Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?
Пишта взглянул на него. Но ничего не сказал. Только задумался о чем-то и потрогал вздувшиеся жилы на руке отца. Потом лег, повернулся на бок и закрыл глаза.
Арон погасил лампу. Постоял в нерешительности, потирая виски. В комнате не было темно. Сквозь жалюзи с улицы проникал свет. Ветер то усиливался, то затихал, и позолоченная решетка на стенах комнаты то расширялась, то сжималась.
— Завтра, завтра, не сегодня, — пробормотал Арон. Впервые эти слова он услышал от своего отца тридцать лет назад.
Перевод Л. Васильевой.
© «Иностранная литература», 1984.
ПИРАМИДА
Балаж придерживал на животе пижамные штаны. Волосы были всклокочены, глаза еще слезились со сна. Ничего не подозревая, он отворил дверь на кухню. И — отпрянул. Вернулся в спальню чуть не бегом. Шлепанцы громко стучали по полу. Разбуженные шумом, подскочили в постелях дети, но отец проследовал через их комнату, не задерживаясь, и они опять упали на подушки.
Остановился он лишь посередине третьей комнаты, запутавшись ногами в халате жены.
— Что такое? — спросила Ирма из темноты. — Который час?
— Ты знаешь, она уже здесь!
— Не может быть… который час?
— К счастью, я только чуть-чуть приоткрыл дверь… так что вовремя успел отскочить!
— Подай мне халат!
Балаж шарил рукой по полу.
— Почему ты не вешаешь его на стул?
Он подошел к окну, чтобы впустить в комнату свет. Тяжелая портьера сорвалась и упала ему на голову.
— Ну что ты делаешь? — Жена терпеливо высвобождала его из тяжелой ткани. — Все же на трех кнопках держится. Масляное отопление открыл? Надо бы еще подтопить.
— Да она ковыряется там, на кухне. На который час ты ее вызвала?
— Она распоряжается временем по своему усмотрению. Не станем же мы ее терроризировать. В конце концов, она достаточно хлебнула горя.
— Ну ладно. Тогда, будь добра, ступай сама на кухню и приготовь кофе.
— Ты что, боишься ее?
Ирма запахнула халат, завязала пояс и вышла; но в детской остановилась.
— Кати! — позвала она нерешительно. — Ты не спишь? Может, ты поставила бы кофе?
— Сейчас, сейчас, — пробормотала Кати, еще в полусне. И тут же открыла глаза, поглядела на маленькую светловолосую мать. — Ох ты глупышка. Она ж тебе нос не откусит.
Кати сноровисто оделась, аккуратно застегнула на спине кнопки. Балаж и Ирма с завистью следили за четкими, точными движениями дочери.
— Ты хоть причешись пока, — сказала Кати отцу, — а я потом пришью тебе пуговицу. — Она указала на его пижамные брюки.
— Ох, а цветы? — простонала Ирма. — Когда же ты пальму пересадишь?
— Хорошая, удобренная земля — двенадцать форинтов… Дашь? Без земли нечего и пытаться.
— Ти-ши-на! — провозгласил сын. — В такое время полагается еще спать.
— Вставать по утрам нужно рано, — наставительно сказал Балаж, — это и полезно для здоровья. А днем можно вздремнуть часок-другой!
— Тебе-то можно днем вздремнуть! — Сын завернулся в одеяло и сел. — А вот мне, бедному трудяге…
— Организм Рики нуждается во сне, папа. Развивающийся организм…
— Не называй ты его этой отвратительной кличкой. У него есть вполне пристойное имя. Генрих. Разве не красиво?
— Уж написал бы ты, что ли, эту свою драму, папа…
— А она вытанцовывается, — весело отозвался отец и туже стянул впереди пижамные штаны. — Основную ситуацию я уже набросал… еще немного потасовать, уточнить место и время действия…
— Ну-ну, тасуй, — кивнул ему Генрих. Он легонько погладил свой подбородок. — Мне нужно побриться. Кати, ты купила крем для бритья?
— Мамусь… деньги на крем для бритья!
Балаж стоял с обиженным лицом. Ирма опустилась на стул и смотрела куда-то в потолок над шкафом. Кати ласково качнула ее.
— Мамусь… на крем для бритья. О чем ты опять задумалась?
— Я до половины второго не спала, — встрепенулась Ирма, — все проверила, шаг за шагом. По расчетам все сходится. Почему же раньше не получалось?..
— А мне здорово повезло! — Генрих одевался под одеялом. — Представь, вдруг бы мама назвала меня Кальцием. Или — Нитратом.
— Генрих — прекрасное имя, — возразил Балаж, — и королевское, и поэтичное в то же время.
— Знаю, папа. Да только все Генрихи уже написаны. — Сын надел очки. — Вот чего я боюсь.
