Паул Гласер - Танцующая в Аушвице
Так, в один день, я оставляю в прошлом мои дом, вещи, танцевальную школу. Труднее всего из этого мне дается расставание с танцевальной школой.
Мы ночуем у друзей, а на следующее утро отправляемся в Тилбург, к другим нашим знакомым, у которых я на неделю оставляю мать. Сама же я ищу для нее постоянное убежище. Отец сумел оставить для нас в фирме, на которую работал — “Конфетная фабрика братьев Венманс в Тилбурге”, — заначку, около 10 тысяч гульденов. Мама, брат и я можем ими воспользоваться. В нашем случае эти деньги важны не сами по себе, они обеспечивают нашу безопасность.
Я знаю, как это трудно — найти надежное убежище: ведь часто кажется, что тебе ничего не угрожает, а те же добропорядочные голландцы сдают тебя немецкой полиции. За это они получают денежное вознаграждение или хорошее отношение властей. Я думаю, куда бежать, ломаю себе голову… И вдруг вспоминаю слова Кейса: если у тебя возникнут проблемы, я всегда готов прийти тебе на помощь.
Я отправляюсь поездом в Наарден. Беру у вокзала такси и еду туда, где Кейс снимает квартиру. Это дом за чертой города у искусственного водоема, такие обычно предпочитают пожилые люди. Хозяев я несколько раз встречала прежде. Это голландец Хенк Колье и его жена-немка Магда, очень хорошо говорящая по-голландски.
Дверь мне открывает мефрау Колье, она приветливо здоровается со мной. Я интересуюсь Кейсом. Оказывается, он лежит в Наарденской благотворительной больнице с воспалением почечных лоханок. Одолжив у мефрау Колье велосипед, я еду его навестить. Стучу в дверь его палаты, но мне не открывают. Ловлю в коридоре медсестру, и та советует постучать еще раз. Я барабаню в дверь до тех пор, пока мне ее не открывает черноволосая девушка с ярким румянцем на щеках. Теперь мне можно войти. Кейс лежит на кровати. Девушка уходит. Это клиентка бара из отеля “Бос ван Бредиус”, поясняет Кейс. Он внезапно заболел и очутился здесь, совсем без денег. И ему пришлось одолжить у нее 350 гульденов, потому что услуги больницы нужно оплатить вперед. И не могу ли я одолжить ему эти самые 350 гульденов, поскольку ему претит занимать деньги у малознакомых девушек. Я рассказываю Кейсу о своих трудностях, он полон участия и желания помочь. Советует мне пожить у семейства Колье. Я даю ему 350 гульденов и возвращаюсь к мефрау Колье. Разумеется, ни слова не говорю ей о своем еврействе. Где-то я слышала, что иной раз безопаснее всего спрятаться в логове зверя: мефрау Колье — немка, ее муж — член НСД. Соответственно, нас с матерью будет не так-то просто у них найти.
Я рассказываю мефрау Колье следующую историю. Мой отец сидит в долговой тюрьме под Хареном, мы с матерью — в бегах, потому что нас собираются отправить туда же. И поэтому мы не можем арендовать две комнаты. Короче, все улаживается. Я еду назад в Тилбург. Мое новое удостоверение и кокетливая улыбка делают свое дело, несмотря на все более ужесточающийся контроль.
Подруга моего брата, Элизабет де Батс, тоже живет в Тилбурге, и я предполагаю, что брат прячется у нее. Их отношения длятся уже пару лет, и она очень милая девушка. Я отыскиваю ее адрес, отправляюсь прямиком туда — и действительно нахожу там Джона. Он скрывается у Элизабет на чердаке. Помимо родителей в доме еще проживают две ее младшие сестры. Такое вот отважное семейство.
Мы с Джоном договариваемся еще разок встретиться. На встречу я беру с собой маму. Все члены семьи де Батс — сама любезность, потчуют нас чаем, кофе и печеньем. Тем не менее атмосфера остается напряженной, каждый выглядит встревоженным. Даже часы с кукушкой не приглушают нашего беспокойства. За столом мы обсуждаем только практические вещи: где достать деньги и как найти убежище. Я называю адрес, по которому скрываемся мы с матерью, и спрашиваю брата, где прячется он. Но прежде чем он успевает ответить, я замечаю, как его подруга, сидящая рядом с ним, тихонько пинает его под столом. Он замолкает на полуслове и туманно поясняет, что собирается спрятаться где-то в Пейле[42]. У отца Элизабет в Пейле живут родственники, и можно надежно укрыться на ферме. За отдельную плату Джон поживет там у них. Это относительно безопасно, потому что в Пейле практически нет немцев. Ферма расположена в отдаленном месте, окруженном болотами, а потому там можно схорониться наилучшим образом.
Помимо всех этих практических вопросов мы говорим, конечно, и о нашем бедственном положении. Кто нам поможет? Что будет со всеми нами? Когда это все закончится? Джон, всегда бывший маменькиным сыночком, не принимает участия в общем разговоре. Внезапно он встает и садится матери на колени. Солдат, еще недавно с оружием в руках защищавший королеву и отечество, сидит на коленях у своей мамочки! И она ласково гладит его по плечам. Никто ничего не говорит. В комнате тихо, почти окаменев, мы сидим вокруг стола. Внешний мир где-то далеко, почти исчез. И тут вдруг из часов с громким кукованием выскакивает кукушка. Будто в кино после закончившегося стопкадра, все разом приходит в движение. Мы прощаемся друг с другом, потому что завтра рано утром каждый пойдет уже своей дорогой.
