Сто лет Папаши Упрямца - Фань Ипин

Все в деревне знали, что с тех пор, как Вэй Цзяцай был парализован, Лань Мао постоянно приходил к ним домой. Когда-то он делал это украдкой, соблюдая все меры безопасности, а теперь являлся совершенно спокойно, смело, без стеснения. Так тайный агент под прикрытием поначалу осторожно внедряется в стан врага. Лань Мао помогал Цинь Гуйе заботиться о Вэй Цзяцае, старался изо всех сил, помогал и деньгами, и делом.

Я решил рискнуть и глянуть, что как, – отправился прямиком в дом Вэй Цзяцая.

Лань Мао действительно находился там. Он как раз переворачивал парализованного Вэй Цзяцая: обхватил его с одной стороны и попросил Цинь Гуйе, стоявшую с другой стороны, протереть тело больного, затем снял с него грязную одежду и поменял на чистую. Только покончив с этим делом, Лань Мао и Цинь Гуйе заметили меня, потому что у них появилось время обратить внимание на гостя.

Лань Мао в том году было около пятидесяти, а Цинь Гуйе уже перевалило за пятьдесят. Однако выглядел Лань Мао гораздо старше женщины, которую так сильно ждал более двадцати лет. Его спина согнулась, когда он переворачивал Вэя, она была как горб верблюда или как гора. Но именно этот горб и стал поддержкой немощному Вэй Цзяцаю и опорой несчастной Цинь Гуйе.

Я громко сказал стоявшим передо мной Лань Мао и Цинь Гуйе: День, которого вы так ждали, скоро наступит!

Почему я произнес это так громко? Я хотел, чтобы Вэй Цзяцай услышал меня. Надеюсь, он услышал.

Лань Мао и Цинь Гуйе, не сдержавшись, переглянулись. Они восторженно смотрели друг на друга, и на их лицах проступила радость, такая редкая для обоих, как будто на сухом дереве выросли новые ростки.

Потом они поневоле оглянулись на мужчину, который находился сзади, – мужчину, который был им обузой и даже чуть не довел до смерти, он тоже таращился на них и без остановки моргал.

В том помещении, где я учился третьеклассником в начальной школе Шанлина, как будто разыгрывалась та же сцена, что и двадцать шесть лет назад.

Тоже был вечер, свет ламп слепил глаза. Жители Шанлина и окрестных сел точно так же заполнили весь класс и вывалили за его пределы.

Так же присутствовали староста Мэн и я.

И точно так же, как и тогда, не было моего отца, у которого в тот вечер действительно случился приступ астмы.

Сторонами дела так же являлись Лань Мао, Вэй Цзяцай и Цинь Гуйе. Цинь Гуйе сидела в середине первого ряда, а Лань Мао и Вэй Цзяцай – по обе стороны от нее, как два терновых куста, охраняющих букет цветов. Вэй Цзяцая привезли в инвалидном кресле, в нем он и сидел.

Папашу Упрямца принесли сюда. Он восседал на императорском троне, который несли четыре человека, словно в паланкине, паря высоко над всеми и обдуваемый ветром.

Он устроился за кафедрой в центре, в новой одежде и шапке, как именинник в погребальном одеянии. Он стоял перед людьми, как человек, наделенный властью, перед простолюдинами. Он выглядел здоровым и бодрым, как человек, у которого пред смертью случилось временное улучшение.

Его голос был звонким как колокол:

Лань Мао, Вэй Цзяцай, Цинь Гуйе, я принимаю новое решение по брачному спору между вами. Я постановляю, что Лань Мао и Цинь Гуйе являются мужем и женой. В течение трех дней вы обязаны явиться в гражданскую администрацию и оформить свидетельство о браке.

После того как Папаша Упрямец вынес новое решение, в аудитории и за ее пределами раздался радостный, ликующий гвалт, прямо как в прошлый раз. Единственное отличие было в том, что теперь мужем Цинь Гуйе стал не Вэй Цзяцай, а Лань Мао.

Если говорить еще о других отличиях, то теперь стороны – Лань Мао, Вэй Цзяцай, Цинь Гуйе – уже состарились. После скандалов, путаницы и ожиданий молодости они все пришли к пятидесятилетнему возрасту, про который говорят «возраст, когда человек познает волю Неба», ныне они получили воздаяние за добрые дела.

