Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?
— Они его рабы? — спрашивает Пишта.
— Опять глупости болтаешь, — не отрываясь от экрана, говорит Ирма. — Не видишь разве, они в форме?
Пишта взглянул на мать, минуту-другую сидел открыв рот, ничего не говоря.
— Осенью, когда я пойду в школу, я не буду такой глупой, как ты… — уверенно заявила Кристи.
— А ну повтори, что ты сказала, мелочь пузатая?! — Лицо Пишты перекосилось от злобы, он размахнулся и стукнул Кристи кулаком по голове.
У Арона лопнуло терпение.
— Вот скоты… Ну разве ты не скотина? Настоящая скотина, — Арон схватил Пишту и несколько раз ударил его.
Кристи засмеялась, захлопала в ладоши, на щеках появились две маленькие ямочки.
«Очаровательный бесенок», — подумала Ирма, выдирая Пишту из рук отца и оттаскивая в другую комнату.
— Незачем сразу скандал устраивать, ведь это дети…
— Это я устраиваю скандал? Воспитывать детей — разве не мой долг?
— И мой тоже! Ты никогда не занимаешься детьми, только лупцуешь их!
— И не стыдно тебе? Я забочусь о них гораздо больше, чем ты. Кристи целую неделю в одних и тех же носках ходит… — кричал Арон. Он знал, что носки эти Кристи носит всего второй день, но он уже распалился и остановиться не мог: — Кто хотел детей? Ты или я? Тебе это было надо! Так теперь и не сваливай на меня, пожалуйста, всю ответственность.
— Это твои дети! — в отчаянии завопила Ирма. — Ты не любишь своих собственных детей!
Плача, она схватила Кристи за руку, но та выдернула руку, не отрывая глаз от экрана — там в это время кого-то расстреливали. Пишта снова появился в комнате, остановился в дверях. Ирма подбежала к нему, обхватила его.
— Никого у вас нет… Только бедная мамочка… Понимаешь, сыночек, одна только мамочка. Поди к своей мамочке… — Пишта не сразу, но все же попытался высвободиться из ее объятий, нашел наконец, куда просунуть руку, и похлопал мать по спине. «Мамочка-а-а-а!»
— Я с тобой, мой мальчик, с тобой…
— Мама, я хочу такую фуражку, как у капитана…
Ирма сразу перестала всхлипывать. Она оттолкнула сына и отвернулась к стене.
Арон опустился на тахту в углу.
Зазвонил телефон. Ирма не двинулась с места. Мужчина тяжело поднялся.
— Твоя мать, — устало проговорил он.
Ирма вышла в прихожую. Очень быстро вернулась.
— Зачем она звонила? — нехотя спросил мужчина.
— Сердечный приступ. У нее снова сердечный приступ. Надо бы пойти к ней. А я сейчас в таком состоянии. Ничего, пусть примет лекарства.
Ирма вышла в другую комнату — смотреть фильм ей уже не хотелось, прижалась лбом к оконному стеклу. На стекле потом остаются маленькие круглые тусклые пятна — раз в месяц она их смывает. Может, ей заплакать? Хорошо бы заплакать. Но нет, не здесь. Не сейчас.
Солдаты по дороге месят грязь. Бредут куда-то. На лицах решимость. Ну и фильм! «Кому же мне рассказать о том, что сегодня случилось?» — думал Арон.
Перебрал всех своих знакомых, на душе от этого стало не легче. Еще в молодости он дал себе зарок — приятели как-то пересмеивались за его спиной, он сам видел, хоть они потом это и отрицали, — никогда никому не жаловаться. Честолюбие не такая уж плохая вещь. Человек хочет кем-то стать. Хочет кем-то стать, работая упорно. Не ради заработка. Хочет чувствовать, что он нужен… между прочим, это ощущение ему необходимо каждое утро, когда он нажимает на ручку двери своей конторы. Ему не зря выдали тот почетный диплом. А если кто-то работает лучше их, они просто не могут этого вытерпеть. «Ты допускаешь ошибки, Аронка… Ты тоже не совершенство… это была очень грубая ошибка». Их прямо распирало от злорадства! И Шари защищала старика. «А знаешь, по отношению ко мне он вел себя безупречно, — сказала она, глядя на него с напускным простодушием, — ребенка отправил в санаторий». И сразу начала говорить о том, что ей нужно двести форинтов, потому что коронка с зуба слетела. «Из-за тебя слетела», — добавила она с придыханием, имитируя волнение. Думает, наверно, что у нее очень естественно получилось. Ох, эти женщины! Какое счастье, что относительно Шари он не питает никаких иллюзий. Она нужна мне, размышлял Арон, потому что надоедает пить кофе все время из одной и той же чашки и в одном и том же месте. Хорошо, что много душевных сил на Шари тратить не приходится, во всяком случае, после Ирмы с ней отдыхаешь.
Ирма вернулась в комнату. Стиснула переплетенные пальцы, так что суставы хрустнули. Ее лицо, все в каких-то подтеках, походило на отбивную. Боже мой, грядет еще одна сцена, и деваться от этого некуда.
