Владимир Пронский - Стяжатели
Очнулся Самохвалов от тихого голоса дежурной медсестры.
— Антон Тимофеевич, Антон Тимофеевич! — звала она. — К вам посетители!
Самохвалов не сразу сообразил, кто это мог наведаться, потому что Нистратов всегда предупреждал по телефону, Лаврик ни разу носа в больницу не показал, Лада только была. И тут Антон Тимофеевич вспомнил Шастина.
— Пусть заходят, если пришли! — сказал Самохвалов медсестре, и та пропала за широко растворившейся дверью, в проеме которой показался прилизанный Шастин и еще двое человек: все в костюмах, при галстуках. И сразу палата показалась тесной.
— Приветствуем вас, Антон Тимофеевич! — поздоровался Герман Львович и пожал протянутую Самохваловым руку.
Когда Самохвалов поздоровался со всеми, Шастин поставил рядом с тумбочкой угловатый бумажный пакет с белыми тесемочками вместо ручек:
— Это вам! Здесь фрукты, шоколад, икорка — вдруг захочется солененького или сладенького.
— Врачи запрещают и то, и другое!
— Немножко можно. Даже яд змеиный принимают, лишь бы помог исцелению. А у вас оно будет долгим, к сожалению! Не жалели вы себя, Антон Тимофеевич, надорвались непосильными трудами. Теперь самое время подумать о собственном здоровье и своем будущем. С этим и пришли к вам, чтобы обсудить, как это сделать с наименьшими для вас потерями.
Двое крепких ребят после этих слов Шастина разделились: один остался у двери, а другой подошел к окну, присел на подоконник. И эти их заученные действия и слова Шастина, а более — интонация, с какой он говорил, сразу не понравились Самохвалову, и стало ясно: не для того они завалились в палату, чтобы пролить слезы утешения и сочувствия. И подумав так, Самохвалов почувствовал, как тяжело отозвалось сердце на нерадостное предчувствие.
— Говори уж сразу, с чем пожаловал, Герман Львович!
— Вот и хорошо, Антон Тимофеевич, что остался таким же решительным. Быть может, сейчас и не время говорить об этом и место не очень–то подходящее, но время, время. Оно поджимает, и поэтому есть необходимость не затягивать с принятием решения. А оно нам видится таким. Поясню. Результаты проверки вашего предприятия, а также материалы по факту дачи вами взятки зафиксированы на видео, а также имеется аудиозаписи наших с вами бесед — всё это находится в предбаннике губернского прокурора, и, сами понимаете, сейчас всё зависит от вас: будет дан им ход или они бесследно и навсегда исчезнут.
— Что мне нужно сделать для этого?
— Продать нам контрольный пакет акций, владельцем которого вы являетесь!
— А остальные держатели?
— Это не ваша забота, Антон Тимофеевич!
— Значит, на хохряк берете!
— Ну это уж как угодно называйте… Для нас главное, что на вас есть компрометирующие материалы, на основании которых, если, конечно, будете упрямиться, вам вполне можно обеспечить незавидное будущее: следствие, суд и тюрьма. В общем, ничего нового. Вам это нужно с вашим слабым сердцем?!
Самохвалов закрыл глаза, потому что не мог смотреть на Шастина, на его лицо, показавшееся сейчас особенно хищным, и захотелось врезать по его остроносой физиономии.
— Денег–то хватит выкупить?
— С этим проблем нет, если учесть, что акции вашего предприятия в последние месяцы почему–то очень сильно упали в цене! Вы не догадываетесь — почему?
— Догадаться несложно. Мировой кризис!
— Не только.
— На кого будете оформлять?
— Не на себя же. Есть люди. Мы это сделаем быстро. Правда, Александр Александрович? — обратился Шастин к мужчине, стоящему у окна. — Кстати: Александр Александрович — опытный нотариус и совершит все необходимые действия сейчас же. Нужна только ваша добрая воля, Антон Тимофеевич!
Самохвалов повторно закрыл глаза, и все увидели, как из- под закрытых век показались слезы. Но успокаивать его никто не собирался. Все трое дождались, когда он отдышится, вытрет слезы и скажет как в пустоту:
— Ваша взяла. Где деньги, и сколько?
— Вот они. — Шастин раскрыл портфель, достал прямоугольный пакет. — Здесь ровно столько, сколько вы пожертвовали на взятку, но в рублях по сегодняшнему курсу. Вам и по обменникам бегать не надо. Так что вы, дорогой Антон Тимофеевич, ничего не теряете!
— Ну, вы и хамы! — не сдержался Самохвалов. — За мои же деньги покупаете меня с потрохами! Да разве столько стоит мой пакет акций?
