Александр Яковлев - Голоса над рекой
Муж внимательно прочел подаренный ему АЛФАВИТ, и он ему понравился.
Спустя какое-то время жена забрала его — он лежал в стопке книг на стуле возле кровати мужа, но никогда им не перечитывался.
Теперь блокнот стоял на полочке над ее письменным столом.
Муж не заметил исчезновения.
Почти все, что было в этом алфавите, она знала наизусть. Цитаты… Но были не только они — были и ее стихи и мысли, а цитаты… Они ведь тоже были ее! Ее, сокровенное, без чего она не могла бы теперь быть собой и чем так хотела, именно как СВОИМ, поделиться с другими, сейчас — с мужем…
(Таких алфавитов было сделано ею разным друзьям 15 штук и всем по-разному в смысле содержания, выбора цитат и оформления. Надо сказать: труд большой.)
Цитаты — цикады, говорил Мандельштам, потому что ими неумолимо напоен воздух. Ты становишься СОБСТВЕННИКОМ ЦИТАТ, введя их в свой духовный мир. А ее духовный мир был настолько НАПОЁН ими, так ими НАПРЯЖЕН, что мог бы просто взорваться!..
«А» начиналось двумя словами:
Аббат Прево.
За ними шла строфа стихотворения:
А навстречу,
улыбаясь,
В блеске солнца, как в тиаре,
золотая,
голубая
Беатриче Портинари…
Айда! День выбросил дугу!
Еще:
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.
Были и такие слова:
«А чья-то огромная многосердечная доброта до сих пор склоняется надо мной, извлекая со дна любой печали».
И очень дорогие ей слова Анны Ахматовой, которые всегда связывались с отцом, с посещением его в лагере:
А я иду — за мной беда!
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса…
Кончалась буква словами (и музыкой!) детской песенки, которую сочинила их младшая дочь, когда ей было 14 лет:
А там вдали — рассвет,
А там вдали — преград нет,
А там вдали — идет пароход,
А там вдали — мой друг идет.
Рассвет, рассвет ясный,
Рассвет, рассвет красный,
Люблю тебя, рассвет, каким бы ты ни был,
Люблю тебя, рассвет, каким бы ты ни был…
Ноты песенки были написаны сбоку — сестрой, закончившей музыкальную школу. Она и мелодию песенки сочинила.
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим!
Отец очень любил спидолу и, когда было время, часами слушал всякие ВОЛНЫ (особенно летом, в отпуске…)…
Когда он купил ее, младшей дочери было 8 лет, и она первый год вела тогда дневник. В нем есть такая запись, как и остальные, написанная красивым детским почерком с наклоном и нажимом, которая называлась «Папа» (дневниковые ее записи много лет потом все еще были с заголовками):
«15 июня 1966 года, Среда.
ПАПА Мой папа врач-хирург. Он много спас людей. У него есть радио по имени SPIDOLA.
Он ее очень любит».
Spidola была написана крупно, красным карандашом.
— Да, папочка! Юлька передала тебе, лови! — старшая дочь бросила отцу небольшую, вроде металлическую вещицу.
— Что это?
Отец держал в руках маленький прямоугольничек светлошоколадного цвета с какой-то надписью.
— Что это? Что написано?
Это был маленький портсигар, изящный, с закругленными краями, или, может, сигаретница, с выпуклыми буквами поверху. Отец взял очки, висящие у него на шее, на веревочке, надел их и прочел:
— Брейнц майн харц. По-еврейски. Наискосок было написано.
Читать надо было справа налево.
— Переведи!
— Гори, мое сердце, — перевел отец.
Все рассмеялись.
Руки у отца слегка дрожали. Такой легкий тремор был у него уже давно от многолетнего неумеренного курения — по 2 пачки «Беломора» в день, а то и больше, и, главное — начинаемого непременно и ежедневно натощак, но тремор не мешал ему хорошо оперировать и делать даже тонкие операции, как, например, удаление крохотного камешка из юксто-везикального отдела мочеточника, то есть — предпузырного, расположенного глубоко в малом тазу, почему и трудно было тут работать. А он еще делал это быстро и ловко.
У него были выпуклые ногти — так называемое часовое стекло, а ногтевые фаланги — утолщены и закруглены, словно барабанные палочки. Они так и назывались в медицине. Сходство с ними усиливалось от этого часового стекла — фаланги были еще более выпуклыми, — еще больше походили на барабанные палочки.
Чаще всего это бывало у больных с хроническим бронхитом и эмфиземой легких, которые у отца были.
