Евгений Шкловский - Фата-моргана
Обзор книги Евгений Шкловский - Фата-моргана
Евгений Шкловский
Фата-моргана. Рассказы и повесть. Послесловие А. Агеева
ВОСПИТАНИЕ ПО ДОКТОРУ ШПЕЕРТУ
Улица
Мы часто бывали на той, главной, улице. Конечно, она была самая-самая. Самая красивая, самая загадочная, самая манящая…
Время от времени, поближе к вечеру или даже к ночи, выпив или просто так, от нечего делать, садились в автобус и пилили через весь город. Какая-то непостижимая сила влекла туда. Уже загорались к этому времени высокие фонари, светились за чуть запыленными стеклами витрины с выставленными на них всякими экзотическими товарами, сияла неоновая реклама…
Мы погружались в это сияние, как в морскую ночную глубь, изнутри подсвечиваемую зыбкими таинственными огоньками. Мы проходили по краю этой крутизны, этих неясных, но ощутимых каждой клеточкой возможностей, как по краю бездны, испытывая сладко-тревожное ощущение ее близости – сделать только шаг! Мы были готовы…
Но кроме общей атмосферы было еще кое-что (или, верней, – кто), что особенно притягивало.
Разумеется, женщины.
Мы знали, что на этой улице всегда есть те самые…
Старшие опытные ребята говорили, что их там полно, снимай – не хочу. Некоторые за деньги, а некоторые и за так (кому нравится), только и ждут, чтобы кто-нибудь их позвал, а иные сами предлагают, чуть ли не за руку хватают.
Понятно, что нам это не светило – чтобы за руку, не доросли, но факт, что женщина может сама взять тебя за руку с вполне определенным намерением и куда-то повести, просто зомбировал.
Бог знает, сколько километров мы исходили по этой довольно длинной улице, мы паслись на ней часами, но так и не могли обнаружить тех, про кого говорили наставники. Да, попадались женщины, постарше и помоложе, даже просто девчонки – стайками, парами и в одиночку (реже), но как было определить – те это или не те?
Нет, правда, их, как и вообще народу, вечерами на этой улице всегда бывало достаточно – кто-то куда-то целеустремленно спешил, кто-то просто шел, но могли и просто фланировать, как и мы, глазея по сторонам и никуда не торопясь. Попадались и такие, кто стоял, с мороженым или бутылкой пива в руке и без – в одиночку, парами или опять же стайками, что-то обсуждая между собой или как бы ожидая чего-то… Но были ли это те самые – кто сказал бы наверняка? Ни по одежде, ни по чему другому.
Пойди разберись…
А нам очень хотелось разобраться.
Конечно, слово «б…» было ругательством и употреблялось чаще всего именно как ругательство. Однако порой в его льдистой звонкости вдруг проступало нечто вкрадчивое, знобкое, почти магическое – оно и звучало тогда совсем по-другому. В нем был… призыв, иногда тихий, как ночной шелест листьев, а иногда оглушительный, как раскат грома, отчего охватывала странная, неудержимая дрожь…
Мы останавливались возле какой-нибудь витрины, в которой отражался заинтересовавший нас участок улицы (где как раз маячила показавшаяся нам особа, одна или несколько), и, делая вид, что погружены в созерцание выставленных напоказ тряпок, обуви, бутылок или электроники, внимательно наблюдали.
Это было даже увлекательно: девица могла прохаживаться, задумчиво курить либо нетерпеливо посматривать на часы, лицо ее то закрывалось тенью, то вдруг резко высвечивалось, тело то устало изгибалось, то принимало, как нам казалось, вызывающую позу (одна нога выставлена вперед или чуть вбок), то… В каждом ее, может, даже вполне случайном, непроизвольном жесте нам мерещилось то самое, зазывное…
Впрочем, всякий раз плоды наших наблюдений оказывались весьма незначительными: увы, уверенности, что мы не ошиблись, что наконец-то обнаружили, по-прежнему не было. Чаще всего девица дожидалась своего ухажера, радостно спешила ему навстречу и вместе с ним уходила в кафе или еще куда-то, неведомо куда (может, в театр или в кино), и ничто не свидетельствовало, что она… вот именно…
А ведь часто случалось, что кто-нибудь из нас вдруг восклицал (как Архимед из учебника: «Эврика!»): вон-вон, точно… И мы в очередной раз разыгрывали если не сцену из фильма про шпионов, то что-то в этом роде. Выстраивались возле витрины и в ее зазеркалье жадно рассматривали искомый объект.
