Джон Апдайк - Бразилия
– Анархия единственное честное состояние для человеческой расы, состояние без романтизма и без капитализма, без марксистского дерьма.
От такого комплимента лицо Нестора вдруг поглупело, а прыщавая челюсть отвисла, будто он вот-вот кончит. Изабель закрыла глаза, представила себе его червеобразный орган, и ее передернуло.
– А ты, Изабель, согласна с нами? – спросил Сильвио, решив, скорее всего, что такая переоценка всех ценностей приближает его победу над ней.
– Ана говорит только о выживании, а я – о жизни, – ответила Изабель и немного покраснела, ощутив, как наивно прозвучали ее слова. В ее жилах тек лихорадочный огонь, неведомый остальным.
Лицо Сильвио стало вдруг напряженным и осторожным, как у Эвклида, брата Тристана, в тот день на пляже – он хотел сделать важное объявление и заговорил таким страстным шепотом, что, казалось, даже сигаретный дым замер, прислушиваясь к его словам.
– В четверг. Будет общеуниверситетская акция. В полдень. Мы пойдем по Эйшу-Родовариу до собора, а потом к президентскому дворцу, пока полиция не откроет огонь. Нам нужны жертвы, чтобы получился международный скандал. Там будет телевидение, нам обещали. Акция должна совпасть с забастовками рабочих на текстильных и целлюлозных комбинатах. Это будет прекрасно – мы убьем зверя ценой собственных жизней. Оставшиеся в живых собираются позже на площадке для гольфа.
Голос Аны Витории зазвучал высоко и решительно, словно кто-то переворачивал ломкие страницы.
– Студенческие протесты – прямая противоположность протестам рабочих: это всего лишь попытка молодого поколения правящего класса сохранить власть в своих руках, прикрываясь революцией.
– Бразилия – не излишне романтичная страна, наоборот, она недостаточно романтична, – вступил Нестор, подбодренный страстью Клариссы. – Это самая прагматичная нация на нашем континенте. Кем были наши революционеры? Один зубным врачом, писавшим плохие стихи, другой – сыном императорского регента, пытавшимся сохранить за собой рабочее место отца!
– Изабель! – раздался вдруг чей-то голос, одновременно смущенный и требовательный. – Изабель.
Она открыла глаза и увидела перед собой Тристана. Он стоял по ту сторону стола – высокий черный парень с большим оранжевым рюкзаком и такой застиранной футболкой, что надпись на ней едва можно было различить. Под испуганными взглядами друзей она на какое-то мгновение заколебалась и даже не сразу узнала его. Первым ее чувством был страх.
– Как ты нашел меня? – спросила она.
Обвиняющие нотки в ее голосе заставили Тристана улыбнуться. По тому, как легко и неторопливо обнажились его белоснежные зубы, она снова узнала в нем то существо, что дополняло лучшую и сокровеннейшую часть ее существа. Его прямоугольный лоб показался ей еще выше, чем прежде: он походил на бастион, возвышающийся над глубоко посаженными глазами, которые печально плавали в собственной чернильной темноте.
– По запаху, – с мягким акцентом кариоки объявил он своим глубоким и полным голосом, и за столом тут же прекратились споры и воцарилась тишина. Форма его носа, слегка приплюснутого, словно для того, чтобы ноздри легче ловили воздух и его ароматы, делала гиперболу вполне допустимой.
Голос его отозвался в ней эхом: она словно услышала, как струнный квартет сменяют звуки арфы. Его улыбка медленно угасла, и он объяснил с серьезным видом:
– Виргилиу узнал от Сезара, что ты учишься здесь в университете. Когда я сошел с автобуса после пятнадцатичасового путешествия, то спросил, где собираются студенты. Это уже двенадцатое по счету кафе. Ты, кажется, не рада видеть меня. Тебе уже не восемнадцать лет.
– Я рада, – сказала Изабель. – Пропусти, пожалуйста, – обратилась она к Сильвио, который загораживал выход из кабинки.
– У тебя неприятности? Кто этот оборванец? – спросил он.
Изабель почудилось, будто голос Сильвио обесцветился. Она услышала в нем страх, хотя только что он хвастливо собирался идти грудью на ружья военных, чтобы собственной кровью написать сводку новостей. Она взяла себя в руки и объяснила твердым голосом:
– Это мой друг. – Она не смогла заставить себя сказать «мой муж».
Кларисса обменялась заговорщицким взглядом с Нестором, а Ана Витория, сидевшая рядом с последним, глядела прямо перед собой, будто ожидала, что марксизм подскажет ей дальнейшие действия. Сильвио из вредности не стал вставать и лишь только отодвинул колени, чтобы Изабель могла протиснуться мимо него, – ее зад в облегающей мини-юбке проскользнул в паре сантиметров от его носа. Прыщавое лицо Нестора покраснело, как будто его отхлестали по щекам, – настолько его смутило это вторжение в их студенческую жизнь.
