Сто лет Папаши Упрямца - Фань Ипин

Папаша Упрямец сказал, глядя в ясные очи Цинь Сяоин: Закрой-ка глаза.

Она закрыла глаза и некоторое время спустя услышала, как Папаша Упрямец произносит: А теперь открой.

Она открыла глаза и увидела у него в руках комплект новой одежды, который он и вручил ей.

Одежда эта, яркой расцветки, как прекрасное оперение, была сложена в несколько слоев. Цинь Сяоин смотрела-смотрела, и тут ее глаза невольно наполнились слезами и немало капель упало прямо на одежду.

Папаша Упрямец сказал: Сегодня канун Нового года, завтра – Новый год, это тебе одежка – в качестве благопожелания.

Цинь Сяоин произнесла: А почему себе ничего не вручаете в качестве благопожелания?

Я – мужчина, много у меня одежды или мало, старая она или новая – мне все равно. А у вас, девушек, не так. В прошлом году я впустую просадил мои талоны на ткань.

Если у вас нет новой одежды в Новый год, то и мне не надо!

Это уж как хочешь, в любом случае, я для тебя ее сделал. Я с самого начала собирался тебе ее подарить.

Внезапно Цинь Сяоин озарило: Сколько стоила эта одежда? Я запишу.

Папаша Упрямец ответил: Один мао. Если записываешь, то запиши – один мао.

Да какой один мао? Думаете, я не понимаю? Тут минимум десять юаней, так и запишу.

Хорошо, как хочешь.

А талоны на ткань?

Талоны – это не деньги. Талоны государство выдает.

Цинь Сяоин засветилась от радости: Пойду переоденусь.

Папаша Упрямец сказал: Новый год – завтра.

Цинь Сяоин отозвалась: Нет, я надену сегодня, прямо сейчас.

Когда Цинь Сяоин помылась, переоделась и прихорошилась, Папаша Упрямец уже приготовил новогодний стол. Он как раз расставлял два набора столовых приборов – чашки и палочки для еды, когда увидел преобразившуюся Цинь Сяоин, он был так поражен, словно встретил небожительницу.

Цинь Сяоин увидела, что на столе лишь один стакан для вина: Поставьте еще один, я тоже хочу выпить.

Папаша Упрямец сказал: Ты же девушка, какое тебе может быть вино?

Цинь Сяоин отозвалась: Я сегодня счастлива, хочу выпить вина!

Папаша Упрямец произнес: Если счастлива, так ешь побольше мяса.

Цинь Сяоин увидела, что он сидит неподвижно, и сама принесла вино. Затем налила его в чашку размером с кулак, взяла обеими руками и почтительно поблагодарила Папашу.

Папаша Упрямец и Цинь Сяоин пили вино, стакан за стаканом, стакан за стаканом. Они подливали друг другу выпивку, накладывали друг другу еду, получали удовольствие от застолья, прямо как дружная супружеская пара.

Опьяненные, они, казалось, действительно увидели друг в друге супругов. Сначала их руки переплелись, Цинь Сяоин первая начала. Ее беспокойные руки соблазняли руки Папаши Упрямца, словно завлекая его. Разве мог простой, неотесанный Папаша Упрямец не поддаться? Он и поддался. А потом, и опять по инициативе Цинь Сяоин, они стали придвигаться все ближе и ближе и в итоге слились в объятиях.

Папаша Упрямец поднял Цинь Сяоин на руки и отнес во внутреннюю комнату, уложил на кровать и медленно раздел. Он снимал одну за другой красивые яркие одежки, избавлялся от них, как будто разворачивал слои листьев, в которые заворачивают цзунцзы. Он спешил и суетился, как голодный до обморока дикий пес, который торопливо расправлялся с доставшимся ему мясом.

Если бы не фраза, сказанная Цинь Сяоин, он бы не угомонился и довел бы дело до конца, ведь поначалу все было обоюдным.

Но Цинь Сяоин сказала: Ты делаешь мне больно.

Эти слова внезапно отрезвили Папашу Упрямца, пробудили его, как будто во время бунта кто-то выстрелил в воздух. Он осознал, что не может овладеть Цинь Сяоин, ему не дозволено касаться ее плоти. Если бы он овладел ее телом, то навредил бы ей. Пока что он всего лишь сделал ей больно, и она вскрикнула. И в этот момент следовало совершить экстренное торможение, иначе все это приведет к катастрофе, о которой он потом будет сожалеть до конца своих дней.

