Вадим Смоленский - Записки гайдзина
– Я, кстати, там мочалку забыл в последний раз, – вспомнил я. – Конечно, за три года могли и выкинуть. Но если вдруг не выкинули, то будет приятно.
– Никуда ее не выкинули, не сомневайся даже, – успокоил меня Потапов. – За что Японию люблю, так вот за это – о клиенте тут всегда помнят. Зайдешь, тебе сразу: «Давно не виделись» – и сервис по полной схеме. Причем неважно, сколько ты у них не появлялся – может неделю, а может десять лет. То есть, с одной стороны у них как бы прогресс, а с другой – этакая незыблемость.
– Что есть, то есть, – согласился я.
Потапов внезапно остановился.
– Так, погоди... Кажется, мимо прошли. Ну-ка назад, посмотрим. Вот дом, где я жил. Вот забор. Дальше была канава с цаплями – вот она. А сразу за канавой была баня. Выходит, вот это она и есть. Перекрасили, что ли?
Мы подняли головы и узрели красный щит с белым иероглифом «сакэ». Сквозь стеклянную дверь виднелись уставленные бутылками полки. Мы вошли внутрь, и нашему взору предстал рыжеволосый тинэйджер в замызганном фартуке и с серьгой в ухе.
– Да, была тут баня, – ответил он на наш недоуменный вопрос. – Год назад снесли, винный построили. Хозяйка в деревню уехала, дом там купила.
– Веселенькое дело, – сказал Потапов. – Стояла баня, никому не мешала...
– И мочалку мою выкинули, – добавил я.
– Да мочалка-то ладно, без пузырей останемся.
– Ничего, – сказал я. – Вон тут сколько пузырей. Мы ведь как раз собирались. Берем, или как?
– А что еще делать, берем конечно. Какого – прозрачного, мутного?
– Мутного не надо.
– Сладкого или горького?
– Что-нибудь между.
– «Нагураяма», «Ханахару», «Тэнко», «Эйсэн»...
– «Тэнко».
– Губа не дура. Семьсот двадцать?
– Семьсот двадцать.
– Или тыщу восемьсот?
– Столько мы до сакуры не донесем.
– Ладно. А может, сливовой?
– Ты бы еще сказал: может, сивухи?
– Боже упаси!
– Ну вот и хорошо. Теперь бы закуски.
– Мы извиняемся, как у вас тут насчет закуски?
Замызганный тинейджер скривился и помахал ладонью: мол, не держим.
– Что ж, – сказал Потапов. – Купим по дороге.
Мы вышли и огляделись по сторонам. Облетевшие сакуры зеленели свежими листьями.
– Плохо дело, – вздохнул Потапов. – Но ничего. Я помню, тут недалеко есть храмовая роща, она позже облетает. На пригорке потому что.
До пригорка мы добрались минут за десять. И в самом деле, он весь цвел. Розовые деревья лишь немного отливали зеленью едва показавшихся листочков. Промеж стволов обосновался массивный деревянный стол с двумя пнями вместо стульев.
– На этом месте три года назад, – торжественно сказал Потапов, – я доказал теорему Сидорова. Он мне потом поллитра поставил. И мы с ним сразу написали четыре статьи.
– А почему она Сидорова, если ты доказал? – спросил я.
– Он сформулировал, я доказал. Теперь она называется «теорема Сидорова – Потапова». Стаканы-то мы взяли?
– Бумажные. Вот, наливай.
– Жаль, холодное, – сказал Потапов. – Его бы, да горяченьким... Ну да ладно. Кампай!
– Кампай. За встречу!
Весеннее солнце подбиралось к изломанной линии гор на горизонте. С ворот синтоистского храма за нами бесстрастно наблюдали две вороны.
– Интересное дело, – сказал я. – Баню сломали, вместо нее винный магазин. Я вообще последнее время замечаю: больше всего строят винных магазинов и зубных клиник. С чего бы это?
Потапов взъерошил волосы и забарабанил пальцами по бутылке – так же, как барабанил когда-то, ломая голову над теоремой Сидорова.
– Какая-то зависимость, безусловно, есть, – сказал он. – Что первое приходит на ум? Когда сносят бани, люди перестают мыться – и заодно перестают чистить зубы. Зубы заболевают, люди их полощут водкой. А потом идут к зубному. Как тебе такая версия?
– Хм... Я бы сказал, версия несколько скороспелая.
– Вот именно. Какой делаем вывод? Восток непостижим!
– Ну да, – сказал я. – Аршином общим не измерить. Это не объяснение.
– Тогда ты объясни!
– Я думаю, все гораздо тривиальнее. Особенно с зубными клиниками. Это мода такая, из Америки. Модно быть дантистом, модно говорить: мой дантист, модно культивировать прямые зубы. Исторически они свои зубы красили в черный цвет, и было все равно, прямые они у них или нет. Потом красить перестали и долго ходили с белыми зубами, но кривыми. А когда им из Америки улыбнулся Шварценеггер, они прозрели.