– Чао, ребята, – сказала всем Изабель.
– Чао, – нестройно и хором откликнулись они.
– Адью, – более церемонно произнес Тристан и откланялся.
Прижав тяжелую книгу по ботанике к упругим грудям, она последовала за ним сквозь стену сизого сигаретного дыма и вышла на улицу. Свежий воздух, ночное небо, ощущение близости его мускулистого тела – это было мороженое совсем иного рода: его вкушают не ртом, а органами, расположенными в нижней части туловища, связанными сокровенными нитями с душой и ее аурой. На его плече сквозь дырку на футболке Изабель разглядела треугольник чернее самого черного дерева и вспомнила, как трогательно чувствительна к шрамам черная кожа, которая, в отличие от белой кожи, помнит каждую царапину и нарыв, сохраняя навсегда пятна мутно-серого цвета, похожие на следы мела на плохо вытертой доске.
ПОД ЗВЕЗДАМИ
Городские огни отталкивали ввысь давящую арку пустоты. Рестораны, в которых подавали водянистый куриный бульон с рисом, и бары, откуда доносился резкий хохот молодежи, отбрасывали на тротуаре квадраты света. Прямоугольные горящие окна громоздились над их головами, будто пытаясь числом и яркостью затмить звезды. На тот случай, если ночь будет прохладной, Изабель надела небольшую шерстяную блузку с коротким рукавом и завязала вокруг талии свитер с изображением купола национального собора со множеством щупалец. Она ускорила шаг, чтобы не отставать от Тристана, и болтающийся свитер придавал ей беззаботный, вызывающий вид. Грубые белые тенниски Тристана вспыхивали перед ней, то появляясь, то исчезая в лужах электрического света. Прохожие оглядывались на них: они не подходили друг другу, однако в Бразилии живет множество не подходящих друг другу пар.
Уже запыхавшись, она осмелилась коснуться его руки, словно хотела, чтобы он шел помедленнее, но тут же рука ее дернулась прочь, испугавшись стальной твердости бицепсов. Да, он повзрослел, мускулы его стали крупнее, а лицо осунулось и, как она заметила, в уголках губ, там, где раньше кожа была гладкой, появились едва видные морщинки. Ее словно что-то приподнимало в воздух, она летела вперед, будто поток времени проскочил через пороги и теперь несся вниз по крутому руслу.
– Я много работал, – сказал он. – Два года мне пришлось заворачивать болты креплений двигателя на автомобильном заводе, и они начали сниться мне по ночам. Я хотел видеть во сне тебя, Изабель, но я постепенно терял твое лицо, забывал твой голос, день за днем и ночь за ночью. Я взбунтовался и порезал лицо брату, лишь бы сбежать оттуда.
– И вот ты видишь перед собой меня, – сказала Изабель с наигранной беззаботностью, положив свою маленькую ручку на его руку и поворачивая его, а вместе с ним и тяжелый, как горб, оранжевый рюкзак туда, где огни постепенно редели. – Я все еще нравлюсь тебе?
Ее милое обезьянье личико, бледное от студенческих бессонных ночей, стало вдруг хрупким, будто печаль жизни постепенно высасывала из нее соки.
– Потрогай меня и увидишь, – сказал он.
– Прямо на улице? Ты с ума сошел, Тристан. – И все же от одной мысли об этом у нее увлажнились трусики.
– Тебе стыдно быть со мной? Я сбежал из дома моего брата в одежде, в которой обычно сплю. Поэтому выгляжу таким оборванцем. На самом деле у меня есть сбережения, накопленные за два года, они в рюкзаке.
– Я всегда счастлива быть с тобой, – сказала она и на ходу провела рукой по его ширинке, где уже пробудился початок.
– Нам нужно трахнуться и поговорить, – сказал он.
– Да. Идем, муж мой, уже недалеко.
Огни города остались позади, они проходили мимо рабочих, кучками ожидавших автобуса, который отвезет их в бедные поселки, тянущиеся на много миль в зарослях за пределами города. Бледные рубашки рабочих возникали и исчезали в темноте, как барашки на поверхности океана. Теперь, когда автомобили не освещали их фарами, видно было только мелькание его туфель, колыхание свитера на ее бедрах и длинные платиновые волосы Изабель. Тротуар кончился, но посреди шоссе шла просторная, засеянная травой разделительная полоса шириной с городской квартал. Когда они ступили на нее, Изабель почувствовала сквозь легкие сандалии уколы холодных капелек росы, опустившихся на землю из перевернутой чаши ночи, которая казалась теперь еще чище и прозрачней. Шаги их замедлились, они то и дело останавливались, целовались и ласкали друг друга, забираясь под тонкую одежду, чтобы коснуться податливой кожи.