— Какой вы все–таки неблагодарный, Антон Тимофеевич. Мы к вам по–доброму, а вы артачитесь, не понимаете, что эти деньги вам пригодятся на лечение. Так что вам теперь не о чем заботиться. Даже более того: если будете правильно вести себя, поможем оформить инвалидность, станете Почетным гражданином Княжска! Чем не жизнь! Живи на всем готовом, пописывай стишки — вы ведь неравнодушны к поэзии, не так ли? Поможем издать книгу, какую–нибудь литературную премию за нее отхватите между делом! Ну, разве не заманчиво вести тихую жизнь уважаемого, обеспеченного человека? И никому никакого дела не будет до ваших квартир в Княжске и Москве, до гаражей, о наличке, которую вы наверняка, как запасливый Буратино, закопали на даче. Забудем и ваши иномарки, которых у вас зачем–то две, и оформлены они на дочь и жену. Вы разве не знали об этом, или забыли?
— А если я все–таки не захочу правильно вести себя?
— Лишитесь всего: и свободы, и имущества! Так что не дуркуйте и будьте благоразумны! — Сказав это, Шастин зло посмотрел Самохвалову в глаза, и Антон Тимофеевич не смог выдержать его пронзительного и холодного взгляда.
— Ладно, валяйте!
— Вот и ладушки. Времени это много не займет. Всего–то и надо оставить оригинал вашей скромной фамилии на скромной бумажке. Александр Александрович, приступайте! — приказал Герман Львович и уступил место на табуретке подельнику.
Крепкий на вид человек, которого Шастин назвал нотариусом, быстро оказался около Самохвалова, открыл портфель и достал папку, а из нее выудил несколько файлов с нужными бумагами. Попросив сесть поудобнее, он предложил Самохвалову поставить подписи, сказав при этом:
— Не торопитесь, дорогой Антон Тимофеевич, и не волнуйтесь, а спокойно дарите свою красивую подпись. Считайте, что оставляете автографы благодарным почитателям вашей прекрасной поэзии.
Всё подписав, Самохвалов откинулся на подушку:
— Вы этого добивались? Я свободен?
— Благодарим, Антон Тимофеевич, больше вопросов не имеем, а имеется пожелание: деньги уберите в тумбочку.
— Разве это деньги?! — через силу ухмыльнулся Самохвалов и махнул рукой, словно сказал: «Валите отсюда!»
* * *Как только гости ушли, он убрал пакет с деньгами под подушку, а потом минут пять лежал без движения, и так и этак обдумывая случившееся. Ведь чего–чего, а такого поворота событий он не ожидал даже и тогда, когда его накрыли с дачей взятки. Сперва первой мыслью была мысль о том, что мало дал, что у кого–то сильно разыгрался аппетит, но, оказывается, ошибся. Аппетит у кого–то стал таким, что из–за собственного обжорства он готов всех проглотить, кто мелькнет на горизонте еще до того, как попытается помешать. Ведь он, Самохвалов, никому не мешал, а всего лишь появился на горизонте — и вот, пожалуйста, чем это закончилось. Очень культурно развели и заставили расписаться против себя, по существу — в своем бессилии перед кем–то могущественным, для которого и сам Самохвалов и его карьеры — пылинка в глазу. И никого теперь не интересуют его мечты о расширении добычи, о строительстве новых карьеров на тех пятистах гектарах, которые еще лет семь назад принадлежали крестьянам пригородного совхоза, полученных ими в видепаёв и своевременно выкупленных у них Самохваловым, можно сказать, за гроши. Гектары эти раскинулись ниже по течению Княжи, и Антон Тимофеевич знал по данным геологоразведки, известным еще с советского времени, что под толщей пахотной, но заросшей земли находится огромный массив известняка, разработкой которого в свое время не успели заняться — помешала перестройка. И неспроста в ближайшие годы Самохвалов вплотную решил освоить эту площадь, зная, по предварительной договоренности, что соседний цемзавод тоже наметил расширение производства. Видимо, кто–то где–то это услышал, до кого–то дошли слухи — и вот, пожалуйста: случилось то, что случилось. И все–таки Само- хвалову не хотелось выйти из дела без боя. Он позвонил заместителю губернатора, зная, что у того имеется часть акций карьероуправления, которые в свое время Самохвалов раздавал нужным людям в губернии и районе (Лаврик и Немыкин — в их числе). Конечно, надо бы самому появиться в Елани, но из–за болезни это невозможно. Оставалось поговорить с губернским человеком по телефону, пусть и намеками. Но, позвонив ему, вместо хоть какого–то понимания и сочувствия услышал грозный официальный окрик Кузьмичёва:
