Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.
— Лучше б у меня не было такого опыта, — сказал я.
— Как знать, как знать… — покачал головой папа. — Опыт этот полезен и еще раз доказывает, что ничего сверхординарного не произошло…
Тут я не выдержал. Вот как?! Все, что произошло со мной, для других, оказывается, так… ерунда! Я поднялся и сел:
— Для твоего принципа, может быть, и не произошло, а для меня… — голос мой прервался; обида на, как мне казалось, черствость отца, на его несправедливые слова (а может быть, на правду?) закипела в носу и глазах. — Ты знаешь, как мне тут…
У меня прервался голос и я постучал в грудь:
— Знаешь… как мне… — спазм сдавил горло и на выдохе, шепотом: — тяжело…
Я убежал в ванную, пустил воду…
А отец говорил, перекрикивая дверь и шум струи.
— Да пойми ты, Кирюш, не ты первый и не ты последний. Мы могли с матерью предупредить и хотели даже предостеречь тебя от чрезмерного увлечения, но ты бы поверил? Ты бы послушал? Ты имел право на ошибки, но ты имеешь право и на исправление их. Жизнь не кончается на разлуках. Да, твои воспоминания, несомненно, прекрасны! Дело в другом — твое будущее ждет не воспоминаний, а надежд! Все! Прошлое умерло! Его нет! Его не воротишь. Пойми это и — не противься! Ждешь жалости? Мы жалели тебя. Хватит.
Сдерживал, сдерживал слезы: зубы — тисками, веки — ладонями… И слезы не лились — крошились — льдинками, и сыпались — стеклянной пылью…
— Нельзя всю жизнь жалеть… И потом: а нас ты жалеешь… нас? Думаешь, легко смотреть, как ты себя изводишь?
Из меня выходило все, что накопилось за эти дни…
— Меня, мать — которую ночь без таблеток уснуть не может… Все, Кирилл, давай завязывай со своей трагедией и начинай новую жизнь.
Он ушел, а я сидел на ванне и, опершись на раковину, оплакивал свое прошлое, себя в нем, нас с Ольгой, наши действия и чувства — ибо знал, давно знал, но понял лишь сейчас: прежним я уже не буду никогда…
Вечером, за ужином, спросил грубовато:
— Отец, а как там ученого звали, ну, который принцип этот открыл?
— Какой принцип? — не поняла мама.
— Разговор «тет-а-тет», — папа заговорщически мне подмигнул, мама понимающе покачала головой, а я вяло улыбнулся.
И уже мне:
— Очень просто: Нильс Б.
Файл 35: «Can’t read file or unexpected end of file»
К концу сентября я немного отошел. Вовсю полыхала олимпиада в Сиднее. Василий Валентинович записывал у кого-то на кабельном, по каналу «Euro-sport», фехтование и устраивал нам просмотры и разборы. Наша сборная после выступления на Кубке стран Балтии получила доступ к отборочным на европейский турнир среди юниоров в Варшаве. И В.В. был настроен решительно — гонял до седьмого пота.
Я фехтовал неузнаваемо. Ни одного лишнего движения — невозмутимость и выжидание. Как там сказано? «Терпением спасайся»… И вообще, после моей хандры ушло куда-то все: радость, искристый юмор, беспричинная шумливая веселость. Я стал как в то, предпоследнее, лето Джалал — спокойным, рассудительным, мудрым, что ли. Вот и на дорожке: не безрассудочные, а редкие и хорошо подготовленные атаки.
Речи о моем переезде в московский клуб уже не было: если по первости останавливал разрыв с родителями, Ольгой, то сейчас, после отъезда Ольги, все мне казалось суетой, и я, и родители, не видели необходимости заниматься фехтованием профессионально.
Соревнования проходили на зимних в Москве.
В финал я вышел. Вроде бы без проблем, а на самом деле пришлось ох как тяжело! Ребята съехались в Раменки, в Олимпийскую деревню, с разных концов России и СНГ. Как-то незаметно подросла молодежь и действовала смело и напористо. И приходилось вновь и вновь, в каждом бою, направлять их скорость в нужное мне русло, и приходилось вновь и вновь выискивать нечто, чтобы удержаться на стреме. Да-а, мое первоначальное фехтование — фехтование-упоение — превратилось теперь в мудрую игру: то на отходе оставишь ногу — на, пожалуйста, коли! — то, изобразив испуг, на любое ложное движение берешь нижнюю защиту, открывая грудь. А что молодежь? Включают максимальную скорость: быстрее, быстрее — укол! Ан нет — ведь это ловушка! Так вот, из мелочей, и лепишь начало успеха. А уж когда ведешь в счете, начинаешь избегать схватки, стремишься свести все к «по поражению» — соперники нервничают, начинают ошибаться, а ты пользуешься этим…
Финал. Я уже знаю, с кем придется фехтовать. С Кайдо. Еще не забылось, как он выиграл у меня. Но сейчас слишком все серьезно, чтобы повторять старые ошибки. Мы оба выхаживаем, наскакиваем друг на друга: раз-два! раз-два! наскок-ускок! присесть-встать! оп-па-а! оп-па-а! Кайдо великолепно колет в бедро. На этом я и погорел в начале лета. А бедро — также один из любимых моих приемов. И стоило мне нанести укол туда, как Кайдо вспыхнул, завелся и начал, забыв обо всем, гоняться за моей ногой. В этот раз мне удается перехватить инициативу. Используя ложные защиты, заставляю Кайдо провести глубокую атаку и удачно контратакую в руку, а затем сам атакую на подготовку, когда Кайдо торопится из-за недостатка времени. Так мне удается трижды переиграть его.
