Тимофей Круглов - Август
Ни одно судно, к счастью, в тот момент рядом не проходило. Взрыв, уж больно был мощный, слышали издалека деревенские рыбаки и списали на военных, балующихся глушением рыбы. Места здесь глухие, а зори тихие.
Вот только, спустя час-другой после взрыва, у Маши в сумочке тихонько заиграл маленький телефончик. Маша сидела на Солнечной палубе в шезлонге и читала книгу в тишине и радостном одиночестве.
— Слушаю.
— Антипов беспокоит. Простите, Мария Сергеевна, не могу дозвониться до мужа, решил с вами поделиться радостью.
— Делитесь, Валя, делитесь! Я Кире передам в точности.
— Помните, Кирилл Владимирович дорожную сумку с гостинцами потерял? Вы еще переживали очень.
— Да-да, припоминаю.
— Нашлась сумка-то! Буквально час назад — нашлась!
— Говорите прямо, Валентин, когда, где, как? Мы тут как на пороховой бочке сидим, между прочим.
— Понял, виноват. Большой бумц был на речке, позади вас. В безлюдном месте. Громко, но без последствий. Я хотел посоветоваться с Кириллом Владимировичем, посылать следственную группу на место или…
— Или! Прими к сведению и все. Территориалы пусть осмотрят место как следует. Сообщение не подшивай, отложи отдельно — потом Кирилл решит, что с ним делать. А вообще молодец, порадовал! До связи!
В трубке пошуршало немножко и раздались короткие гудки. Маша усмехнулась, закурила сигаретку и пошла прогуливаться по палубам теплохода — искать Киру.
Глава десятая
Ужинали торопливо, весело подгоняли друг друга, поглядывая на окна ресторана, за которыми прозрачный, чуть влажный воздух и акварельно прорисованные мягкой кистью облака на горизонте обещали совершенно феерический закат. Петров, памятуя совет Булгакова, налегал на острое и горячее, стараясь прогнать одолевающий хмель. Вера дружески подначивала Андрея, подвигала ему свою порцию гуляша по-венгерски, отобрав, зато себе его овощной салат. Старушка-профессор поглядывала на мужчин острыми глазками, ехидничала сначала, а потом оперлась щекой на подрагивающую нетвердую руку и завела длинный рассказ о том, как гуляли они в пятидесятых послевоенных годах, будучи молодыми аспирантами. Аспиранты нынешние — осоловевшие от крепкого монастырского пива, настойчиво упрашивали своего строгого доцента позволить им сбегать в каюту и принести за стол бутылочку «фирменного воронежского «спрайта». Петров, вчера уже, от нервов и из вежливости попробовал страшного напитка — спирт и лимонад 50 на 50 — и теперь, едва представив себе глоток этого зелья из пластиковой бутылки, поспешил закончить ужин и откланяться. Доцент Слава, однако, оказался строг и тут же, под угрозой лишения ночных танцев в Диско-баре, отправил аспирантов отсыпаться в каюту.
Андрей Николаевич в приподнятом настроении расхаживал по шлюпочной палубе, попивал крепчайший кофе с лимоном из большой кружки, глубоко затягивался сигаретой и вспоминал каждое слово, сказанное Люсей в «Панораме». Продолжить посиделки после ее внезапного ухода из бара не получилось, — первую смену пригласили на ужин. Так Анчаров с Петровым и пошли в ресторан без очаровавшей их обоих спутницы. А ведь Андрей не знал даже, на какой палубе Люсина каюта! И не знал — одна ли она там, или с соседкой. Петров допил одним глотком оставшийся кофе, докурил торопливо сигарету и поспешил к себе за фотоаппаратом — солнце опускалось все ниже над горизонтом, а теплоход вышел уже из Свири в Онежское озеро и все вокруг заиграло на просторе такими сказочными красками, что не сделать хотя бы пару красивых кадров на память было преступлением перед старостью, которая ведь наступит когда-нибудь вместе с желанием перелистать в компьютере старые файлы изображений, из которых сложилась жизнь.
* * *Толян, объявившийся только за ужином, хлопнул по плечу наклонившегося над тарелкой Анчарова, показав ему украдкой большой палец, широко улыбнулся препиравшимся из-за десерта Глаше и Даше, уселся по-хозяйски за стол и, ни слова не промолвив, тут же накинулся на еду. Саня, смекнувший, что ситуация с долбанным кавказцем видимо нормализовалась, резко повеселел, и, ни о чем не спрашивая больше — надо будет, подполковник сам скажет, — с еще большим аппетитом продолжил ужин, искоса поглядывая на потихоньку приходившую в себя, но все еще напуганную Глафиру.
— Ничего, пусть потрясется, на всю жизнь урок будет!