Их сын, которого изначально звали Вэй Чжункуань, а сейчас – Лань Чжункуань, вырос. Он оба раза присутствовал на заседаниях и лично слышал оба прямо противоположных вердикта. Решение Папаши Упрямца определило и изменило его судьбу. Если бы не последовавшие за этим стечение обстоятельств и недоразумения, если бы приемный отец Вэй Цзяцай не бросил его, а другой приемный отец не воспитал, то, возможно, его бы постигла та же злая участь, что и его биологического отца, и он не стал бы тем, кем является сейчас – аспирантом философского факультета Фуданьского университета [15].

Решение Папаши Упрямца изменило и его собственную судьбу. Зимой того года, когда он вынес это решение и когда он сам и все люди думали, что он умрет, его состояние неожиданно улучшилось.

Он дожил до сегодняшнего дня, сейчас ему сто лет, здоровье у него несокрушимое, как у божественного быка.

Глава 5

Расчеты

В канун Нового года Цинь Сяоин должна была Папаше Упрямцу за доброе отношение, еду и проживание семьдесят один юань и пять мао.

Цинь Сяоин сама высчитала эту сумму. У нее был маленький блокнот, куда она заносила все добрые дела, которые Папаша Упрямец делал для нее, и все, что он ей давал, а затем подсчитывала в жэньминьби [16] и время от времени докладывала ему. Эти доклады случались так же регулярно и четко, как ее критические дни.

Папаша Упрямец всякий раз посмеивался, будто всегда с удовольствием принимал подобные отчеты. Он доброжелательно смотрел на Цинь Сяоин и размышлял, все больше убеждаясь, что она родом из семьи торговца. Ну точно дочь бизнесмена или торговца, ее проницательность и расчетливость это подтверждали.

Однако, когда Папаша Упрямец встретил ее шесть месяцев назад, Цинь Сяоин была всего лишь попрошайкой, тощей и грязной, как люффа с поломанным корнем и воняющая навозом. Было жаркое лето, а на ней был ватный халат, и выглядела она как сумасшедшая.

Она бежала с севера на юг, Папаша Упрямец встретил ее в уезде Машань провинции Гуанси.

Папаша Упрямец безрезультатно искал родственников погибших товарищей и как раз возвращался домой. Он пробирался через горные заросли, весь покрытый пылью и потом, словно поверженный самец обезьяны.

Издалека он приметил старое дерево, древний баньян, напоминающий гигантский зонтик, и собрался отдохнуть под ним. Добравшись до дерева, уселся на его корень, толстый и длинный, как тысячелетний удав, было видно, что ствол еще больше и выше. Только тень от него была шириной в два му.

Папаша Упрямец наслаждался прохладой в тени дерева. Сначала он почувствовал запах, необычный запах, – то ли вонь, пробивающуюся сквозь аромат, то ли аромат, пробивающийся сквозь вонь, так порой от женщин пахнет, когда они болеют или кормят грудью. Потом он расслышал стон, слабый и жалобный, он доносился оттуда же, что и запах, только с другой стороны дерева.

Папаша Упрямец поднялся, подошел и увидел женщину, прислонившуюся к стволу. Она была растрепанная, грязная и ужасно худая, на ней был ватный халат, снизу торчала длинная юбка. Видневшиеся из-под нее голени сплошь покрыты красными волдырями и царапинами. Рваные туфли на ногах – точно грязь на кирпичах.

При виде Папаши Упрямца она вроде как удивилась и даже испугалась, но с места не тронулась, как будто многое повидала на своем веку. Она даже попыталась сесть прямо и вежливо произнесла: Здравствуйте!

Папаша Упрямец, когда служил в армии, побывал и на севере, и на юге, поэтому понимал нормативный китайский, по ее выговору смекнул, что она не местная, и ответил ей тоже на нормативном: Ты голодная?

Женщина кивнула.

Папаша Упрямец выволок с той стороны дерева свой мешок, достал из него кукурузную лепешку и вручил ей.

Женщина открыла рот и сказала: У меня при себе нет денег.

Папаша Упрямец был изумлен: реакция этой странной женщины была тоже странной, вот уж точно не к месту. Он сказал: Бери, если голодна, о каких деньгах ты говоришь?

Женщина взяла лепешку и накинулась на нее, откусывая большие куски. Потом, почувствовав, насколько же это некультурно, начала есть небольшими кусочками, тщательно пережевывая.