В. Коваленко - Внук кавалергарда
Проснулась одна из женщин. Подошла и встала у нее за спиной, смотря в окно, стала расчесывать свои волосы.
— Где я? — обернулась Анна к ней.
— Где! Ясное дело, в психушке, — буркнула та безразлично. — А ты что, уже очухалась? — спросила без прежнего интереса.
— Как я сюда попала?
— С Кавказа привезли, — равнодушно пояснила женщина.
— С какого Кавказа? Я с Оренбуржья, — изумленно произнесла Анна.
— Да черт вас поймет, кто из вас откуда. Придет доктор, вот у него и спрашивай, а я тебе не доктор, — обозлилась женщина и, недовольная, пошла к своей кровати.
Голова болела, как после длительной пьянки, хотя она ни разу в бытность не напивалась. Но боль была знакомой. И, что было самым главным, самым удивительным, к ней неожиданно вернулась память. Память о прошлой жизни. Она вспомнила все, что с ней произошло в кафе.
Анна подошла к умывальнику и взглянула в замурованное в стену квадратное зеркальце над краном. То, что она там увидела, заставило ее вскрикнуть. На нее смотрела пожилая, с прядями седины, женщина с лучиками морщин под глазами.
— Ты что орешь, как блаженная? — сказала, подходя к Анне, психованная женщина.
Анна с испугом всматривалась в зеркальце, не оборачиваясь, спросила:
— Какой сейчас год?
— Хороший год! — ответила вспыльчивая и отодвинула Анну от крана.
Спавшие от крика Анны проснулись и теперь с испугом смотрели на нее. Вдруг щелкнула входная дверь, и в палату вошла группа врачей.
— Утро доброе, девочки, как спалось? — поприветствовал их впереди идущий пожилой врач.
— Плохо, — взвизгнула вспыльчивая, указывая рукой на застывшую Анну.
— Что такое, Людмила Семеновна? — шутливо спросил главврач.
— Но я — Лебедева Анна, — удивленная ошибкой главврача, поправила его она.
Главврач прощупывающим взглядом посмотрел ей в глаза и задал вопрос:
— Откуда вы родом, и что с вами произошло? Помните?
— Скажите, какой сейчас год? — встречно и настороженно спросила его Анна.
— Две тысячи третий, — цепко пленяя ее глаза своим взглядом, ответил по слогам главврач.
Анна ойкнула и с рыданьем кинулась на свою кровать.
— За что, за что? — повторяла она в истерике, молотя по подушке кулачками.
Главврач присел на кровать рядом:
— Успокойтесь, Анна. Ну, что я вам говорил? — обернулся он к врачам.
Медсестра с разносом для лекарств вопрошающе посмотрела на него.
Он тут же торопливо крикнул ей:
— Срочно, успокаивающее. И после обхода приведите ко мне в кабинет.
— Егор Михайлович, может, с димедролом? — рассуждал вслух молоденький врач.
— Пора начинать обход! — приказным тоном сказал главврач и протянул руку к лечащему врачу за историей болезни.
После обеда Анна сидела в его кабинете и, всхлипывая, рассказывала свою черную историю.
— Мы купили мне пальто, сестре сапожки и зашли в кафе пообедать. Тут к нам подсаживаются молодожены, так они представились, и предлагают нам отметить с ними их торжество. Наливают по бокалу вина. Пригубили мы, а дальше я уже ничего не помню. По-видимому, в вино что-то было подмешано.
— На то похоже, — покачал задумчиво головой Егор Михайлович. — А вы знаете, где вы сейчас находитесь? — спросил он, прощупывающе смотря на Анну.
— В психбольнице, — ответила она на его вопрос.
— Да, в Московской нервно-психиатрической больнице. А привез я тебя сюда из Ростова, куда я был направлен для проверки на профориентацию врачей. Туда же ты была доставлена из Дагестана, где тебя с пробитой головой нашел пастух в ущелье. Вот такая ваша география, — ухмыльнулся горько он. — А ты что-нибудь помнишь о своем пребывании на Кавказе?
Она отрицательно, с долей удивления качнула головой.
— Извини, я тебя перебил!
Анна, нервно разминая пальцы рук, продолжила свои страшные воспоминания.
— Очнулись мы в каком-то полуподвале. Связанными. Затем к нам пришли горбатый и хромоногий парни. Стали к нам с сестрой приставать, домогаться нас. Лена ударила ногой хромоногого, и тот начал бить ее, затем от швырнул в угол комнаты на железный ящик, стоявший там. Она сильно ударилась головой и затихла, лежа без движения. Они за руки утащили ее волоком в другую подсобку. Жива ли она? И что с ней случилось после? Я ее больше не видела.