— Прошу тебя, выйди на минутку. Не бойся, никаких сцен не будет. Нам надо кое о чем поговорить.
Арона охватила паника. Может, бежать куда-нибудь? Когда Ирма наказывает детей, ей под горячую руку лучше не попадаться.
— Что тебе еще от меня надо? — Арон не скрывал своего раздражения. — Оставь меня наконец в покое.
— Как ты не понимаешь, ведь я… — Ирма заплакала в голос.
— Это же свинство! — заорал Арон, вскакивая с тахты. — Только о себе, каждый только о себе…
— Но я же не вижу, — закричал Пишта, — ты так встал, что я ничего не вижу!
Арон снова упал на тахту. Нет, надо бежать. Но куда? В кармане последняя двадцатка. А утром все это будет продолжаться. Куда бежать?
— Ну раз так… — Женщина вдруг перестала плакать. Голос ее стал вызывающе звонким. Она подняла голову, надменно поджала губы. — С завтрашнего дня все будет по-другому. Думаешь, на тебе свет клином сошелся? Поищу себе настоящего мужчину. Ты еще пожалеешь. — И она принялась энергично начесывать волосы.
— Ну что ж, ищи на здоровье, — презрительно бросил Арон.
— Ищи на здоровье? — взвилась Ирма и швырнула в стену расческу. — Ну и найду!
— Они его застрелят? — воскликнула Кристи и дернула Арона за руку.
Арон ничего не ответил. По полю брел солдат, а откуда-то из лесу какие-то люди стреляли в него.
— А где остальные? — спросил Пишта.
— Нету их здесь, ты что, не видишь? — поучающим тоном ответила Кристи.
А солдат все шел и не пытался уберечься от пуль, будто и не слышал их свиста. Его больше заботило, как бы не оставить ботинки в глубоком снегу. И когда он в очередной раз вытаскивал из снега ботинок, пуля наконец настигла его. Теперь только маленький бугорок, словно укрытый солдатской шинелью, был виден на поле. А потом медленно падающие снежные хлопья — до чего же эффектный финал! — скрыли и его.
На экране вспыхнули буквы: «Конец».
Ирма выключила телевизор. Каким блаженством, каким чудом была эта минутная тишина и мягкая темнота — после раздражающего серебристо-голубого света. Но уже включили верхний свет, загорелись матовые, молочно-белые плафоны люстры. Ирма потащила детей в спальню.
— Папа-а! — вопил, упираясь, Пишта. — Позови папу… я не усну, пока он не придет.
Ирма все же уложила его в постель и вышла.
— Будь любезен… у твоего сына возникло желание поговорить с тобой, — язвительно сказала она.
Арон тяжело вздохнул. Надо идти. Говорить, но ничего не сказать — это только их матери удается, но не ему. Кристи, едва положив голову на подушку, тут же заснула. А Пишта сидел на кушетке, завернувшись в одеяло, и ждал отца.
Ирма вышла в кухню, приложила к сердцу смоченное в теплой воде полотенце. «Не пойду, пока он не придет за мной, даже если до утра придется тут сидеть, скрючившись, — решила она. — Но уж и у тебя не будет спокойной ночи, изверг проклятый!» И начала перебирать рис для завтрашнего ужина.
— Почему так бывает? — спрашивал Пишта в соседней комнате у отца. — Почему людям нравится убивать друг друга?
— Тебе этого еще не понять, сыночек. — Арон рассеянно гладил ребенка по голове. — Люди не любят убивать друг друга. Но им приходится это делать, потому что много плохих людей.
— И мы поэтому убиваем индейцев?
— Кто это мы? Ты? Я? Наша мама? Что за глупости ты говоришь! Никто из нас индейцев и в глаза не видел.
— Но они злятся друг на друга… те и эти… ну, наши, то есть, ну, в общем, это плохо, правда?
— Не бери в голову, Пиштика. — Арон снова вздохнул. Мальчик слишком умен для своих лет. И фантазия разыгралась. Не для него все это. Нервы у него и так слабые. Нужно сказать ему что-нибудь хорошее, доброе, чтобы успокоить его. — Самое важное — и об этом надо помнить всегда, — чтобы мы любили друг друга и были счастливы, — наконец произнес Арон низким, глубоким голосом. Даже сам немного растрогался.
— Кто «мы»? — не понял мальчик.
— Мы — это мама, ты, Кристи и я. Наша семья, — Арон неуверенно описал рукой круг.
Пишта взглянул на него. Но ничего не сказал. Только задумался о чем-то и потрогал вздувшиеся жилы на руке отца. Потом лег, повернулся на бок и закрыл глаза.
Арон погасил лампу. Постоял в нерешительности, потирая виски. В комнате не было темно. Сквозь жалюзи с улицы проникал свет. Ветер то усиливался, то затихал, и позолоченная решетка на стенах комнаты то расширялась, то сжималась.
