Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1
— А противозачаточные таблетки?!
Их сбросили с летающих тарелок. На Западе их собрала молодежь и устроила сексуальную революцию. А у нас их собрали агенты КГБ и отдали членам и кандидатам в члены Политбюро.
— Зачем?! Они же все равно не...
— Это не имеет значения, — резюмирует Восточник. — Зато на Западе будут думать, будто они способны оплодотворить человечество.
Обличитель
Обличитель прислал в институт штук двадцать писем, прежде чем появился собственной персоной. Когда он представлялся мне, он делал это с таким видом, как будто все должны знать, кто он, и изумляться тому, что видят именно его. Так оно и произошло. Когда он представился, я именно так и поступил: сделал удивленное лицо и воскликнул: «Как, неужели Вы тот самый?!» Он удовлетворенно кивнул, сказал, что он — тот самый и явился лично выяснить, почему до сих пор и т.д. Я сказал, что недостатки, которые он заметил в нашем обществе (помойку со двора не вывозят неделями, в подъездах пьяницы безобразничают, в соседней квартире компании собираются и шумят за полночь), настолько существенны, что их еще не успели тут обдумать как следует. Он был, видимо, польщен и спросил, почему разбор его заявлений поручили такому незначительному лицу, как я. По его мнению, этим должны заниматься академики, в крайнем случае — профессора и доктора. Я сказал, что академики, профессора и доктора уклоняются от решения насущных проблем и сваливают их на младших сотрудников. Его это страшно заинтересовало, и он решил этот факт обличить. Я пообещал ему помочь, но чтобы он на меня не ссылался. Он согласился, и мы начали работать над обличительным материалом, который решили направить (от его имени, конечно) в ЦК, Совет Министров, президиум АН, редакцию газеты «Правда» и журнала «Коммунист». Составили список ведущих философов, подлежащих обличению. Наметили пункты, по которым пойдет обличение: 1) искажение основополагающих принципов марксизма-ленинизма; 2) попустительство и уступки ревизионизму; 3) уклонение от обобщения практики строительства коммунизма; 4) беспринципность, карьеризм, корыстолюбие, стяжательство; 5) моральное разложение. Я так увлекся этим делом, что забросил все свои научные дела. И чем больше я вникал в это дело, тем больше изумлялся уязвимости всех наших ведущих фигур по всем упомянутым пунктам. Я посвятил в свою затею Учителя. Он хохотал до слез и обещал всяческую помощь. Принципы марксизма-ленинизма, сказал он, сформулированы так, что их даже пересказать невозможно, не исказив их и не изменив им. Их даже цитировать без искажения невозможно. Стоит убрать кавычки, как они превращаются в чепуху или ересь. Ревизионизм предупредить невозможно, ибо он сам не знает, с какой стороны он начнет ревизовать свою основу и в какую сторону потянет. Обобщать практику коммунистического строительства имеет право только высшая партийная верхушка, да еще к тому же укрепившаяся у власти и чувствующая свою безнаказанность. Беспринципность у них есть высшая добродетель, — требование метода подходить к оценке всего и вся с учетом конкретно-исторических условий. То, что выглядит как карьеризм, стяжательство, корыстолюбие и т.п., — это им положено по их должностям и чинам. Так что остается лишь моральное разложение. Вот на этом им и надо кровь попортить. Они как огня боятся разглашения конкретных фактов их жизни. Вот ты и сориентируй своего психа на это. Пусть разнюхает, кто и с кем спит, как времечко проводят на дачах, о чем толкуют, с кем встречаются, кто за кого пишет работы, как и за что выпускают на защиту диссертаций, устраивают в институты, пускают за границу. Вот переполох подымется!.. Я в этом духе и проинструктировал своего Обличителя, призвал его к осторожности и терпению. Главное, внушал я ему, конспирация. Надо подготовить такую «бомбу», чтобы вся наша идеологическая сфера разлетелась бы вдребезги. Обличитель проникся важностью задачи и стал таскать мне «материальчики». Уму непостижимо, где и как он их раздобывал. Я обрабатывал эти «материальчики» и затем диктовал их снова Обличителю (давать в письменном виде их было рискованно).
А вообще-то говоря, все это — пустое дело, сказал Учитель после того, как я познакомил его с одним таким «материальчиком» Обличителя. Это — лишь описание фактов. А оно еще не есть истина, поскольку наверняка найдутся другие факты, описание которых будет противоречить первому. И истина не в соединении таких описаний. Истине противостоит не другая истина, а лишь заблуждение. В чем же истина? Я, пожалуй, организую семинарчик в институте, на котором прочитаю популярный курс лекций на эту тему. Как ты думаешь, найдутся желающие? Человек десять наберется, сказал я. Среди них будет три-четыре психа, пара стукачей, пара жуликов. И я, разумеется. И то хлеб, сказал Учитель. Со следующей недели и начнем. Назначаю тебя ученым секретарем семинара. Представляю, какая паника в связи с этим начнется среди наших защитников достижений мировой науки!
