Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)
Сначала она вызвала в учительскую Анжелику и сделала ей строгое внушение. Не помогли даже любовные гороскопы, на которые та хитроумно пыталась перевести разговор.
– Не будь стервой, – твердо сказала Евдокия Павловна. – Это тебе счастья не принесет. Без всяких гороскопов знаю.
– Почему я стерва? – изумилась Анжелика.
– Ты тешишься, а у парня всё серьезно.
– Может, и у меня серьезно?
– Мне-то не ври. Я-то вижу.
Анжелика заплакала и выбежала из учительской, даже не взглянув на страдавшего в коридоре Саню. Тот было бросился следом, но Евдокия Павловна непререкаемым директорским тоном приказала ему войти.
– Ты умный человек, а ведешь себя как дурак, – начала она педагогическую беседу с несчастным влюбленным.
Саня мрачно засопел.
– Неужели ты сам не видишь, что она – девочка легкомысленная и на глубокие чувства не способна? По крайней мере, пока.
– Вижу, – проскрипел Саня, как падающее дерево.
– Так зачем же себя обманываешь? Знаешь сказку про мотылька и свечку?
– Знаю, знаю, – нетерпеливо буркнул Саня. – Сгорел он.
– Не в том дело, что сгорел. Это и так ясно. Вот слушай. Мне дед Ефим рассказал, когда я на мужа жаловалась. Мотылек увидел свечу и принял ее за прекрасный цветок. Ослепленный, он подлетел, мечтая покачаться на чудных лепестках. И загорелся. Сгорая, он стал проклинать огонь. А тот ответил: «Разве я виноват, что я не цветок, а пламя?»
– Получается, его погубил не огонь, а собственная глупость, – невесело рассмеялся Саня. – Очень поучительно. Спасибо. Есть о чем подумать.
В этот вечер Анжелика, твердо решив не быть стервой, плотно задернула шторы и села разгадывать тригонометрические уравнения. В глубине души она, разумеется, ждала ежевечернего послания от Сани, которое, к ее досаде, всё не приходило.
Тогда Анжелика сама вышла на улицу. Прогулялась до магазина, купила хлеб, потом подозвала Илью Сергеича, висевшего вниз головой на яблоне, и равнодушно спросила:
– Что, не было сегодня писем?
– Не, – отмахнулся пятиклассник, которому уже наскучила эта история.
– Ну, ладно. Больше не носи, даже если будут.
– А куда мне их девать-то?
– Наделай лодочек и в Битюге пускай.
– Что я, маленький? – оскорбился Илья Сергеич. – В кораблики играть!
Между тем Саня принял стоическое решение жить не чувствами, а разумом. И тут же отправился на квартиру к новому учителю для беседы на философские темы, а главное – чтобы не побежать под окно к Анжелике.
Митя, хмурясь, листал учебник английского языка. Они с Евдокией Павловной разделили расписание по-братски: ему – все гуманитарные, ей – точные дисциплины и физкультуру.
До своей любимой истории он еще ни разу не добрался. Зато провел изложение, пересказал – уже без участия Сани – булгаковский «Бег», объяснил нечто ему самому до конца не ясное про несобственно прямую речь. И малость очумел.
Все складывалось совсем не так, как мечталось, но сбросить с себя добровольное ярмо он уже не мог. Ведь это значило оставить маленькую Дуню один на один со всеми школьными тяготами.
Лето, закончившееся неделю назад, отодвинулось далеко-далеко, будто Митя перевернул бинокль. В его новой жизни не было времени ни на что, кроме учительской повинности. Даже деревня дураков, находившаяся в получасе ходьбы, сделалась вдруг недостижимой, как мыс Горн. Каждое утро он давал себе зарок проведать Лену. Но вспоминал об этом лишь поздно ночью, в полусне карабкаясь на чердак.
И тем не менее Митя был спокоен и даже счастлив. За эту неделю он ни разу не успел подумать о своем месте в мире и о том, как он выглядит в глазах окружающих. Мысль, поневоле прикованная к совершенно посторонним предметам, вроде спряжения неправильных глаголов или составления поурочного плана, незаметно отвыкала течь по этому руслу, отклонялась в сторону, и Митя отдыхал от самого себя.
Не имевший ни одной свободной минуты, он впервые в жизни был совершенно свободен. И однажды ночью проснулся оттого, что смеется во сне. На улице шепотом волновались деревья, и было слышно, что с каждым порывом ветра их шум становится все разреженней и прозрачней.
– Я пришел узнать ваше мнение, – произнес Саня сиплым голосом, который хотелось смазать маслом, как старую дверь. – Насчет смысла жизни. Вы тут обмолвились, что тоже об этом размышляете.
– Да, было дело, – весело откликнулся Митя, отодвигая осточертевший учебник. – Только, по-моему, разговаривать об этом бессмысленно. Прости за каламбур.
– Так о чем же тогда вообще разговаривать? – патетически вскричал Саня.