Теплоход неспешно утюжил гладь на редкость спокойной Онеги, туристы на его борту радовались жизни. Маша кропотливо отправляла мэйл за мэйлом в Управление ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Чернокожая красотка BMW X-5 сиротливо дремала во дворе-колодце серого гранитного здания с решетками на окнах. На Камчатке уже занималась утренняя заря, а на Кавказе ни на минуту не прекращалась война. Впрочем, на Кавказе она уже двадцать лет и не останавливалась.
Люся прилегла на минутку-другую отдохнуть после ужина и долгого дня, принесшего с собой столько впечатлений, душевных переживаний и глупых женских надежд. Вспомнился монастырь и молитва Богородице, и то, как утонула Люся в неведомо каком измерении, приложившись к иконе, прижавшись к холодному стеклу — да-да, — прижавшись к холодному стеклу горячим лбом. Верный знак, услышала Матушка ее отчаянный крик. А вот как все сложится — один Бог весть! «Будет, внученька, не так, как ты хочешь, а как Бог хочет», — вспомнился бабушкин шепот.
Еще было озеро, пахнущее свежестью и чистотой, — до сих пор еще хранило тело этот неповторимый запах, неуловимый и неистребимый одновременно. Был Петров. Люся и сама не заметила, как губы ее изогнулись в счастливой улыбке при одном воспоминании о нем. Вот же, обычный мужчина, ничего особенного казалось бы нет, а душа смеётся и поёт. Один химический состав, что ли? Состав, позволяющий двум разным совершенно людям смешаться в одно целое — без осадка, без взвеси. Сколько умных книг прочла Люся о любви, сколько изучила учебников, монографий, сколько статей проштудировала на эту вечную тему! И вот — все забыто в один солнечный августовский день. Какой тут анализ, какие тесты и проверки реакций? Губы не сжать — улыбаются сами. Сердце выпрыгивает из груди. Грудь напоминает о себе требовательно: я для жизни! Для новой жизни.
Ах, какой свет струится сквозь занавески! Там, за окном, солнце падает в озеро. Медленно-медленно, как тополиный пух, как остывающий воздушный шар. И дорожки золотые наверняка уже тянутся по Онеге — одна за пароходом — бурлящая и искрящаяся, как вино, — другая тянется к солнцу. Прямо за горизонт. Сбрасывай босоножки и иди по воде. Как Ассоль!
Люся почувствовала, как мягка подушка, как обволакивает детской колыбелькой, зыбкой — зыбкой! — всплыло откуда-то старое верное слово, как качает ее постель. Она заснула всего лишь на десять минут. Теплоход и в самом деле стало немного покачивать, вот откуда всплыло это слово: зыбка! Люся отогнала от себя желание встать и записать, разобрать тут же по косточкам навеянные коротким сном ассоциации и видения, уложить свое состояние в прокрустово ложе зыбких теорий.
Она легко поднялась, походила по своему просторному полулюксу на Средней палубе, с удовольствием плеснула в лицо холодной водой, стянула через голову эластичный бюстгальтер, освободилась от трусиков и подошла к зеркалу. «Маргарита, чистая Маргарита и даже лучше!», — похвалила Люся себя, покрутившись так и эдак.
Ей даже вздохнулось с сожалением, при виде платьев в открытом шкафу, что пора одеваться. Покраснела женщина пунцово, вспомнив, что мешок с мокрым после купания бельишком остался в руках у Петрова. Но тут же сама себе улыбнулась лукаво и опытно, хотя опытной не была.
— А пусть, не съест же он мои тряпочки! — засмеялась в голос Люся и снова покраснела.
Теплоход! Скромная роскошь дорогой каюты. Много разной одежды с собой. Закат над озером. Поклонники! Такое смешное слово, ну никак не подходят к нему Петров и Анчаров! А еще ведь есть этот огромный красавец блондин в их мужской компании!
— Мужчи-и-и-и-ны, — пропела, одеваясь, Люся, тихо издеваясь над собой. Или прислушиваясь к себе? Кто знает?! Где ты, Университетская набережная? Помоги! Пропадает Люся, тает, как Снегурочка. Санкт-Петербург, ау! Как назывался прошедший недавно навстречу теплоход? «Святая Русь»! — вот как! Отсюда и Снегурочка. И зыбка отсюда. Русь, Русь! И отсюда сердце, которое тает. Отсюда. Чем дальше от Питера, тем быстрее тает.
Как описать закат над Онежским озером? Петров уже несколько раз менял объективы на своей камере, пока не остановился на широкоугольнике, наконец. Все он успел поймать: горящий шар солнца в окружении пламенеющих облаков, воду, пенящуюся кроваво под низкими косыми лучами, темно-синее небо над кромкой берега далеко в стороне, розовых чаек над головой, путаницу цветных отражений пейзажа в темноте огромных окон диско-бара, послуживших ему зеркалами; яркие блики, кругами уходящие в бесконечность, ветер, играющий флагом на корме. Не хватало только женского силуэта в кадре, силуэта девушки, утонувшей глазами в закате, — не играла картинка, не оживала без нее!
