Валерий Пудов - Приключения Трупа
От такого большого лиха и стыка трусиха иногда отдыхала: протекала череда от велика до мала.
Любя, запускала в себя из стакана и таракана, и мотыля, и настойчивого шмеля, и кольчатого шелкопряда, и цикаду-кобеля для припева, и весеннего жука, и червяка, и паука для плетения плевы, и махаона для вентиляции лона, а в прострации шало принимала на ура вдвоем с клопом комара-гнуса — для взаимного интимного покуса.
Но изныла и от мелкоты:
— Деревенщина! Им бы — в кусты, а не в женщину!
Приручила и две рыбы, но в голове мутило, пока, скребя без сачка и грузила, из себя ловила.
— Плавники, — заскулила, — шутники. А толку? От иголки — колко, а не сладко. У бабы не игла в цене! Дала бы вприсядку и волку. Да мне бы на потребу естеству теленка, жеребенка, медвежонка. Ну хотя бы дитя кабана. А живу — одна.
Наскучили шалунье дремучие игры, как обезьяне-плясунье тигры. Зверьё мелькнуло в неё светом в тумане, а столкнуло — пируэтом в болото, к нечистотам и дряни. И от живого зверинца потянуло к гостинцам другого рода и звания: к предметам без дыхания.
Ловко привернула для ровного любовного хода ножку стула, ложку, шишку, морковку, кочерыжку, сигару, стеклотару, дуло автомата, сопелку, стрелку реостата. Приторочила от скуки и прочие штуки. Теребила их, как родных, и твердила, как считалку:
— Было б мыло. И походило б на палку.
Но и от них получила не розы и грёзы аскезы, а занозы и порезы, и из-за колотого зачастила на смотрины под колоколом полога у мужчины-гинеколога.
Схватила штуки в руки и сложила за балку на свалку:
— Человечье, — рассудила, — калечит натуру духа — в ухо щебечут: «Потаскуха!» — а в итоге при встрече ноги на плечи и — за дело. Надоело! Нечеловечье увечит фактуру тела — не шутя и равнодушно, хотя и послушно. А в одиночку езду доведу до точки!
И объявила конец секса: ни мужиков, ни подруг, ни синяков, ни мыла. Остановка! Ни куличей, ни кекса — чем не голодовка?
И вдруг — мертвец, совсем ничей!
Обновка!
6.С Трупом маргаритка расцвела, как с мастером.
Словно скала, разрисованная фломастером.
Не приставал, как шакал. Потным животным крупом не приминал. Улиткой не вползал. Не кусал мухой. Не звал потаскухой. Не раздирал ничего ни шишкой, ни кочерыжкой. И ко всему, разглядела, околеванец — тихоня, соня, красавец!
Вела его холодный палец по своему телу свободно, куда хотела: вертела туда-сюда, от уха до пятки.
Играла в прятки — скрывала под одеялом недостатки:
— Прыщи, мертвуха, не ищи!
И не искал на коже ни прыщей, ни клещей, ни пятен — похоже, не нахал: осторожен, надежен, деликатен!
Ласкал не смело, но умело — сама, юла, радела.
Не робела — млела.
Была без ума, когда обняла: ото льда его тела вскипела — торжество без предела.
У океана звезде — везде ванна: и в волне, и на дне — вполне нирвана.
Но один предел цел был и гасил пыл.
Он в нее — не заходил.
Неприятно!
Не господин, не зверье, не махаон, не гадина — понятно. Ну ладно, отрадно, что щадил от бедствий: без ввода — ни ссадины, ни последствий, ни приплода. Но охота пуще заботы — сущая рвота без исхода.
Рыдала искренне. Терзала неистово трупное — изгрызала неуступное. Трепетала от накала и искала, как истину, пустяк: фистулу, стержень, стояк. Рыскала под одеялом, от вина и атак не свежим, как волна между скал по пути на стрежень.
А он — допускал. Не верещал: «Вон!» и «Отпусти!». Молчал — помогал найти.
Взвизгнула козой — брызнула слезой: капризная игрушка — под подушкой! От подручной овощной любви в одиночку в ночной сорочке — морковка. Завяла, в крови и слякоти — неловко! Но в морозилке, в корзинке, другая! Дрожащей рукой достала и, называя нежным, привязала веревкой к мякоти надлежащим стержнем.
И не стало предела. Встала, села, встала, села, встала, села. Потеряла пострела — пересела, Повертела — наверстала. Села, встала, села, встала, села, встала. Сто и сто и сто раз! Постонала и достала что хотела: нарастало, улетало, прилетало, зависало и — приспело. Экстаз!
Упала на Труп устало, словно душ ледяной принимала.
Запела неровно:
— Муж мой родной! Люб! Кровно!
Отпустила — загрустила:
— Как? Мой милый — ничей? Казенный? И отнять могут? Мрак! В дорогу!
