Юрий Чудинов - Порядок вещей
Обзор книги Юрий Чудинов - Порядок вещей
Юрий Чудинов
Порядок вещей
На обложке картина Юрия Чудинова «Условность».
Глава первая. Звездочеты
Пико делла Мирандола (1463-94), из книги «900 тезисов»:
...«Не даем мы тебе, о, Адам, – говорит Творец Адаму, – ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центр мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в этом мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, создал себе тот образ, который ты предпочитаешь…»
Хосе Аргуэльес (род. 1939). Из книги «Числа Судьбы»:
...«Быстро приближалось время тьмы. Города постепенно покидались. Одна за другой накатывались волны завоевателей…
Был отдан приказ уходить, забрать тайную «Книгу семи поколений» и исчезнуть…
Если бы мы могли отправиться в Киригуа 810 года н. э., мы бы увидели скопление людей перед большим храмом, называемым Строением 1. Последние из галактических мастеров – их семеро – сидящие на поросшей травой площадке, каждый из которых имеет при себе большой кварцевый кристалл, вдруг оказываются окруженными гудящей вибрацией…
На наших глазах материализуются светящиеся коконы. Эти коконы зависают над галактическими мастерами и медленно охватывают их; вибрирующий гул нарастает.
Сначала незаметно, затем подобно смене сцен во сне, вибрирующие коконы тают и исчезают…»
1. Портал смерти
Из Тибетской Книги Мертвых:
...«Человеческое сознание временно прекращает функционировать в случае смерти обыкновенного, то есть йогически неразвитого человека; период бессознательности длится около 3,5 (или четырех) дней сразу после завершения процесса смерти, когда умерший обретает сознание; по прошествии этого периода он начинает чувствовать себя, как дома.»
И вот, проснувшись, на месте чистого листа я увидел страницу, полностью исписанную моим мелким почерком. Страница была та же, нумерация не изменилась, но кто написал на ней то, что я только собирался написать? Я слегка задремал, это точно, но длилось это недолго. Кто мог заполнить пустую страницу, пока я спал?
Удивление мое выросло до предела, – прошу прощения, но так иногда выражаются, – когда, перевернув страницу, я обнаружил, что последующие две страницы исписаны под стать предшествующей. Более того, – а мы говорили, предел! – ознакомившись с содержанием этих двух страниц, я понял, что написать такое сегодня не смог бы по той простой причине, что у меня для этого не было исходной информации.
Листать дальше я не стал, потому что понял, – именно понял, а не почувствовал, – я понял, что умер. Самое время для возгласов, выражающих еще большую степень удивления. Поднявшись на ноги и отойдя немного от стола, я оглянулся. И! Увидел ту старую машину, которую жена и мои сослуживцы, вот уже лет двадцать пять, назвали: «Профессор Бурлай».
Никон Федорович Бурлай, доктор физико-математических наук, кафедра прогнозирования экстремальных явлений – сидит, уронив голову на стол, а кто-то другой (другой ли?) стоит рядом с ним и думает: «Что это? Гм… Что происходит?»
Больно ущипнув себя за руку, я постучал ладонью по стене и посмотрел на потолок, не надеясь, впрочем, что сквозь железобетон ко мне начнут спускаться ангелы. В голове монотонно текли рассуждения: «Душа безмозгла – это раз. Душа бесплотна – это два. А плотность того, что отделилось от тела и переминается сейчас с ноги на ногу, ничуть не ниже плотности тела. А главное, душа, как утверждают, покинув тело, «всеми фибрами» стремится, на небо. Так? Я же никуда не стремлюсь, ни духовно, ни, тем более, физически…»
– Да, товарищи, я никуда не стремлюсь, – произнес я вслух, чтобы послушать свой голос, который был чрезвычайно приятен мне за отменно поставленное интонирование. Я мог бы стать гением в этом плане, если бы голос был певческим, но… голос был мерзким в тембровом отношении.
Я взял со стола тетрадь, и увидел отражение тетради в зеркале трюмо, стоящего по другую сторону от стола. Тетрадь слегка покачивалась в воздухе, как будто была подвешена к потолку на невидимых нитях. Зеркало отражало скользящую по воздуху тетрадь, отражало застывшего за столом покойника, но… там не было меня, то есть… того, кто держал в руке тетрадь, как если бы тетрадь взял в руки человек-невидимка.
