Владимир Бартол - Против часовой стрелки
— Эди! — снова закричала она. Она понимала, что ей надо успокоиться, ведь это началось, когда ей было десять лет, пора уже привыкнуть. Эди спокойно спал; крик не разбудил его. Это был ее муж, уже год он спал рядом с ней. Она выбрала его, чтоб освободиться от страха, потому что он умел улыбаться; своим широким скуластым лицом, надеялась Ида, он заслонит все то, что ее мучало. Ида поискала пальцами его губы и прикоснулась к ним, к его дыханию. Вдох у него был несколько тяжелее, чем выдох. Совсем не так, как у отца, чье сопение доносилось из соседней комнаты, но и не так, как дышала бабушка последние полгода своей жизни.
Луна покачивалась над трубой соседнего дома. Лучи лунного света опоясывали крышу частоколом из серебряных копий, делая ее похожей на корону. Бабушку увезли на катафалке еще днем. Ида вдруг отчетливо увидела под короной ее лицо на старой фланелевой подушке. «Раньше меня спасала бабушка, — сказала она про себя. — А теперь ты, мой милый. Я привела тебя в эту комнату, где мне никогда не было хорошо… Рядом, за дверью, комната этих. Я не рассказывала тебе о них, ни об отце, ни о матери, лишь немного о бабушке. Я думала, что мы будем жить одни. Но ты еще не пригляделся к ним как следует, мог бы мне и не поверить… Неужели ненависть моя так ужасна? Я точно помню, когда она окончательно отравила мое сердце. Поймешь ли ты меня когда-нибудь? Только если поймешь, ты мне поможешь».
Ида стала думать о вещах, лишь бы не давать воли воспоминаниям.
Она отвела глаза от лица мужа и окинула взглядом комнату, которую лунный свет словно бы оживил, нагроможденные в ней вещи выпятили свои животы и плавно покачивались. Она наблюдала за зеленым венком под потолком и пересела в угол, куда не доставал свет луны, венок сразу исчез; перед глазами стояли искаженные гримасами лица, мучившие ее столько ночей. Комната не была просторной, из-за жилищных затруднений они сидели друг у друга на головах. Может быть, Ида давно бы уже позабыла про большую часть своих бед и избавилась бы от больного воображения, если бы жизнь не замкнула ее в маленькой комнатушке возле родительской спальни.
«Почему меня всегда корили за больное воображение?»
(«Хватит!» — приказывал отец, да так громко, что дрожали стекла в книжном шкафу. Мать стояла за дверью и смотрела в пол. Крик отца всякий раз вызывал в ней прилив нежности. После этого она шла с ним спать. На смену постельным утехам приходили подсчеты. Ночи напролет Ида слушала волшебные цифры процветания их магазина. Цифры сливались со сладострастным и утомленным хихиканьем матери. Так шли годы. У матери между тем вырос живот.)
«Неужели всюду так?»
Взгляд Иды остановился на книжном шкафу, который купался в лунном свете. Стекла были синие, и в них отражалась часть улицы: каштан, вывеска мясника, часовня под ивой и брошенная тележка носильщика. Сколько раз вечерами она смотрела на эту развесистую иву, мечтая о том, как из ее тени выйдет человек и уведет ее отсюда? Она встретила его утром у реки. Было чудесное утро, его лицо расплывалось в улыбке. Он оставил приятеля и пошел за ней. Ида подумала тогда: «А ты стоящий парень?»
И сейчас еще продолжала задавать себе этот вопрос:
«Они мне всю жизнь отравили. Бедный мой!» Ей захотелось его поцеловать. Лунный свет сейчас падал прямо на лицо мужа, оно стало от этого немного припухшим и неестественным. На мгновение ее охватило чувство, словно она вошла в собственную, хорошо знакомую комнату в сумерки; раньше ей и в голову не приходило, что все здесь может выглядеть иначе. Ида пересилила себя. Наклонилась к уху Эди и на этот раз зашептала:
— Милый, хороший! Послушай!
Никакого ответа…
В соседней комнате заговорили. Ида услышала тихий сдавленный голос отца. Она подняла голову. Отец, видно, повернулся, на кровати заскрипели пружины, потом некоторое время было тихо. Лишь тиканье будильника крошило время, словно бы вырисовывая контуры лежащих в темноте тел. Ида хорошо знала эту старую игру, но сейчас она приобрела какой-то особенный смысл. Ида почувствовала, как в кончиках пальцев стучит кровь. Луна сместилась к краю окна и разделила лицо Эди пополам.
Ида услыхала отца:
— Не лезь! Говорю тебе, лежи спокойно! Какого черта…
Мать тихо ныла:
— Ох, да ну же!.. Чудной ты. Да ну же…
Через некоторое время отец спросил:
— Что ты сказала вчера насчет венков?