— А сколько было Генрихов? — спросила Кати, приглаживая спутанные волосы матери. — Мамусь, надо еще и позавтракать.
— Восемь штук. Папе остался только девятый. А такого не было. — Он заметил, что у отца помрачнели глаза, и сразу вспомнил: «Его нельзя выбивать из колеи, мы должны быть с ним добрыми, чуткими». — Но, вообще-то, ты еще напишешь, вполне возможное дело. Да что там, наверняка напишешь.
— Не стойте же без толку! — Кати уже застлала постели и теперь ласково поглаживала локоть матери. — Одевайтесь, покуда кофе будет готов… а к тому времени…
— Кати, — проговорила мать с беспомощным видом, — она уже здесь.
Кати поморщилась. Короткие волосы заправила за уши. Ее личико сразу стало жестким и упрямым.
— Со мной она связываться не посмеет… — И Кати сделала глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.
— Ну, не чудо ли? — спросила Ирма. — Кто бы поверил, что ей всего одиннадцать лет?
Она встала, вернулась в свою комнату, с трудом подтянула вверх жалюзи. Потом достала кошелек, высыпала его содержимое на стол, накрыла ладонью, и тут глаза ее остановились на формуле недающегося химического соединения. Ирма села, левой рукой отодвинула в сторону форинты, а правой уже что-то писала.
— Так ты не признаешь гротеск? — Балаж пошарил в карманах, ища сигарету; наконец Генрих предложил ему свои. — Но на кого же тогда и опереться, как не на молодежь? Я, разумеется, допускаю, что отдельные консерваторы… но чтобы ты, именно ты, в твои семнадцать лет…
— Сегодня у нас практические занятия, папа. Мне еще надо китель приготовить. И пять задач по математике! Обсудим-ка с тобой это вечером. Гротеск-то я, конечно, признаю. Еще бы! Но вопрос не такой простой.
— Вечно у тебя нет времени. — Шлепанцы Балажа подплясывали на полу.
— Что поделаешь… Гимназия, сам понимаешь. Раз уж я ввязался в это дело, так хоть аттестата с отличием добиться должен.
— У тебя во всем крайности. Чувство ответственности — прекрасно. Но ты посмотри на меня. Выплыл я так, середнячком, и все-таки… — Он изящным жестом описал в воздухе дугу.
Генрих, став к нему спиной, перебирал свои линейки. Когда он вновь обернулся к отцу, его голос звучал вполне естественно.
— Что ж. Ты гений. Но не все же — гении.
— Не будем впадать в крайности. — Балаж крякнул. — Не люблю крайностей, и в характерах тоже. Я талантлив, допустим. Есть у меня дар к обобщению… Угадай, с кем я ужинал?
— С кем, папа? — Сын терпеливо листал учебник.
— С Керещени… вот этот дело знает… Уж если он поддержит!.. Авторитетная фигура! Будущее за монодрамой. Теперь, когда руки у меня развязаны, я быстро войду в форму, вот увидишь.
— Но полставки все-таки не бросай, — сказал Генрих. — Я серьезно, слышишь, папа!
Кати внесла на подносе дымящийся кофе, бутерброды с плавленым сырком. Генрих помогал ей, освобождая на столе место.
— А как с обедом? Что будет на обед?
Кати уныло покивала головой.
— Морковный суп. И галеты в сметанном соусе. — Она подошла к отцу вплотную, и он перестал маятником сновать по комнате. — Пей, пока не остыл.
В комнату матери она сперва только просунула голову, потом вошла.
— Ох, — сказала она сердито, — а я денег жду. Ноги-то у тебя прямо ледышки!
Схватив концы ее пояса, она повела мать завтракать. Ирма послушно следовала за ней, хотя и оглядывалась на письменный стол.
— Идем, идем. Никуда он не убежит.
— Собственно говоря, две логические точки…
— Ладно, ладно, две логические точки… Кофе остынет, а у тебя потом желудок расстроится.
Ирма обняла дочку сзади, почти прижалась к маленькому ее телу, глубоко вдохнула легкий песчаный запах детской кожи.
Ирма чинно держала чашечку кофе, склонив голову набок, отпивала глоток за глотком и сосредоточенно всматривалась в рисунок блюдечка. Кати крутанула тарелку. Мать вздрогнула, но сразу же заулыбалась.
— Деньги, — быстро проговорила она, — я ведь не забыла.
Ее муж, в трагической позе Гамлета, выпил свою чашку залпом, словно яд. Он обрезал хлебную корку, сделал из мякиша «солдатиков» и опять словно маятник заходил по комнате; каждый раз, оказавшись у стола, он отправлял очередного «солдатика» в рот.
— Не накроши! — сказала Кати. — Тетя Хермелина рассердится.
— Хермина[9], — поправил сестренку Генрих. — Супруга доктора Альфонса Собослаи.