– Так, – прервал меня Потапов. – Мы увлеклись. Промежуток между первой и второй должен быть значительным, но не превышать сорока секунд.
Он наполнил стаканы, и мы жахнули по второй.
– Продолжаю, – сказал я. – Перейдем к винным магазинам. Тут что характерно: их строят все больше и больше, тем временем как бары и прочие кабаки находятся в упадке. То есть, народ начинает пить по домам. Тоже как бы такая мода. Теперь вопрос: откуда эта мода взялась?
Потапов даже привстал.
– Ты хочешь сказать, что...
– Вот именно! Нас тут еще очень мало, но воздействие совершенно явственное! Только не совсем понятны его механизмы. Вот, скажем, сидим мы с тобой под сакурой и пьем. Ну и что? Они тоже иногда пьют под сакурой. А когда мы пьем на кухне, нас с улицы вообще не видно. То есть, взаимодействие идет на каком-то астральном уровне.
Потапов поправил очки и задумался. Потом спросил:
– А бани?
– По баням у меня статистики нет. Сломанную я только одну знаю.
– Да... – сказал он. – С банями неувязочка. Ну ладно. За астральный уровень!
Опрокинув третью, Потапов вытер усы, встал, потянулся и оглядел пейзаж с севера на юг. Заходящее солнце высвечивало незасеянные поля и играло в бурой черепице крыш.
– Эх! – крякнул он. – До чего ж у вас тут хорошо! Прям как в Переславле. Только ряпушка не водится, а остальное – просто копия. Ты в курсе, сколько я в этом году ряпушки наловил?
– Много наверное?
– Рекорд поставил. Кабы водилась у вас тут ряпушка, я бы согласился прожить здесь жизнь. А так не могу. На родину тянет. Тебя не тянет?
– Так я ж в ряпушке-то не понимаю...
– А, ну да... Тебе легче. Хотя тут и в самом деле благодать. Вот в Токио – там жить невозможно.
– Ты, кстати, где остановился?
– Да ну, лучше не спрашивай. Называется «Хисада Гранд-Отель». Пять звезд, двадцать этажей. На полу ковры, на стенах импрессионисты. Клоповник, одно слово. Причем я их, подлецов, просил, факсы слал: поселите меня в нормальную гостиницу. Чтобы каллиграфия в нише, чтобы спать на полу, чтобы бабушки на четвереньках... Так нет же, поселили в клоповник.
– Понятное дело, – сказал я. – Японцы... Разве им что-нибудь втолкуешь?..
– Во-во. Никакого с ними сладу. Давай-ка лучше выпьем.
Выпив по четвертой, мы вдруг осознали, что пьем без закуски.
– Как же это? – огорчился Потапов. – Я же собирался чего-нибудь местного... Сырой конины, например... Совсем забыли.
– Ну так давай допивать – и на поиски, – предложил я.
– Нет, мы еще петь собирались. Пару-другую песен – а потом уже за едой. Я, кстати, вчера в Токио нашел потрясающий ресторан. Первый раз в жизни с удовольствием ел натто.
– Чего?! – Я даже поморщился. – С каким таким удовольствием? Иностранец не может с удовольствием есть натто. Это знают все.
– А я тебе говорю, что ел с огромным удовольствием.
– Может, ты чего путаешь? Натто? Эти сопли из бобов?
– Именно. Тут самое главное – чтобы оно было не протухшее.
– Ха! – сказал я. – Это нонсенс. Натто – оно потому и натто, что протухшее.
– Отнюдь, – мотнул головой Потапов. – Оно, конечно, гнилое. Но протухшим оно быть не обязано.
– Не вижу разницы.
– Разница есть. Когда оно уже гнилое, но еще не тухлое – то даже иностранец способен есть его с удовольствием. А когда оно гнилое, да еще и тухлое вдобавок – то с удовольствием его могут есть только японцы.
– Это уже какая-то высшая кулинария пошла, – сказал я. – То мне Федька вчера про мясопуст рассказывал, то ты теперь...
– Федька еще здесь?
– А куда он денется... Ведет со мной душеспасительные беседы. Против буддизма. Опасается, что меня бонзы охмурят.
– Куда им... С нами крестная сила! – Потапов осенил себя знамением и разлил по стаканам остатки. – Давай по последней и будем петь.
Проглотив сакэ, он влез в ремни своей трехрядки. Солнце выпустило последний лучик и исчезло за горой. Вороны нахохлились, потрясли крыльями и приготовились слушать.
– На Во-о-о-олге широкой, – затянул Потапов. – На стре-е-е-елке далекой...
Я подключился:
– Гудками кого-то зовет парохо-о-о-од...
Сакэшная отрыжка мешала легким разойтись в полную силу. Но и того, что выходило, было достаточно, чтобы мощно разлететься по окрестностям. Какой-то лохматый мотоциклист тормознул у нашего пригорка, заглушил мотор и с минуту слушал. Узнав, что девушек краше, чем в Сормове нашем, ему никогда и нигде не найти, он снова затарахтел и умчался в поля. А мы голосили дальше – про летние ночки и про буксиров гудочки.
