Так говорила женщина - Каффка Маргит

— Едва ли вы были в отчаянии, раз могли столь ясно мыслить.

— Я все размышляла и размышляла. Однако не знаю... Если бы вы только пришли ко мне тогда, на второй день или на третий.

— В то время на юге проходил суд по объединению земель.

— Удивительно, что в такие моменты мужчин больше всего волнуют суды. Лишь на четвертый день я узнала, что вы уехали. Мы были здесь, у Бано. Среди открыток маленькой Илы я обнаружила одну с вашим почерком: «Целую Вашу руку из Земуна, искренне преданный Вам, Бодог». Давно мне никто не причинял столько боли, как та глупая карточка. Но на бедняжку Илу — это правда — я не держала зла.

— Я часто думал о вас в дороге.

— И не написали мне ни строчки. Нет, даже не пытайтесь объясниться! Но слушайте! В гостиной на маленьком диване сидела одна седовласая госпожа. Нас представили. Это была вдова Шандора Бодога.

— Моя матушка!

— К тому благоговейному почтению, с коим мы смотрим на мать возлюбленного, почему-то примешивался стыд — я впервые такое отметила.

Один молодой господин, хороший ваш друг, развлекал ее историей о ваших совместных похождениях. Однажды, рассказывал он, вы двое в ребяческом веселии заглянули на бал каких-то чиновников. Вы сели рядом с прекрасной черноволосой девушкой, за которой ухаживали самым безупречным образом, и послали за мороженым для ее матушки. Несколько юных ветрениц тут же запищали в один голос:

— Какая прелесть! Повеса Бодог остается инкогнито!

Но старая госпожа вдруг нахмурилась:

— Ох и получит у меня этот негодный мальчишка! А вдруг несчастная девочка приняла его слишком серьезно и теперь грезит о нем и тоскует? Такие девицы не понимают, что значит инкогнито!

Я смотрела на нее, сгорая от стыда. Как же, «такие девицы».

Пришла пора отправляться домой, и господин Бано, не имея возможности меня проводить, поручил это вашей матушке. Она-то и довезла меня до дома в экипаже...

На следующий день меня посетил двоюродный брат, местный исправник. Он уладил мои дела, представился хозяйке и выразил желание впредь обедать со мной вместе и быть мне опорой. Затем заговорил о вопросах семейных, и, когда он наконец покинул меня поздним вечером, я чувствовала себя легко и спокойно. Можете смеяться, но в ту ночь приятная прохлада струилась из подушек и обволакивала голову. Это была, как я думаю и как говорит мой муж на своем судебном языке, «вселенская закономерность», и она снова приняла меня в свое лоно.

Еще через день брат привел ко мне Яноша Вильдта, давнего товарища по школе. Я приняла его в хозяйской гостиной — в тот раз и в дальнейшем. Он говорил о почившей супруге и двух прелестных маленьких сыновьях, что остались без матери, был серьезен и обходителен, и с самого начала довольно симпатичен. Свои вечерние визиты он наносил в точно назначенное время и носил элегантные сюртуки, которые, судя по накрахмаленному воротничку, всегда успевал сменять по окончании службы.

Что было дальше, вам известно.

Женщина и девушка

Дама пришла в сумерках, шурша платьем, второпях, и глубоко вдохнула напоенный цветочным ароматом воздух магазинчика. Где-то позади кассы девушка, Тери, Тереза, протирала глянцевые листья веерной пальмы. Полная фигура в белом халате легко, мягкими шагами вышла из полумрака, из-под недвижных темных листьев. Она протянула руки к гостье, чтобы обнять ее.

— Добрый вечер, милая! Какой чудесный запах зимы ты принесла с улицы. Он идет от твоих мехов.

Воздух в помещении действительно стоял густой, неестественно тропический, хозяйка цветов расхаживала по коврам в легком батистовом халате со множеством сборок.

Они переместились в альков, оставив дверь открытой, хотя в магазине работала еще и старушка в кружевном чепце, которая без единого слова, почти не привлекая внимания, обслуживала театралов, заглянувших сюда перед спектаклем, покупателей фиалок, господ, спешащих на званый ужин. Уютный закуток при магазинчике был точь-в-точь таким же, как сама девушка, — сказочно легким, гармоничным и светлым. Не крылось в нем никаких тайн, не звучало глухого голоса подспудной печали или натужного веселья.