Почти трое суток после своей физической смерти я не был дома. Что касается общего состояния, могу только сообщить, что оно ничуть не отличалось от обычного состояния обычного млекопитающего, обремененного известной долей интеллекта, за исключением, может быть, удивительной легкости, приводившей меня поначалу в истинный восторг. У этой легкости была и оборотная сторона. Для других людей я стал (увы, или к счастью) не тяжелее воздуха, так что, стоило мне зазеваться, или забыть на секунду, кто я есть на текущий момент, как меня буквально сшибали с ног. Не раз выскальзывал из-под колес автомобилей. То, что я сам себя слышал, отнюдь не означало, что слышали и меня. Довольно быстро, впрочем, я освоился. Гораздо сложнее оказалось привыкнуть к отсутствию надобности в пище и сне: рефлекс оказался просто непреодолим. Но пища летела сквозь меня на землю, не привлекая чье-либо внимание, как если бы это был некий энергетический оттиск того, что поглощали другие. Вдобавок отпала надобность в сне. Это было самое ужасное! Возможно, сам я стал сновидением? В общем, проблема с невидимостью оказалась из числа наиболее безобидных. Поэтому, видимо, и потянуло домой – узнать, что творится с моим оставленным без присмотра телом.
На подходе к дому, обнаружилось, что на скамейке перед подъездом, как обычно, дежурят три ведьмы: Вера, Надежда, Любовь – сухонькая Вера Петровна, сгорбленная Любовь Александровна и слоноподобная Надежда Соломоновна, или Усталость, Тоска и Скука, как я прозвал их за глаза за перманентную страсть совать нос в чужие дела. Прежде меня развлекало сравнение: состарившаяся вера – усталость, состарившаяся надежда – тоска, состарившаяся любовь – скука, но теперь сделалось почему-то стыдно.
Пока я раздумывал над причинами столь неожиданно выявившейся стыдливости, донесся скрипучий, как дефекты дорожек на пластинке старого патефона голос Тоски:
– Сбылась мечта идиота. Другой пластом лежит, мается, отойти не может, сам мучается, и других мучает, а наш?
– Наш – «проф». Во сне скопытился… – с готовностью подхватила Скука.
Закончить фразу помешали два аспиранта (одного из них я помнил по лекциям [подарил как-то карамельку за правильный ответ]), вынесли из подъезда гроб и поставили его на пустовавшую напротив скамейку.
– Почтовый ящик, – обозначилась новая тема для разговора.
– Чего?
– Ящик, говорю – вот чего. Хотя нет – конверт. Гроб… – конверт. Запечатают и отправят.
– Куда?
– В землю-матушку.
– А кто читать будет? – спросила Тоска, и я вспомнил, что в пятидесятые именно она возглавляла вузовскую комсомольскую организацию и спорила со мной о коммунизме.
– Черви, кто же еще? – хихикнула Усталость. – У них там целая библиотека. Полное собрание сочинений.
Подкатил грузовик. Аспиранты загрузили гроб в кузов. Из их разговора стало понятно, что тело находится в морге, а они поедут туда на троллейбусе.
«Конверта» мне было явно недостаточно. Хотелось взглянуть на «депешу». Решил рискнуть, и, двигаясь в кильватере, воспользовался городским транспортом.
Огромное, похожее на студенческое общежитие, здание окружной больницы возвышалось над пустырем, какие всегда остаются на месте муниципальных строек. Взгляды нескольких явно безнадежных пациентов тянулись из не занавешенных окон к цветущим садам, начинавшимся сразу за останками грязного, дощатого забора. Между забором и больницей застенчиво маячило кирпичное строеньице больничного морга в один этаж вышиной, у дверей которого поджидал второй сегмент аспирантов, задействованных для похорон.
Машина еще не приходила.
– Не беда, – сказал один из них. – Гримируют покойничка. Двое суток в тепле. Приводят, как говорится, в божеский вид.
«Вот те на!» – расстроился я (с чего бы, собственно?) А вот с чего: «Неужели не могла найти морг с холодильником? Как пели в одной песне, «я милую узнаю по походке». Решила сэкономить… тварь…»
Подкатил грузовик. Парни сняли гроб и поставили его на кучу песка, насыпанную перед дверью морга. Крышку оставили в кузове, прислонив к скамейке, покрытой золотой парчой. Лучше бы на парче сэкономила! Снаружи гроб был обит красной тканью, внутри – белой. В том месте, где должна была помещаться голова, лежала белая подушечка.
Доски оказались влажными и не остроганными. Это отлично ощущалось сквозь ткань.