Ответа матери Ида не слышала, хотя говорила та долго. Неразборчивые слова сливались с тиканьем будильника. Неясность их усиливалась подавленностью ее тона. Она будто бы умоляла его о чем-то.
— Ну, ладно, — сказал отец. — Обойдемся без гвоздик. В этом году они дорогие. У Лузнара могли бы достать венки дешевле… Дешевле, да.
Посыпались цифры. Месяц исчез из окна. Только край самой высокой трубы еще хранил лунный покров. Ида слушала рассеянно, а сама думала: «Она была его матерью…»
Спустя некоторое время отец сказал:
— Ладно, иди ко мне! Иди, иди!
За дверью раздался едва слышный сдавленный смех. Ида закрыла глаза, и перед ней пронеслась длинная вереница ликов, бабушка была такая же, какой она виделась ей во сне на куче соломы. Как и тогда, заиграл кларнет. Ида зарылась лицом в подушку.
Приготовления к похоронам отняли у отца больше времени, чем ему того хотелось. Он должен был обзвонить родственников, и из прихожей было слышно, как он старается говорить особенно мягким и скорбным тоном, что, впрочем, при его хриплом голосе не составляло большого труда. Это был тон заботливого начальника. Утром пришел приказчик, отец ушел и вскоре вернулся. Привезли много кожи, рассказывал он матери, надо ее размещать на складе. Он долго ругал поставщиков и только после этого пошел в ванную умываться. Мать без конца стучалась к нему, говоря заговорщически тихо, но зло. Дядя Матко прислал телеграмму, он не приедет, потому что у него комиссия, и это казалось матери чудовищным бессердечием.
— Сообщи остальным! — сказал отец из-за двери. Звонок звонил не переставая. Продавец пиротских ковров[11] не желал уходить. Мать позвала на помощь кухарку, но только отцу удалось выставить его за дверь. Крик отца был слышен на лестнице, а может, и на улице, во всяком случае, на балконе соседнего дома появилась женщина в ночной рубашке, с папильотками на голове. На ее лице был написан неподдельный испуг. Наконец двери с треском захлопнулись. Отец потребовал горячей воды, вероятно, ему ее тотчас принесли. На мгновение наступила тишина, нарушаемая лишь звуками с улицы.
Ида встала. Она села у окна, наслаждаясь ласковой свежестью утра. Эди спал. Ему никогда ничего не мешало. Во сне он разрумянился, волосы слиплись на лбу, руки, сжатые в кулак, он поднял к лицу, как ребенок. В нем вообще было много ребячливого, что в одно и то же время привлекало и вызывало чувство неловкости. Когда Ида с ним познакомилась, она ни секунды не раздумывала; голова у нее шла кругом, и, как камень, который не выбирает, где ему упасть, она бросилась в объятия его смеха. (В ту ночь отец гонял ее по комнате, зажав в угол, извергал на нее потоки ругательств. Она сказала ему, что парень музыкант. Глаза отца зловеще поблескивали из-под густых черных бровей. Иде казалось, что вокруг нее полыхает пламя и ей необходимо вырваться из огненного кольца. Должно быть, тогда впервые в ее груди родились сопротивление и отпор, и, поймав в зеркале изображение дикого существа с пылающими щеками и стиснутыми губами, она ни на минуту не усомнилась в том, что это она. Облокотившись на комод, мать вторила отцу, без толку вставляя: «Ах, такой брак!..», — отгоняя при этом кошку. Она ровным счетом ничего не понимала. И меньше всего в том, что происходило между отцом и дочерью. Ида победила. Молодой человек поселился в их доме.)
Под окном появились ребята с мячом. Ида знала их, но их жизнь была для нее загадкой, она думала о собственном ребенке, ей так хотелось его иметь. Ребята с утра были полны сил и носились без устали. Пыль от их ног поднималась столбом, машины заставляли их то и дело шарахаться в сторону. Солнце в дымке облаков сильно припекало. На обочине, возле жердей для выбивания ковров, сидел рыжий мальчуган и наблюдал за игрой. «Бедняжка», — подумала Ида, взглянув на парнишку, чьи светло-карие глаза с размеренностью часового маятника следовали за событиями на улице. «А я была похожа на этого ребенка? Что я знаю о нем? О чем он мечтает? Кто ему портит жизнь, кто без конца ругает? Куда он прячется, когда ему плохо? Видно, даже такое утро ему не в радость…» Ее мучила мысль о том, как трудно найти дорогу к сердцу другого человека. Она оглянулась на мужа, который как раз начал просыпаться. «Что я знаю о тебе?» — спросила она себя.
Ей стало зябко. В церкви за углом звонили. Несколько женщин шли по улице, они обернулись на их дом и зашушукались. Животные и те так не делают. Только люди. «И правда, что я знаю о тебе?..» Вопрос был не из простых. Неужели она вышла за него потому, что он хорошо смеется и показался ей симпатичным? Она искала в нем опору. Ну и как? Нашла?