В ту ночь мы ночуем на чердаке семейства де Батс на дополнительно выданных нам матрасах, среди яблок и краснокочанной капусты, которые хранятся здесь — в самом сухом месте дома…
На следующее утро мы с матерью переезжаем в Наарден. Поселяемся в тамошнем пригороде и живем тихо-тихо. А Джона отец и дядя Элизабет тем же утром переправляют в тайное укрытие.
Несколькими неделями позже моя подружка Фран расскажет мне, что в утро после нашего бегства к нам в Ден-Босе нагрянула полиция и перерыла весь дом, разыскивая нас. Саму Фран трижды таскали в полицейское управление. Хотели узнать, куда мы подевались. Фран запугивали и даже два дня продержали в тюрьме. Но ничего от нее не добились. Да и не смогли бы добиться, потому что я не рассказывала ей, где мы собираемся жить.
Где теперь прячется Джон, я тоже не знаю. Благодарить за это следует Элизабет, пнувшую под столом Джона. Задним числом могу сказать, что это было сделано правильно: Джона активно разыскивали — а так никто не мог проболтаться. К Элизабет повадился какой-то эсэсовец, регулярно интересовавшийся Джоном. Она стояла на том, что у них с ним нет никаких отношений.
— Я уже сто лет не общаюсь с этим еврейским парнем. Что я, сумасшедшая, что ли! — возмущенно говорила она немцу.
Выпытывать у нее адрес Джона было бессмысленно. А между тем Элизабет частенько на велосипеде тайно отправлялась в Пейл, где они встречались в укромном местечке. Трудности лишь укрепляли их союз и закаляли чувства. Джон был в безопасности, а когда у него закончились деньги, ему разрешили остаться на ферме при условии, что будет помогать по хозяйству. Но он и так вовсю всем помогал. Джон не из тех, кому нравится целый день бездельничать. Хозяева фермы были хорошими людьми, да и такой трудолюбивый работник, конечно, пришелся им ко двору. Ну а поскольку Джон все-таки не был работником в полном смысле этого слова, то его так и звали — “Ян-на-подхвате”. Джона все это устраивало — до тех пор, пока он был в безопасности.
Неподалеку от фермы, у дороги стояла высоченная мельница. Ее хорошо было видно на многие километры вокруг. Когда в округе появлялись немцы или голландские национал-социалисты, мельник ставил крылья мельницы в заранее оговоренное положение, и все скрывавшиеся от преследования евреи бежали в ближайший лес. Когда же опасности не было, мельник ставил крылья мельницы в исходное положение, и люди возвращались к работе.
Убежище в Наардене
Но однажды чуть не случилась беда. Джон заболел отитом, настолько серьезно, что возникла угроза менингита. Без операции было уже не обойтись, и Джона срочно повезли в больницу. С помощью подпольщиков его удалось пристроить в госпиталь Святого Иосифа в Эйндховене. Разумеется, по поддельному удостоверению личности. Только старшая медсестра отделения, монахиня, знала, кто он такой на самом деле, и заботилась о нем, как о родном. Врачи и прочий медицинский персонал лишних вопросов не задавали, они лишь оказывали Джону медицинскую помощь. И тем не менее напряжение не спадало, поскольку местная власть и немцы держали под контролем даже больницы, а среди врачей, медсестер и санитаров всегда могли оказаться предатели. В итоге Джон отказался от больницы в Ден-Босе, куда его планировали перевести, так как до него дошел слух, что тамошний врач выдал властям пациента-подпольщика. С повязкой на ухе Джон сел на велосипед и отправился в Пейл. Однако для надежности некоторое время укрывался по другому адресу: никогда ведь не знаешь наверняка, мало ли кто проболтается. И лишь когда пару недель спустя волнение на побережье улеглось, Джон вернулся в свое постоянное убежище.
У нас в Наардене все хорошо. Мама по большей части остается дома, я же часто выхожу в город. Под маской Лии Донкерс это совсем несложно. Играю по соседству в теннис — ракеткой, которую я забираю у Элизабет в Тилбурге. Она рассказывает мне, что дела у Джона обстоят неплохо. В Тилбурге я беру деньги, оставленные отцом в тайном местечке на ткацкой фабрике. Отцу в лагере они сейчас ни к чему, брату — тоже: он работает на ферме за еду и ночлег. А вот нам с матерью они пригодятся, так, во всяком случае, я считаю. Пока мы живем вполне прилично. Свой двадцать восьмой день рождения я не праздную. Да и что там праздновать, когда отец с Джоном далеко, а все мои друзья остались в Ден-Босе? Кроме того, в моем паспорте теперь значится имя Лии Донкерс, а у нее совсем другой день рождения. Мы с мамой выпиваем по бокальчику вина. Какие у нас теперь отношения с Эрнстом, я не знаю. В письме я описала ему все, что происходит с моей семьей, а также сообщила, что сейчас мне нужно позаботиться о матери. Как только все устроится, я постараюсь добраться до Швейцарии.