Но «семинарчик» не разрешили. Сказали, что достаточно того, какой ведет Смирнящев. Это — законный семинар, утвержденный на уровне президиума АН. Смирнящев, по инициативе которого запретили «семинарчик», предложил Учителю сделать доклад на его семинаре. Учитель послал его на...
Сочетать неприятное с бесполезным
Умные люди умеют сочетать приятное с полезным. Я не Дурак, это признает даже параноик Смирнящев. Но я пока в совершенстве научился сочетать неприятное с бесполезным. В чем дело? Вот, например, мы сидим на партийном собрании. Собрание открытое, и потому меня допустили на него. Не просто допустили, а вежливо сказали: ты готовишься ко вступлению в партию, собрание сегодня открытое, так что не мешало бы... Старый член партии Добронравов спит (что явно полезно для его здоровья) и одновременно щупает коленки у соседки — молоденькой научно-технической сотрудницы (что, вне всякого сомнения, приятно). А я? Спать мне нельзя, поскольку я еще не член партии, а только кандидат в кандидаты в члены. И я должен изо всех сил бороться со сном и слушать идиотские речи партийных активистов. Приятного в этом, скажем прямо, ничего нет. А что обиднее всего, это времяпровождение абсолютно бесполезно, так как в партию меня все равно не примут. Смирнящев (он парторг сектора) мне так и сказал, чтобы я никаких иллюзий насчет партии не строил. Я на это ответил ему, что я не маленький и никаких иллюзий насчет того, что из себя представляет наша партия, не имею со школьной скамьи. Он сказал, что я совершаю подмену понятий, так как он, Смирнящев, имел в виду не иллюзии насчет партии, а иллюзии насчет моего поступления в партию. Иллюзии же насчет партии строить никому не нужно, так как наша партия и без иллюзий такова, что никакие иллюзии не идут в сравнение с тем, что можно узнать и без них, ибо... Я тогда пожал плечами и покинул Смирнящева, предоставив ему самому выпутываться из логической ловушки, в которую он себя сам загнал. Как раз в этот момент подошел Субботич и произнес свое знаменитое «Позвольте с вами не согласиться».
Странно получается. Хотя Смирнящев убежден, что меня в партию не примут, он каждый раз сам предлагает мою кандидатуру в список кандидатов, намечаемых партийным бюро для поступления в кандидаты в члены КПСС. Зачем? А затем, что секторская партийная организация обязана расти, а из научных сотрудников сектора я — единственный, за чей счет этот рост возможен: все остальные суть кандидаты в члены партии. Когда меня последний раз (последний ли?!) опять выдвигали кандидатом в упомянутый список, я внес деловое предложение: не надо меня выдвигать, все равно бесполезно, а наша партийная организация могла бы расти не количественно, а качественно. На меня накинулся Субботич, заявив, что таких, как я, к партии на пушечный выстрел подпускать нельзя. И меня единогласно выдвинули в тот самый список. Интересы роста партии превыше интересов отдельных индивидов!
Послание Петину
Пусть нету на тебя сейчас суда,
Но, если к делу приглядеться здраво,
И на таких, как ты, со временем всегда
Приходит справедливая расправа.
Когда про нас заговорят как о давным-давно,
Брезгливо рот скривит дотошный наш потомок
И скажет, что мыслитель ты — говно,
А как работник — сталинский подонок.
Знание жизни
Все мои споры с родителями кончаются их унылым и однообразным заключением: я еще жизни не знаю! А что это такое — знать жизнь? Еще в школе я и на заводе работал, и в колхозе, и на складе. Студентом трижды ездил на Великие Стройки, систематически участвовал во всякого рода мероприятиях. В институте дважды ездил на работу в колхоз, каждый год по два раза работаю на овощных базах (каждый раз по пять дней, как минимум), веду пропагандистский кружок, сам участвую в семинаре повышенного типа, каждую предвыборную кампанию околачиваюсь на избирательном участке. Два раза был в доме отдыха, один раз — по соцстраховской путевке (двадцать дней под Москвой за семь рублей), один раз — по «горящей» путевке на юге (поздней осенью, когда купаться и загорать нельзя, и никто ехать из наших верхов не захотел). Сколько раз стоял в очередях, сосчитать невозможно. Имел кучу женщин, много раз напивался, обо всем на свете переговорил со всякого рода знакомыми и случайными собеседниками, перечитал... Одним словом, я вроде бы познал все. И все-таки, оказывается, я не знаю жизни. Что вы имеете в виду? — спрашиваю я родителей. Репрессии? Так теперь вроде бы само начальство не очень-то склонно к ним. Войну? Так теперь вроде бы повсюду борьба за мир, и мы предпочитаем воевать руками вьетнамцев, корейцев, арабов, эфиопов, негров. Голод? Так теперь не так уж сытно и мы все живем. Походите-ка по нашим столовым и забегаловкам! Смотреть тошно, не то что есть. Не женился, детей не развел? Так еще успею, если захочу. А детей и у вас негусто было. Постов не занимал? Так ведь и вы... Одним словом, в чем дело? Живу тихо-мирно, никому не мешаю. Не протестую. Писем не подписываю.
