Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1
Неслыханная доброта
— Я договорилась в дирекции и в месткоме, — сказала Тваржинская. — Тебе дают творческий отпуск и бесплатную путевку в дом отдыха. Забирай все материалы и езжай. Захвати мою рукопись полностью. Вот она. Почитай! Может быть, кое-какие замечания будут. Если нужны иностранные источники, закажем. Курьер будет привозить. Я пометила, в каких местах желательно привести цитаты. И отдохнешь. А то у тебя в последнее время вид усталый.
— Ну что же, отдыхай, — сказала Татьяна. — Я со следующей недели работаю в первую смену. Потом я уезжаю в длительную командировку, так что долго не увидимся.
— Едешь отдыхать, — вздохнул Учитель. — Счастливый человек. Отоспишься. Отъешься. Воздухом надышишься. Загляни в гости к Петину. У него там дача. В свое время сам Сталин подарил. Будет настроение, мы к тебе на выходной выберемся. Там великолепные места. И кормят, говорят, неплохо.
— Доклад твой пришлось вдвое сократить, — сказал Знакомый. — Но он от этого лучше стал. Обсуждается на ближайшей редколлегии. Приезжать не надо, без тебя обойдемся. Думаю, что пройдет. У тебя теперь такая мощная защита.
— Счастливо отдохнуть, — сказала Она. — Оттуда, между прочим, можно звонить. И письма писать. Пришли мне письмо. Хочу получить хорошее письмо.
Из рукописи
Но я слишком отвлекся в сторону. Пора переходить к основному содержанию моего сочинения.
Человечество постоянно находится в плену всякого рода исторических ошибок. И одна из важнейших из них — смешение степени значительности исторических событий со степенью значительности участвующих в них лиц. Крупные личности могут быть участниками и творцами мелких событий. Ничтожества могут участвовать в крупных исторических событиях и порождать их. Но ничтожества кажутся крупными из-за связи их с крупными событиями, а крупные личности кажутся ничтожествами из-за связи их с мелкими событиями. История несправедлива. Масштабы личностей редко совпадают с масштабами событий, в которых они участвуют. Сталин и его соратники — ярчайший пример этому. Для оценки масштабов исторических событий есть какие-то критерии, хотя и не очень строгие, скорее — интуитивные и привычные, но все же есть. Для оценки же масштабов исторических деятелей таких критериев пока вообще нет. Вернее, не было. К тому времени, когда я задумал убить Сталина, я такие критерии выработал. Более того, я построил строго научную теорию измерения масштабов исторических событий и их участников и степени влияния вторых на первые. И по моей теории получалось, что, убив Сталина, я оказал бы ему великую услугу, многократно увенчав масштабы его личности и его влияния на ход истории. По этой же самой моей теории ситуация резко изменилась. Но сначала я изложу сам формальный аппарат моей теории.
Сборы в дорогу
МНС сунул страницы рукописи под тахту. Достал из-за шкафа запылившийся драный портфель, бросил в него полотенце, зубную щетку, кусок мыла, носки, почти чистую рубашку, еще пригодный для носки свитер, рукопись Тваржинской и пачку замусоленных бумажек Петина, претендующих на то, чтобы стать исторической трагедией. Тяжко вздохнул. Проверил, на месте ли паспорт и путевка. Пересчитал деньги. Присел на тахту, как положено по русскому обычаю перед дорогой. Грустно оглядел ободранные обои и обваливающуюся грязно-серую штукатурку. Заперев комнату, хотел было вынуть ключ из замка, но передумал: кому нужно, все равно откроет, так пусть уж ключом. На лестничной площадке группа мужчин пристроилась выпивать. Один из них толкнул МНС. МНС извинился и боком проскользнул мимо. Врезать, что ли, этому бородачу бутылкой в затылок, услышал он позади. Собутыльники засмеялись. Не стоит мараться, прохрипел другой голос. На улице было слякотно и уныло. Ощущалось приближение весны.
Голоса
Уж если нам друг другу души поверять,
Мне просто было нечего терять.
За голенищем — ложка. В вещмешке помятый котелок.
В кармане — роскошь — грязный носовой платок.
Пожалуй, все. И больше — ни гроша.
И на весь взвод кусок карандаша.
О бабах думалось дай бог один раз в год.
И, даже в самоволку уходя, мечтал, чтобы оставили «расход».
Шинелька — одеяло, простыни — трава...
Скажи, с чем их едят — гражданские права?
И если б нам открылось ваше время вдруг,
Решили б мы, что брешет политрук.
И все же не хочу напрасно врать,
Ужасно не хотелось умирать.
Сказать, с какой тоской ушел туда, откуда не вернуться?
С девчонкой бы разок под вечер прошвырнуться...
Ты ждешь, конечно, мой ответ?
Моей вины, товарищ, в этом нет,
И я не так уж барахлом богат.
По нашим временам — как рядовой солдат.
И я по триста шестьдесят раз в год
Молил судьбу, чтоб не меня «в расход».
А что касается весны и той девчонки,
Тоска по ней меня проела до печенки.
И мне все эти личности права,
Как говорили деды наши, — трын-трава.
С тобой равны мы, хоть я бородат,
А ты — под ноль подстриженный солдат.
И я с рождения несу в себе неотвратимую беду.
Другой дороги нет. Ты ж видишь, я к тебе иду.