Старшая дочь уже знала, что отец за ее отсутствие бросил курить и была этому страшно рада — она больше всех давно умоляла его бросить, но он не бросал.
— Папочка! Эта сигаретница, кажется, Юлькиной тетушки, ну, их фамильная. Юлька сказала: «Пусть уж из этой, маленькой, курит!» Она ведь, как и я, не знала, что ты у нас теперь некурящий! Знаешь, Юлька сейчас со многими вещами, даже реликвиями, почему-то расстается… Только дедово все оставляет…
Как-то не по себе было дочери: и вино, и сигаретница, а отцу все нельзя…
Привезла….. Гори, мое сердце… Отец улыбнулся, побросал сигаретницу в полусогнутых ладошках и опустил в карман домашнего костюма.
— Папочка! Вот бы раньше такую!
— Да зачем же? Я разве такие курил?? — он махнул рукой.
…Раньше…
Она доставала фотоаппарат — сыну.
… Раньше…
Когда отцу было 18 лет, его призвали на действительную. Он закончил дивизионную школу, и ему было присвоено звание младшего сержанта и радиста высшего класса — 1-го. Он был направлен в 262 батальон аэродромного обслуживания (БАО) 1-й Воздушной Армии Западного особого военного округа.
Это было в 1940 году.
Через 8 месяцев началась война.
Их округ был реорганизован в Западный фронт, он стал помощником командира радиовзвода, оставаясь и радистом — обеспечивал радиосвязью наиболее сложные операции авиачастей.
Связь с родителями он потерял с конца июня 41 года, — они жили на Украине, в еврейской деревне Нагартаве Николаевской области, которая была сейчас под немцами.
Он надеялся, что родители успели эвакуироваться. Но почему они молчали?
Он волновался, но была война, почта ходила плохо…
В общем, он верил, что родители живы, что вот-вот он о них все узнает.
С тех пор он начал курить.
Буква «Б», как и все, содержала много разного, но любимым среди него, самым, было это; «Боже мой, как хрупка, как катастрофически хрупка жизнь! Дивный талант, глубокий ум зависит от какой-нибудь жилочки, которую порвать, перерезать ничего не стоит… «Рукописи не горят!» Еще как горят!» (Ольга Чайковская)
И вот еще потрясающие слова:
«Благодарение прозорливому Господу — жить со спокойной совестью больше невозможно. И вера не примирится с рассудком. Мир должен быть таким, как хочет Дон Кихот, и постоялые дворы должны стать замками, и Дон Кихот будет биться с целым светом и, по видимости, будет побит, а все-таки он останется победителем, хотя ему и придется выставить себя на посмешище. Он победит, смеясь над самим собой… Итак, какова же новая миссия Дон Кихота в нынешнем мире? Его удел — кричать, кричать в пустыне. Но пустыня внимает ему, хоть люди его и не слышат; и однажды пустыня заговорит, как лес: одинокий голос, подобный павшему семени, возрастет исполинским дубом, и тысячи языков его воспоют вечную славу Господу жизни и смерти».
(Мигель де Унамуно)В «В» были слова А. Битова о евреях.
«Ведь почему мы евреев не любим? Потому что при всех обстоятельствах они евреи.
Мы принадлежность (выделено автором — А.Б.) в них не любим, потому что сами не принадлежим. Задумывался ты, что в тебе евреи любят? Как раз принадлежность (…)»
Здесь же было переписано все стихотворение Окуджавы «Виноградную косточку в теплую землю зарою…» Столбик стихотворения оплетался нарисованными зеленым фломастером виноградными листочками с усиками (в алфавите были и рисунки, и фотографии).
И еще: «Вот уже много веков на Краковском костеле появляется ежечасно трубач, извещая, что минул еще один час быстротечной жизни». (Это были слова известного поэта их области. Он часто бывал и у них в городе, читал свои стихи. Звали его Марк Сергеев.)
Воздух ясен, и деревья голы,
Хрупкий снег, как голубой фаянс.
По дорогам Англии веселой
Вновь трубит старинный дилижанс.
Догорая над высокой крышей,
Гаснет в небе золотая гарь.
Старый гномик над оконной нишей
Вновь зажег решетчатый фонарь.
(…)
Это стихотворение (не все — то, что было в книге) она выписала из «Алмазного венца» («Алмазный мой венец») В.Катаева. Там автор значился под именем некоего ЭСКЕССА, данного ему, как и всем героям «Венца» Катаевым. Приходилось разгадывать, искать — это было хорошо: о многом узнавал в поисках сам. Узнавал не только подлинного поэта и его имя, но нередко что-то совсем новое о нем, очень интересное.