И быстрей, быстрей — прикрыла кровать от зевак и — заспешила оформлять законный брак.
XVI. НЕУДАЧНЫЙ НОВОБРАЧНЫЙ
Клерки и юристы не облизали конфетку.
Нервно сказали разное:
— Нечисто.
— До первой проверки на просветку.
Лица вытирали от пота:
— Работа — грязная.
— Чтоб на вони жениться? Едва ли. В гроб, но не в койку. Даже в законе об этом — пусто.
Она же стойко напирала на идеалы:
— А чувства? Проверяла — задеты. Весна — не сон. И он — не соблазнитель: ему по плечу — семью.
— Плоти нелюдимых хотите? На скамью подсудимых?
— Не хочу. И ко всему не найдете статью.
Листали огромный брачный кодекс. Кивали на мрачный уголовный розыск. Кричали петухами, стучали кулаками, сучили каблуками. В содружестве вступили в спор о супружество и гнили:
— Вздор! Трупы — вещи, а не мужчины.
— Пустяк для причины. Мне лучше знать, глупый. И стать — в цене, и дерёт похлеще вас. Сущий класс!
— А как тогда насчет детей? Плодоносит?
— Не пёсик на пляжу! И не спросит, чей, когда рожу, доносив. Совсем не ревнив. И чем мертвец — не отец?
— А разложится кожица до скелета? И брось на авось?
— Погожу до конца лета. Сгниет — на развод. А, может, кость у мертвеца даже кожи глаже. Ласкать — не строгать. Не люди — судьи: кровать!
— Будешь сдирать шкуру и ублажать натуру? Держись, мамаша, отпета!
— За это не осудишь: наша, личная жизнь. Не лезь!
— Неприличная. Оставь спесь. Представь явь: с тебя любя сдерут на плечи грудь.
— Забудь и во сне, плут. Отвечу — покалечу. А мне он не возразит. У него — щит: ничего не заболит. Защищен и к врачу не побежит. И не внове мне любови ни с костью, ни с тростью: покрутила и мило впустила! Хочу — верчу, хочу — волочу без страха. Способы траха для особей в браке не описаны в законе: бесчисленны, как раки в затоне, сайгаки в загоне, кони в поле, собаки на воле и драки в зоне.
— Союз без препон опасен. Шлюз в разгильдяйство.
— Живем совместно и честно вдвоем ведем хозяйство, бережем капитал.
— А он? Обещание дал на брак? Пассия — но закон.
— Молчание — знак согласия.
— А подписать, однако?
— Не замать! Он — не писака, не критик: обречен на кровать — паралитик! Замолчали.
Стали мычать о своём.
Ждали: донимали не мытьём, так катаньем — рисовали на ватмане озорной мужской прибор с серпом наперерез.
И опять, как в начале, крючкотвор полез в закрома.
И снова листали и так, и сяк тома предписаний.
И вздыхали: ни слова — о работе плоти, ни слова — против таких бракосочетаний, о каких не слыхали и сами — с мертвецами.
Пошуршали усами, порассуждали о сраме и разгуле, покричали, постучали, в гаме устали, пораскидали мозгами, прошептали под часами о другом визите и — махнули руками:
— Бегом! Везите!
2.Простота ритуала напоминала, что высота идеала без винта поднимала и без болта держала, а у кота и без хвоста — до ушей запала на мышей из подвала.
В конторе суженная представляла жениха в кресле для больных («умница с горя в стрессе затих»), оберегала, как курица заслуженного петуха — от своих запасных, и без труда сказала «да» за двоих.
Кольцо на мизинец неуклюжего супруга юла надела умело и туго, а любимец на лицо был мил и не возразил.
Свадьба Трупа прошла не скупо, но скромно — надомно и экономно: молодых ждала не усадьба для пира, а от угла до угла квартира, и не плоды на попойке, а зады на койке — теста невеста не пекла, сала для стола не доставала, а на горячее подала промежности и телячьи нежности под одеялом.
Гостей — не звала: новостей — не желала.
Свидетелей брака — не заметили.
Однако в сведущих газетах написали о нем с огнем и удачным портретом новобрачных, беседующих в зале в положении стоя, — напускали тень на плетень и намекали: герои!
Продолжение — простое.
На следующий день мертвецы-молодцы разогнали лень и осознали свои права: заявки на размножение подавали едва умирали. Документы на укрупнение семьи повсеместно оформляли клиенты-невесты.
Не избежали и давки, и драки из-за справки, и скандала, но и торжествовали — немало.
А зеваки поздравляли — горячо:
— Браво, — кричали, — молодуха! Трах — не злодейство!
— И еще меньшинство отстояло право на естество и семейство!
— Тело без духа очленело! Ах, уело!
3.Брачная ночь — вино натощак: и игристо, как монисто, и невмочь, как мрачное убийство — для гуляк.
Но если супруга — мастерица, оно превратится в песни, кино и гостинцы для друга и любимца.