Иногда, увлекшись, мы теряли ощущение времени и места, мы забывали, что смотрим на отражение в стекле – мир незаметно выворачивался наизнанку, и мы были уже не здесь, а там, среди мерцающих огоньков той улицы, в тревожной пляске теней и бликов, среди тех женщин, которые потом таинственно исчезали, оставив в нас горьковатый осадок обмана. Ведь это не кто-то подходил к ним, а мы, или они подходили к нам, и мы вместе шли куда-то, чтобы окунуться в самую глубину этого зазеркалья.
Эта тайна преследовала нас.
Однажды мы сидели поздно вечером в скверике – не на той улице, а неподалеку от своего двора. Было пустынно, никого, кроме одинокой парочки на скамейке метрах в пятидесяти напротив, заслоненной большим кустом разросшейся цветущей сирени, от которой тянулся к нам сладкий дурманящий аромат. Мы курили, взрослея с каждой затяжкой, и глядели в темноту напротив, где то ли обнимались, то ли что… И тогда кто-то сказал: «Точно б…, я ее знаю. В соседнем доме живет, и всякий раз с разными. Может, она и деньги берет».
Парочка, почти невидимая за сиренью, сразу обрела некоторую определенность, в воздухе повисло напряжение.
Между ними еще что-то происходило, какое-то шевеление.
Но зато шепот мы расслышали четко (вместе с порывом легкого теплого ветерка): «Мальчишки смотрят…».
Кусты дрогнули. Вышедший из-за них мужчина сделал шаг в нашу сторону – не трудно догадаться, с какой целью. «Не надо», – раздалось вслед, уже не шепот, а голос, и просквозившая в нем тревога прозвучала для нас как сигнал опасности.
Мы встали, не дожидаясь, когда он к нам подойдет. Мы не собирались ни с кем связываться, нам это было не нужно. Лицо женщины бледнело в темноте сквозь мерклый отсвет далекого фонаря, и была в этой бледности какая-то болезненность.
После этого случая мы иногда встречали ее в нашем дворе, одну или с каким-нибудь человеком, провожая пристальными взглядами до самого подъезда, пока она не исчезала там.
Однако тайна все равно оставалась тайной, и то, что мы все хотели прочесть, было зашифровано гораздо искуснее, чем все подбираемые нами коды. Набор примет: густой слой пудры, ярко накрашенные глаза и губы, немного напоминавшие маску, короткая юбка, черные колготки, низкий вырез на груди – все это было очень условно (откуда взялось?) и ничего еще не доказывало…
Улица, улица…
В какой-то момент мы вдруг заметили, что неподалеку от нас, где бы мы ни расположились, толчется один и тот же господин – невысокого роста, худой, в синем плаще. Откуда-то он возникал.
Поначалу мы не придали этому особого значения: стоит и стоит, мало ли… Может, ждет кого-то, может, за кем наблюдает, как и мы. Не исключено, что за теми же девицами. Вдруг у него свой интерес к ним (тем более, если они такие)? Мы к нему и не приглядывались (он не отражался в стекле витрины, а виден был сбоку), пока не стало ясно: человек здесь не совсем случайно… Как-то странно он на нас поглядывал, слишком внимательно, не уловить этого было нельзя.
Настроение у нас стало портиться. Как только мы появлялись на этой улице, тут же объявлялся и он, причем не только там, где мы останавливались, но и когда просто шли по ней – он следовал за нами, пристраиваясь где-нибудь неподалеку и делая вид, что просто гуляет или рассматривает витрины. Он следил за нами, это было ясно.
Но зачем?
Мы знали, что у тех девиц бывают охранники или как их там? Но он не был похож на охранника – невзрачный, с узким худым лицом и маленькими черными усиками, в надвинутой на глаза кепке. Нет, ничего такого уж особенного в нем не было, однако чем дальше, тем больше вселялась в наши сердца тревога. Если ему что-то надо, почему не подходит? И какой ему прок следить за нами, если все равно мы ничего особенного не совершаем. Или он ждет, когда что-то произойдет?
Он нам досаждал. Очень неприятно, когда за тобой следят, особенно таким вот непонятным и, главное, назойливым образом.
Это было как наваждение: стоило выйти на ту улицу, как в любой женщине сразу начинало мерещиться…
Сколько раз казалось, что на нас призывно смотрят. Мы оглядывались, и действительно замечали неподалеку какую-нибудь женщину, ловили внезапный цепкий взгляд. Но дальше все равно ничего не происходило.
Многое нам уже было известно про отношения между мужчиной и женщиной, больше, правда, по рассказам старших, все уже постигших ребят. Но в этом было что-то невзаправдашнее, похожее скорей на вымысел, чем на правду. Улица же сулила нам эту правду, и мы к ней стремились, как мотыльки на пламя, в сверкании огней, витрин, мелькании лиц и шуме проезжающих машин.
