса? И потом — что значит интернированы? Побоялись слова “арестовать”?
На экране появился Марциняк.
Военная форма была ему к лицу. Представил, как выглядел бы в мундире диктор Кириллов.
Не смешно…
Стараясь не шуметь, вышел на улицу. Ни души.
На углу темнела будка телефона-автомата.
Подняв трубку, спохватился.
Дома спешно засобирался.
Жена, кутаясь в халат, запричитала:
— Куда же ты поедешь?
— На Литевскую, там должны работать.
— Телетайпы наверняка отключили.
В гараже за окошком мелькнула испуганная физиономия Тадеуша.
Первый пост обнаружился на Лазенковской трассе.
Солдат в каске двинулся от бронетранспортера с “калашниковым” наготове. Подошел вплотную, пригнувшись, уставился в номер, затем махнул жезлом.
На площади Люблинской Унии офицер козырнул, попросил документы.
— Проше, откройте багажник.
Закончив осмотр, бросил:
— В порядке.
На Литевской тарахтели телетайпы.
— Не отключили?
— Не-а. — Петрович расплывался до ушей. — Рейтер отключили в пять минут первого. Дали сообщить — и все. А нам — зеленый свет.
— Какие новости?
— На Шпитальной заваруха.
Это рядом. Пошел.
На Шпитальной толпа жалась к штаб-квартире “Солидарности”. Здание оцеплено. У ворот — десяток “воронков”.
Кто-то запел:
— “Еще Польска не згинела…”
Истеричный крик:
— Лех жие!
— Со-ли-дар-ность! Со-ли-дар-ность!
Отчаянные перелезают через ограду. Парень без шапки бросает кому-то в толпе:
— Чему улыбаешься, паскуда!
Полушепотом — обмен информацией.
— Зелинский выбросился с третьего этажа.
— Кто такой Зелинский?
— Буяка не взяли. Его вывез в багажнике французский журналист.
— Неужели Бернар?!
— Про Куроня слышали? За ним пришли, а он спрашивает у офицера: “Ты поляк?” Тот кивает. А Яцек руки за спину и смеется: “Все в порядке. Поляки еще ни одного дела до ума не доводили”.
— Где же Валенса? Почему они, курвы, молчат?
— Лех жие!
Спецназовцы выдвигаются вперед: каски, шлемы, бронежилеты, пики.
В милиционеров летят камни.
Толпу оттесняют к площади Спасителя.
Истошный вопль:
— Спасите!
— В костел!
Храм рядом, на пятачке — стройный, высокий. Массивные двери распахнуты.
Несколько минут — и улица обезлюдела.
Вечером в Интерпрессе обступили Десантника.
— Пан капитан!
Эмиль — в военной форме — пытается шутить:
— Положение обязывает.
Кто-то дергал Бернара за лацкан:
— Ты загрузил Буяка в багажник?
Нервно хохочет.
Петрович объясняет:
— Буяку специально дали уйти. Чтоб держать под контролем подполье.
Не было в Польше человека, который бы не думал, что должно что-то случиться. И вот случилось — и все потрясены.
На пресс-конференцию пришел помощник Ярузельского.
— С паном Валенсой все в порядке.
— Где его содержат?
— Об этом сообщат. В свое время. И вообще, панове, вас должно интересовать не то, что случилось в Польше, а то, чего в Польше не случилось.
В понедельник народ потянулся на работу.
Танки на улицах обходят не замечая.
За ночь соскребли настенную агитацию. Листовки заменили одним-единственным плакатом. Куда ни глянь — “ПОЛЬСКОЕ РЕВЮ НА ЛЬДУ”.
Все, как по команде, сняли значки “Солидарности”.
Ни взрыва, ни восстания…
Совет национального спасения постановил: каждому поляку — рождественского карпа!
На рынках вовсю торгуют елками.
По радио передают военные марши.
По телевизору крутят старые фильмы.
Днем я заехал в школу, дождался сына и, живого и невредимого, доставил домой.
Прогнозы о баррикадах и восстании — не подтвердились.
Протесты — в первые два дня — были.
Шахту “Витек” штурмовал спецназ. Девять убитых.
Как ни кощунственно звучит, это — на всю страну — немного.
Еще на двух шахтах горняки три дня протестовали: оставались в забое.
Их уговаривали — сверху:
— Поднимайтесь. Польша уже не бастует.
Шахтеры не верили.
Когда поднялись, поняли: их никто не поддержал.
Может, и в этом — народная мудрость: не подставлять голову?
Новость — как снег на голову. Сообщил Петрович — кто еще!
— Глеба отзывают.
— Почему? За что?
Конечно, он был неосторожен, наивный шестидесятник. Ладно бы при поляках, а то при своих нахваливает “Солидарность”.
Найти повод, чтобы отозвать, — раз плюнуть.
На заседании парткома секретарь предложил утвердить характеристики тем, кто покидал польские пенаты.
Рутинное дело. Утверждали списком: характеристики были стандартными.
Глеб сам начертал оду себе, любимому, и доставил мне. Я подписал и отвез на Бельведерскую.
Секретарь парткома скучно перечислял фамилии. Когда добрался до Глебовой, вскинул голову генерал в штатском.
Шеф инспекции — в молодости его посылали “нелегалом” в Штаты, он был на связи с супругами Розенберг, казненными за шпионаж, — обычно молчал, а тут вдруг заговорил:
— Хотелось бы послушать.
Секретарь растерялся.
— У вас что, — спросил генерал, — ее нет?
— Почему же, — почти обиделся секретарь и полез в папку.
