Паоло Джордано - Одиночество простых чисел
«Сейчас она поцелует меня, — подумал Маттиа, — и тебе тоже придется ее поцеловать. Это просто, это все умеют».
Аличе расстегнула молнию блестящей куртки и начала раздеваться, как накануне в комнате у Виолы: вытянула из джинсов майку и приспустила брюки. Она не смотрела на Маттиа, она действовала так, словно находилась тут одна.
Вместо белой марли на ее коже красовался татуированный цветок. Маттиа хотел было что-то сказать, но промолчал и отвел глаза. Потом он почувствовал, как шевельнулся пенис, и постарался отвлечься. Читать надписи на стене не имело смысла — он не понимал их. Отметил только, что ни одна не шла параллельно облицовочным плиткам. Почти все находились под примерно одинаковым углом к полу, и он прикинул, что величина угла, вероятно, равна тридцати — сорока пяти градусам.
— Держи, — сказала Аличе и вложила ему в руку кусок острого, как кинжал, стекла — зеркального с одной стороны и черного с другой.
Маттиа не понял.
Аличе подняла его голову за подбородок — совсем так, как ей хотелось сделать, когда впервые увидела Маттиа.
— Ты должен убрать это. Я сама не могу, — сказала она.
Маттиа посмотрел на осколок и на руку Аличе, указывающую на татуировку на животе.
Он хотел возразить, но она опередила его:
— Я знаю, ты сумеешь. Я не хочу больше видеть это, никогда. Прошу тебя, Маттиа, сделай это для меня.
Он повертел стекло в руке и слегка содрогнулся.
— Но… — произнес он.
— Сделай это для меня, — прервала его Аличе и на мгновение прикрыла его губы рукой.
«Сделай это для меня», — повторил про себя Маттиа. Эти слова вонзились в его сознание и заставили опуститься перед девочкой на колени.
Пятками он упирался в дверцу за своей спиной и не знал, как приспособиться.
Сначала он неуверенно провел рукой по коже возле татуировки, словно хотел разгладить ее…
Он еще никогда не оказывался в такой близости от девушки и невольно вдохнул глубже, чтобы понять, как пахнет ее тело…
Решившись, он поднес осколок зеркала к коже…
Рука не дрогнула, когда он сделал небольшой, не больше ногтя, надрез.
Аличе невольно вскрикнула.
Маттиа тотчас отстранился и спрятал стекло за спину, словно отрицая, что это сделал он.
— Я не могу, — сказал он и поднял на Аличе глаза.
Она тихо плакала, лицо ее некрасиво сморщилось от страдания.
— А я не хочу больше видеть этого, — сквозь слезы произнесла она.
Маттиа понял, что от ее решительности не осталось и следа, и почувствовал облегчение. Он поднялся и подумал, что надо бы поскорее уйти отсюда.
Аличе вытерла каплю крови, стекавшую по животу, застегнула джинсы. Все это время Маттиа думал, что бы такое сказать ей в утешение.
— Привыкнешь. В конце концов и замечать не будешь, — наконец выдавил он.
— Как? Это же останется навсегда, так и будет все время у меня на глазах.
— Вот именно, — подтвердил Маттиа. — Поэтому и перестанешь замечать.
Другая комната
(1995)
20
Маттиа был прав: время действовало на кожу как растворитель, стирая тончайший слой пигмента с татуировки, а заодно и их с Аличе воспоминания. Контуры, как и обстоятельства, все еще оставались темные, четко очерченные, но краски смешались и поблекли, превратившись в бесцветное пятно, не имеющее ни смысла, ни значения.
Годы учебы в лицее оставались открытой раной, которая им обоим казалась такой глубокой, что и представить невозможно. Они прожили это время, как бы постоянно сдерживая дыхание, он — отвергая мир, она — чувствуя, как мир отвергает ее, и обнаружили, что особой разницы тут и нет. У них родилась странная, какая-то несимметричная дружба: иногда они подолгу не виделись, не напоминали о себе, но при желании, особенно когда школьные стены стискивали до удушья, могли вернуться к своим свободным и чистым отношениям, чтобы прийти в себя и набраться сил.
Потом, со временем, отроческая рана затянулась. Края ее сближались благодаря еле заметному, но непрестанному движению. При каждой новой царапине короста отпадала, а свежая была темнее и толще. Но под ней зарождался гладкий и эластичный слой кожи, заменявший содранную. Из красного шрам делался белым и в конце концов сливался со всеми остальными.
Сейчас они лежали валетом на постели Аличе, неудобно поджав ноги, чтобы не касаться друг друга. Аличе подумала, что, повернувшись, могла бы упереться пальцем в спину Маттиа и притвориться, будто не замечает этого. Она не сомневалась, что он тотчас отодвинется, и решила избавить себя от маленького огорчения.
Никто из них не подумал включить музыку. Им вообще ничего не хотелось, кроме желания лежать тут, пережидая, пока сам собой не закончится этот длинный выходной день и пора будет заняться необходимыми делами — ужинать, спать и начинать новую неделю.
Из открытого окна лился желтый сентябрьский свет, нескончаемый уличный шум был настолько привычным, что они его не замечали.
Аличе поднялась и встала на кровати, отчего матрас у изголовья Маттиа едва колыхнулся. Уперев руки в бока, она взглянула на него с высоты. Свисавшие волосы скрывали строгое выражение ее лица.
— Не двигайся, — приказала она. — Не шевелись.
Спрыгнув с кровати на здоровую ногу, она протащила другую, словно какую-то ненужную вещь, которая случайно прицепилась к ней.
Маттиа прижал подбородок к груди, чтобы посмотреть, как Аличе ходит по комнате. Краем глаза он видел, что она открыла квадратную коробку на письменном столе, которую он прежде не замечал.
Аличе обернулась к нему: один глаз прищурен, другой спрятан за объективом какого-то старого фотоаппарата.
Маттиа хотел приподняться.
— Лежи! — приказала она. — Я же велела тебе не двигаться. — И щелкнула затвором.
Поляроид высунул белый тонкий язык, и Аличе помахала им, чтобы быстрее проявилось изображение.
— Где ты нашла эту штуку? — спросил Маттиа.
— В подвале. Это моего отца. Он купил его бог знает когда, но так никогда и не пользовался.
Маттиа сел в постели. Аличе уронила первый снимок на ковер и сделала еще один.
— Ладно, перестань, — попросил он. — Я всегда глупым выгляжу на фотографиях.
— Ты всегда выглядишь глупым. — И она опять нажала на кнопку. — А знаешь, я хочу стать фотографом. Решила вот.
— Фотографом? А университет?
Аличе пожала плечами.
— Это нужно только моему отцу, — ответила она, — пусть сам и учится.
— Хочешь бросить?
— Наверное.
— Но ведь ты не можешь, проснувшись однажды утром и решив вдруг заняться фотографией, перечеркнуть целый год учебы. Это никуда не годится, — заключил Маттиа.