— У тебя здесь не о чем тревожиться. Вся комната — один прелестный повод задуматься, отчего никогда не получается просто так, безо всяких усилий разгадать все эти затейливые ребусы и тайны.

Когда-то давным-давно эти слова произнесла госпожа Хедвиг, с улыбкой разглядывая простой круглый умывальный столик из чугуна, укрытый свисающей до пола перкалевой скатертью в крупный цветок, но как предательски, как безжалостно это прозвучало.

Они сидели друг напротив друга на диване, обитом синей шенилловой тканью, и Тери изучала лицо женщины пристально, встревоженно и серьезно, как врач изучает больного. Та была бледна и словно бы полностью раздавлена страданием, застывшая судорога окаймляла ее узкий рот. Девушка взяла руки подруги в свои.

— В чем дело? Что-то слупилось?

— О, как бы не так! Да если бы только что-то случилось...

На минуту Хедвиг склонила голову, затем внезапно разразилась безудержным потоком слов, начав исповедь, и, как человек, идущий по углям, словно подпрыгивала на каждой обжигающей мысли.

— Никаких, никаких новостей. Знаю только, что из клиники нервных болезней его не отправят домой, что он и сейчас там и что спасти его нельзя. Это ужасно, Тери! День пройдет — одна только эта мысль у меня на уме и на сердце, а назавтра — все по новой. И при этом ходишь туда-сюда, покупаешь еду, готовишь обед, штопаешь одежду детям. Сегодня, когда только начало вечереть и я прикрыла глаза руками, чтобы обратить взгляд на внутренний, подспудный кошмар, что обосновался в душе, оба ребенка вернулись из школы. Они, бедные, решили, что я плачу или у меня что-то болит, и повисли у меня на руках. Боже! Я оттолкнула их. Стряхнула, словно омерзительное бремя, от которого никак не избавиться. А после ужаснулась самой себе и побежала к тебе. Тери! Скажи что-нибудь!

Девушка провела сильными белыми пальцами по затянутой в перчатку руке женщины. В ее глазах читалась наивная вера в собственную успокаивающую, утешающую силу. Она просто и тихо произнесла:

— Только бы уже умереть ему, бедному!

Ничего иного она и не смогла бы сказать от всего своего справедливого сердца, но женщина все равно пригвоздила ее в ответ обвиняющим, почти враждебным взглядом.

— Зачем ты так говоришь, зачем? Будто уже ничем не помочь! Скажи, неужели и вправду поздно?

— Ты сама знаешь, Хедда, что поздно. Почему ты раньше не послушала меня?

Женщина замолчала.

— Твоя правда, — промолвила она через какое-то время, — до сегодняшнего дня ты воодушевляла меня, направляла, хотела помочь. Но скажи еще раз: ты ведь сама тоже сочла бы это грехом?

— Не знаю, я над таким не задумываюсь. Я видела, как ты несчастна, как мучаешься, и полагала, что тому причиной твои обстоятельства. Так реши этот вопрос, подумала я, иди и разрушь их, глядишь, все и сложится. Я судила по себе и вспоминала день, когда разом оставила свой город, бросила дела и обманувшего меня жениха. Хотя в то время я еще терпеть не могла Пешт и у меня были надежное рабочее место при женском училище и приданое. Но я не пожалела об этом хотя бы потому, что сделанного не воротишь; да и ради брака мне пришлось бы поступиться слишком многим, — а хороших и плохих дней потом было бы столько же, сколько и сейчас. Поверь, разницы нет вовсе. Но ты, конечно, совсем другая, и ты по необходимости стала несчастной, потому что такое состояние тебе пристало.

— Ох, следи за тем, что говоришь! Так ты думаешь, что это все мечтания праздной женщины? Думаешь, я читала много романов и смотрела пьесы, которые одно время только таким темам и были посвящены, и поэтому перед самой собой решила поинтересничать — придумала себе любовь, чтобы тебя развлечь? Так-то ты думаешь?

— Нет! — ответила девушка после минутного размышления. — Думала ли я так раньше? Да кто знает, что между вами происходит? Тебя ведь воспитывали в монастыре, и первый роман ты прочла, уже будучи взрослой. Но позднее я поняла: человек не будет ломать свою жизнь ради книжной любви так, как это сделала ты. Знаю, твое чувство искреннее, но все-таки ты не смогла бы от этого удержаться.