Вновь выжидаю, не ввязываюсь ни в какие осложнения. Часы отсчитывают секунды, минуты… Кайдо начинает поиск возможностей… И тут я допускаю ошибку — выхожу в атаку с захватом (хотел опередить!) — дзинь! дзах! Но уставшая рука не смогла сделать перевод, и я промахиваюсь. 3:1.
Кайдо собрался. Почувствовал, что не все потеряно, и, очевидно, также не забыв летней победы, начал легко двигаться, чутко сохраняя дистанцию, а на мою повторную атаку резко ее сократил, перехватил оружие и 3:2! Блин-н! Куда спешу? Внимание: терпение, терпение… Не торопись!
Начинаю создавать неудобства: атакую в верхние сектора, при малейшей опасности убегаю. Проходит минуты две, и Кайдо никак не может понять, что происходит — ведь все шло так прекрасно! И поэтому когда моя атака вновь пришлась ему во вторую защиту, он поспешил нанести укол. Вот тут-то и поймал! 4:2.
Кайдо несколько раз проверяет шпагу, а через несколько секунд все повторяется — 5:2. Кайдо немного растерян. Спешу использовать ситуацию. Сразу после команды судьи иду в атаку в бедро. Соперник автоматически берет вторую защиту — дзах! дзинь! дзи-у! И получает укол: ха-а! Срывает маску. Голубые глаза растерянно смотрят на меня. Он что-то бормочет сквозь зубы. Ни в коем случае не смотреть с вызовом и насмешкой: эстонец может опомниться, злость может отрезвить его и помочь осознать ошибки — пожимаю лишь плечами: мол, и сам удивляюсь…
6:2 — теперь самое время — время тянуть. Я умышленно — потихонечку! — двигаюсь за границу дорожки. Тренер эстонцев, понимая, что поражение им ни к чему, так как они уже проигрывали в счете, начинает кричать: «Кайдо, коли его! Он самый слабый! Ты сильный!» Ах, старый хрыч, думаешь, поддамся?!
Получаю предупреждение, но все равно потихоньку продолжаю отступать. Товарищи соперника подбадривают его, лопочут по-своему, он наступает, а я все ползу, ползу назад… Остается двадцать, десять сантиметров. Все заворожены. Кайдо думает только о том, чтобы вытеснить меня за границу, — наседает только так! А о себе и думать позабыл! А на часах за его спиной зеленые цифры отмеривают последние две секунды. И тогда я выхожу в резкую атаку — показав в маску, колю в бедро. 7:2.
Мы еще выцарапываем друг у друга по два укола в дополнительное время. И мне достаточно вновь выходить последний бой. А Кайдо наседает — беспрестанно атакует. Мне уже надоедает. Хочу, чтоб все закончилось. Я вспоминаю, как когда-то сделал атаку «стрелой» (или флешь) — на опережение — в своем первом бою. Повторить? У Кайдо руки длиннее, что же, сделаем батман, а также перехватим рукоятку шпаги ближе к краю, чтобы увеличить длину оружия. И когда Кайдо начал разбег, атакую. Вышло немного иначе: схватил его шпагу в четвертую защиту, прижал на мгновение вниз и на последнем дыхании броска — снизу вверх — резко колю в живот: х-ха-а! Я услышал свой крик, который, как всегда, показался мне чужим. Крик подхватили наши, и лишь уголком глаз уловил, как клинок эстонца уперся мне в плечо, скользнув снизу под моим… Согнулся вдвое… Резкий упругий щелчок… И показалось, раскаленный палец пронзил меня.
Багровая вспышка в глазах!..
Файл 36: травма
Я не был испуган. Испуганы были тренер, врач, судьи… Я успокаивал их: да все нормально, да бросьте!.. Я верил во всемогущество В.В. и врача. Знал, что все будет хорошо, и поэтому боялся беспокоить их зря: подумаешь, царапина… Я не стоил такого их внимания, а рана моя не стоила такого их волнения… Пацаны обеих команд ошалело толпились вокруг и растерянно улыбались. Их распихивали, откуда-то лед в целлофане. Врач аэрозолью мне все залил.
Рука моя, перетянутая в плече, стала буро-бордовой, холодной и тяжелой. Я прикасался к ней другой рукой и чувствовал ее чужой и какой-то мертвой: будто батон колбасы в магазине — вялый, тяжелый и холодно-влажный… Ржаво пахло кровью, она запеклась, стала липкой и тянучей… Испарина выступила на лбу. Мне дали ватку с нашатырем. Отвели в раздевалку. У В.В. тряслись руки — он, закуривая, повторял все врачу и судьям (ждали «скорую»): давно надо на альстаровские клинки переходить, экономим все, черт! Я успокаивал его: да ладно, Василь Валентиныч, все нормально, главное — я сделал его! Но чувствовал: нет, не нормально. Появилась какая-то сосущая боль, ломило плечо и каждое движение (переодевались) отзывалось во мне ударами тока… Страшно опухло предплечье, наливаясь нездоровой синюшностью.