Митя вдруг ощутил себя окончательно взрослым. Санина безапелляционная горячность была ему хорошо знакома. Но он смотрел на нее со стороны, как на школьную форму, из которой вырос.
– Чужой опыт еще никому не пошел впрок, – сказал он, внимательно подбирая слова. – Всё, чем я бы мог с тобой поделиться, и даже всё, что ты вычитаешь из книг, тебе в лучшем случае не поможет. А в худшем – помешает. Это дорога, по которой каждый идет сам.
– Тогда зачем искусство? Философия, религия? Если они не о смысле жизни, то это всё гнусный обман! Подлое взрослое вранье!
– Да нет, они именно о смысле. Только это не готовые рецепты.
– А что же?
– Может быть, ориентиры. А может, только топливо для твоей собственной мысли. В любом случае, забудь все, что знаешь с чьих-то слов. И иди сам. Иначе никогда не сдвинешься с места.
– Но ведь я тоже никому не смогу передать его? Тогда – зачем искать. Для себя одного? Это пошлость!
– Ну, почему же? – улыбнулся Митя, заранее зная ответ.
– Махровый эгоизм! – негодующе заклокотал Саня, вскакивая и, разумеется, роняя стул. – Сейчас вы станете утверждать, что так и надо! Каждый сам за себя! И прочую чудовищную чушь! Вы такой же, как все! А я, дурак, повелся!
– Послушай…
– Ничего не хочу слушать! Кругом одна ложь!
Саня вылетел на улицу, и ноги сами понесли его к Анжелике.
– На тебя вся надежда, – бормотал он, уперевшись пылающим лбом в ее забор, с которым за неделю уже сроднился. – Красота спасет мир. Ангел мой, ты слышишь ли меня?
Но окно Анжелики было безотрадно темно. Саня превозмог робость, толкнул незапертую калитку и поднялся на крыльцо, смутно припоминая что-то из Блока. Он сначала поскребся, а затем и постучал в дверь.
– Чего еще? – высунулась наружу мать Анжелики.
С одутловатой физиономии на Саню глянули заплывшие жиром и все-таки узнаваемые газельи глаза его возлюбленной. Он попятился и чуть не скатился со скользких от вечерней сырости ступенек. Конечно, он видел тетку Татьяну не раз, но сейчас эти рыхлые щеки и двойной подбородок неожиданно поразили его.
– Шляется где-то, – зевнула та и закрыла дверь, торопясь к оставленному сериалу.
«Неужели и моей девочке суждено превратиться в свиное рыло?» – с ужасом думал Саня, бредя по безлюдной улице.
Здравый смысл и логика, которым он привык подчиняться, неумолимо отвечали: да, именно это ее и ждет. Но все в нем вставало на дыбы и яростно бунтовало против такого исхода:
«Нет! Я не дам этому жирному миру проглотить твою красоту! Я найду смысл! И спасу тебя!»
Анжелика заливисто рассмеялась. Саня врос в землю. Тень старой яблони хорошо скрывала его.
– Слушай дальше, – сально проговорил шофер Вовка. – Зажимает поручик Ржевский Наташу Ростову…
Анжелика хохотала как заведенная. Саня схватился за голову и рванулся прочь.
Глава семнадцатая
Крах
Много времени спустя, когда Митя обрел способность думать о происшедшем, он поразился тому, что всё обвалилось так сразу, буквально за день, будто висело на одной ниточке.
Утром, идя в школу под ледяным дождем, слизнувшим за ночь почти все листья, он заметил незнакомую черную машину у церковной ограды. Мало ли кто мог приехать к отцу Константину, но Мите стало почему-то нехорошо и тревожно. Особенно когда во дворе мелькнула бильярдная лысина пенсионера Гаврилова.
На полпути он нагнал Евдокию Павловну, месившую грязь высокими резиновыми сапогами.
– Епархиальное начальство нагрянуло, – горестно сообщила она. – Добился правды, вражье брюхо! Хорошо, что Васенька пока в школе, глаза б мои его не видели, а то бы и на нас доносы писал. А нам вообще нельзя никаких жалоб – мигом закроют. Эх, досидеть бы тихо. Да разве дадут.
Маленькая Дуня безнадежно махнула рукой и привычно проглотила слезы. Ветер выворачивал наизнанку ее старый зонт, из которого торчали две ржавые спицы. Митя оступился и зачерпнул башмаком воду. На душе у него сделалось совсем темно.
В классе тоже царило уныние. Анжелика кусала пунцовые губы и нервно куталась в кофту, не сходившуюся на груди. Внутри у нее всё болело, припухшие глаза нестерпимо резал электрический свет. Она разглядывала парту и ненавидела мир.
Обе Даши, удрученные состоянием подруги, сидели понурившись и на вопросы отвечали невпопад. Васенька самозабвенно зубрил таблицу косинусов к грядущей контрольной по математике. Паша созерцал свое отражение в оконном стекле и озабоченно поправлял неправильно лежавшую челку. Сани не было.