Анна, всхлипнув, вытерла слезы ладонью и продолжила:
— На следующий день меня напоили какой-то приторной жидкостью и сделали укол в вену. И с той минуты я ничего не помнила. Что со мной было, где я была? Ничего. Почти полжизни неизвестности. Сплошной темноты.
И вновь зарыдала:
— За что, за что меня так? В чем же я провинилась перед Богом? — уронила она горько лицо в ладони.
Егор Михайлович подошел к ней и погладил, как обиженного ребенка по голове, успокаивающе, мягко убеждая:
— Жизнь на этом не кончается. Она продолжается. И остаток ее нужно прожить так, чтобы было твоим близким от твоей жизни светло и радостно.
Анна успокоилась и теперь сидела, ссутулясь, не поднимая головы. Руки мелко и нервно перебирали концы пояса халата.
— А кто у тебя из родных был в то время? — спросил главврач, опускаясь в свое кресло за столом.
Анна подняла лицо и улыбнулась счастливо, сквозь слезы:
— При мне были живы матушка и папа. А еще у меня славный сынишка Колюшенька. Ему тогда шел седьмой год, сколько же ему сейчас? — прикинула Анна. — О-о, Боже, двадцать шесть лет, — вскрикнула она непроизвольно. — Он уже взрослый и кем он сейчас? Какой он? Помнит ли мать? — гадала она, уйдя мыслями к сыну.
— Видите ли, мозг человека еще практически врачами не изведан и приходится только гадать, каким же препаратом психотропным тебя зомбировали, так, что ты, Анна, напрочь потеряла память. Восстановилась же она у тебя, как я понял, частично, избранно. Ты, например, вспомнила, что было с вами в Оренбурге. А дальше, вплоть до сегодняшнего дня, воспоминания твои обрываются. Участок мозга, ответственный за осознание произошедшего с тобой когда-то, атрофирован. Может, так подействовало неизвестное лекарство в совокупности с наркотиком, а может, такое выкинул небезызвестный клофелин. Намного хуже, если они применили к вам малоизвестный, военный психотропный препарат. Такое тоже может быть, в наше безответственное время.
Егор Михайлович достал из пачки сигарету и стал задумчиво разминать ее в пальцах, отрешенно глядя в окно:
— У меня сосед по квартире, старший следователь по особо важным делам государственной прокуратуры, — оторвал взгляд от окна и посмотрел на Анну, — поговорю с ним, может, его заинтересует ваша печальная история. Может быть? — шепотом закончил он. — А ты, должно быть, не знаешь, что власть в стране переменилась, — и, как прежде, прощупывающим взглядом посмотрел в глаза Анне.
— Как переменилась? — удивилась она. — А какая сейчас власть?
— Этого, к сожалению, я не знаю. Но знаю, что почти не осталось ни моральных ценностей, ни патриотизма, — шумно вздохнул Егор Михайлович.
— Так что, когда ты выйдешь из больницы, особо не удивляйся почерствевшим людям. Жизнь их заставила стать такими.
Голову распирало болью от сказанного главврачом. Анна бессильно упала на кровать и, лежа с открытыми глазами, вспоминала их откровенную беседу.
Через два дня ее снова пригласили в кабинет главврача, Егора Михайловича. Там же сидел в кресле красивый пожилой мужчина и крутил в руках шляпу.
— Вот, Анна, познакомьтесь, — указав на мужчину рукой, представил его главврач, — Владимир Павлович, следователь по особо важным поручениям госпрокуратуры.
Мужчина кивнул головой.
— Расскажи ему о своей поездке в Оренбург и о том, что там с вами произошло. Поведайте все со всеми подробностями, не упуская деталей. В это время в коридоре раздался скандальный шум и грохот упавшего чего-то тяжелого.
— Опять Морозов с медсестрами воюет, — прислушиваясь к возне в коридоре, удивленно кивая головой и ни к кому не обращаясь, торопливо сказал Егор Михайлович, — а вы тут беседуйте спокойно, — и поспешно вышел.
Владимир Павлович положил шляпу на стол и, встав, закурил. — Вы садитесь, пожалуйста, — предложил он Анне, раскуривая сигарету. — Итак, я вас слушаю, — кивнул он Анне, задумчиво прохаживаясь от стола к стене.
И она памятью снова вернулась к далекой, черной трагедии своей жизни.
Пересказывая произошедшее с ней, она заметила, что, когда рассказывала про жидкость, влитую в нее, и про укол в вену, Владимир Павлович что-то записал в блокнот. Слушал следователь очень внимательно, задавал вопросы и всякий раз удивленно хмыкал, прикуривая сигарету от сигареты.
По окончании рассказа сказал бесцветно:
— Настанет время, когда подобное безобразие станет обыденностью. А пока сей случай ждет скрупулезного разбирательства и заслуженного уголовного наказания.