И Папаша Упрямец остановился, отошел в сторону, как бык, услышавший команду и прекративший нападение. Он выпрямился стоя возле кровати, у него был строгий вид, и он обратился ко все еще ничего не понимающей Цинь Сяоин:

Цинь Сяоин, запомни: я не твой настоящий муж, а ты не моя настоящая жена. Чуть не сделали все правдой, но, по счастью, не сделали. Я сдержался, заплатил свою цену и принес свою жертву. В глазах односельчан я – твой муж, а ты – моя жена. Но на самом-то деле я не сделал с тобой того, что муж должен делать с женой, и ты тоже не выполнила обязательств жены перед мужем. Этот раз не считается, ни одного раза не было, в этот раз стерпели, и в будущем ничего не будет. И вот это, то, чего между нами не случилось, ты тоже занеси в свой блокнот, а то в будущем ветер переменится, ситуация повернется к лучшему, ты покинешь этот дом и выйдешь замуж за другого, и тебе неловко будет объяснять, что между нами было и чего не было. Я-то настоящий крестьянин, мне все равно, здесь главное – ты, ты ведь девушка из хорошей семьи, ты должна быть уважаемой и чистой и в личных делах, и в рабочих. Пожалуйста, запиши это – потому что все думают, будто мы делали то, чего мы на самом деле не делали. Не забудь!

Резкие слова Папаши Упрямца поразили Цинь Сяоин, она пришла в себя только спустя какое-то время. Послушным взглядом она смотрела на мужчину, который вызвал в этот момент ее восхищение – и которым она восхищалась все последующие годы, – а потом осторожно спросила: А как это посчитать? Как записать?

Это твое дело.

Договорив, Папаша Упрямец вышел за дверь, вернулся к столу, накрытому во внешней комнате, и продолжил пить.

Цинь Сяоин лежала на кровати во внутренней комнате и смотрела на сетку от комаров, непрерывно моргая, как будто производила в уме какие-то сложные подсчеты. Прошло довольно много времени, прежде чем она села, нащупала под подушкой блокнот и достала карандаш.

Она записала в блокноте следующее: 31.01.1976. 1) комплект одежды 10 юаней; 2) новогоднее угощение 5 юаней; 3) ночлег 1 юань; 4) его и мое совместное проживание – 195 дней, 0 раз.

Пролетели пять лет.

Цинь Сяоин записывала в блокнот все мелкие события их общей жизни с Папашей Упрямцем, так она исписала пять блокнотов. Цифр в блокноте становилось все больше, как и записанных событий. Все, что Папаша Упрямец делал для нее, было пересчитано в юани. Например, он научил ее говорить по-чжуански, она в блокноте записала: плата за чжуанский 8 юаней. Или когда он на своей спине отнес Цинь Сяоин с высокой температурой в больницу, находившуюся в пяти километрах от Шанлина, она записала: деньги за проезд 10 юаней. Папаша Упрямец ухаживал за ней три дня, она записала: стоимость потерянного рабочего времени 6 юаней. Еще однажды, когда Цинь Сяоин была дома и по ее недосмотру орел унес курочку Папаши Упрямца, она записала: ущерб 3 юаня… Стоимость различных расходов она определяла сама или же основывалась на местных ценах.

Единственная постоянная цифра – это был та самая запись «его и мое совместное проживание – столько-то дней», после которой шло неизменное – 0 раз.

Когда пятый блокнот был на исходе, срок, когда Цинь Сяоин приходилось укрываться от невзгод у Папаши Упрямца и терпеть страдания, подошел к концу, или, другими словами, наступили хорошие времена и для нее.

Клеймо «показавших истинное обличье контрреволюционеров-капиталистов» было снято с семьи Цинь Сяоин, они были реабилитированы. И хотя ее отец, оставшийся в Пекине, умер, он был объявлен невиновным. Ее дядю в Наньнине тоже выпустили из тюрьмы и восстановили в прежней должности. Второй дядя в Гонконге узнал, где жила Цинь Сяоин, и прислал письмо, в котором говорил о своем желании открыть в Наньнине ювелирный магазин, а Цинь Сяоин должна была стать ее директором.

Цинь Сяоин предстояло покинуть Шанлин, расстаться с Папашей Упрямцем.

Накануне расставания в доме, где Цинь Сяоин провела пять лет, ни она, ни Папаша Упрямец не спали. Эти мужчина и женщина, повзрослевшие или постаревшие на пять лет, чувствовали тяжесть на душе, но при этом ощущали и подъем, как будто многое не было сделано и многие слова не были сказаны. Как будто больше им никогда уже не встретиться. Это была летняя ночь. Когда пять лет назад Цинь Сяоин встретила Папашу Упрямца, тоже было лето, и в его дом в деревне Шанлин они пришли тоже ночью. Удивительное совпадение, что и уходила она тоже летней ночью, как будто это было предопределено судьбой. На улице истерично стрекотали цикады, словно распевали народные песни – о печалях и радостях, встречах и разлуках. Комары летали по комнате – бесстрашно, как сам Папаша Упрямец, который когда-то без колебаний остался рядом с Цинь Сяоин, а потом все так же без колебаний бескорыстно отпустил ее.