Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?
— Мама, ты уж решись! Ей что-то нужно. Ступай к ней, — Кати ободряюще похлопала мать по спине, — покуда она сама не пожаловала.
— Драму всегда оттесняли на задний план. — Балаж в неловкой позе присел на краешек дивана-кровати и листал хрестоматию по литературе для третьего класса. — Отрывки, кусочки… Но откуда? Я спрашиваю: откуда? Выходит, до концепции нам и дела нет?
— Не знаю, право, — медленно говорила Ирма, — ясно ли я вчера излагала… понятен ли был ход моих рассуждений. Ведь когда на подобную тему, вот так, в самой общей форме, говорится по радио, надо, чтобы материал был доступен… Хотя бы десять человек из ста что-то поняли…
Генрих выправил свой циркуль. Довольный, вложил его в бархатный футляр.
— Ты прекрасно построила выступление. И научный характер не был утерян, и форма при этом вполне доступная…
— Да-да, — оживленно согласилась Ирма, — это и нужно было. — Она тряхнула головой, ее глаза остановились вдруг на школьном халатике Кати. — А ну-ка, поди сюда! — На синем полотне было крохотное, с булавочную головку, пятнышко от яичницы; она поскребла его, потом лизнула языком. — Вот так. Всегда так делай. Люблю, когда ты опрятна. Ты же знаешь.
— Тетя Хермелина на кухне…
— Ну, Ирма, хватит тебе ребячиться, — сказал Балаж, — женщинам все-таки легче договориться… а я пока погляжу задачки по математике у этого молодого человека.
Кати держала перед матерью зеркальце, Ирма причесывалась. И слушала, как Рики втолковывал отцу:
— Ну что ты, предок. Какое ж это неизвестное. И быть не может, если A и B даны…
И еще знаком показала: терпение, сын! — так как заметила, что Генрих поглядывает на часы.
Кати пошла в комнату родителей за деньгами на крем для Рики и землю для пальмы; Ирма отправилась на кухню.
На какой-то миг в гостиной она отчетливо увидела, что большой торонтальский буфет зарос грязью, дверца шкафчика-бара липко захватана пальцами. А чего ради кофеварка-«турочка» оказалась у телевизора?
Дверь на кухню она открыла уже локтем: супруга доктора Альфонса Собослаи только что оставила на дверной ручке сметанный след.
«Могла бы я делать все это лучше? — думала Ирма, стараясь укрепиться духом. — Ну, хоть как-то держать дом в порядке? И вообще: можно ли как-нибудь иначе, в наших-то обстоятельствах?»
— Доброе утро, дорогая Хермина.
Супруга доктора Собослаи восседала у кухонного стола на табуретке, подложив под себя две нарядные диванные подушки. Она мыла посуду. Болтавшаяся на запястье золотая цепочка позвякивала о тазик. По запотевшему окну сбегали струйки воды. Над газовой плитой круто подымался пар из трех кастрюль сразу.
— Я открою… чуточку воздуха…
— Оставьте, Ирмушка. Галеты со сметаной полагается хорошенько распарить.
— Надеюсь, дети будут есть, — сказала Ирма и нерешительно приподняла крышку с одной кастрюли.
— Дети должны есть то, что им дают, — заявила супруга доктора Собослаи и с бесконечными предосторожностями вынула из тазика стакан. — У нас уж, кажется, всего было вдоволь, но ели мы то, что нам подадут.
— Мы больше привыкли к венгерской кухне…
— Вот-вот, то-то и оно, — улыбнулась Хермина. Сидела она совершенно прямо. «Право, хоть угольник ей к заднице приставляй», — мелькнуло у Ирмы, и она невольно постаралась выпрямить свою все больше сутулившуюся спину. — У них испорчен вкус… Ах, шнидлинг-соус…
— О, луковая подливка? Это хорошо!
— Нет, нет, душа моя. Не луковая подливка. Шнидлинг-соус… то есть соус из особо нарезанного лука. Небо и земля!.. Берется шесть желтков, два стаканчика сметаны, ложка оливкового масла…
— Завтра, будьте так добры, приготовьте тушеную говядину с галушками, — проговорила Ирма, делая вид, будто ищет в буфете сахар.
— Ох уж это мясо, одни жилы, гадость! А я и сегодня сколько в очереди простояла! И кто-то полагает, будто это оплачено. Да разве можно оплатить такое?
— Больше-то навряд ли.
— Отчего же. Кое-где платят и больше. Но я не в упрек. На нет и суда нет. Тысяча форинтов, и все. Это ведь только говорится, будто с питанием, — много ли я съем, так, поклюю только… Но на пищу скупиться нельзя, Ирмушка, никак нельзя. На готовке не сэкономишь, вбей я вместо пяти яиц три — вы такое и есть не станете, все оставите на столе, вот как позавчерашние крокеты.
«Да ведь ты их в уголь сожгла, — протестовала про себя Ирма, — у тебя всегда все пережарено-переварено, ты же хочешь за десять минут и убраться, и отстряпаться, и замочить белье, лишь бы к партнершам своим вовремя поспеть, партию в карты не пропустить…»
— Аппетита не было. Случается, знаете…
— Капризные вы все, — улыбалась Хермина Собослаи, — а вы, Ирмушка, несколько раздражительны. Когда мне было сорок, я не так выглядела. За мной один испанский атташе ухаживал, помню, он здесь проездом был из Швейцарии.
— Хермина, сегодня я вернусь поздно. Эксперименты сейчас в самой критической фазе. Прошу вас, если возможно, подметите хотя бы только гостиную. Муж ожидает днем посетителя, это театральный деятель, вы же интеллигентный человек, понимаете, как важно первое впечатление…
— Галеты в сметанном соусе очень трудоемкое блюдо.
— Да, — сказала Ирма, терзая кухонное полотенце. — Если можно, прошу вас, гостиную.
— Театральный деятель! Уж эти мне театральные деятели!.. Ференц Херцег в «Цецилии»… Ну, неважно. Когда-нибудь вознаградите — ложу предоставите, если однажды вдруг возьмут да и вправду поставят пьесу господина Блати…
— И белую рубашку, Хермина… ох эти порошки, и тут, видно, обман… но вы уж простирните дважды, раз порошки такие никудышные…
— Ну что ж. Ничего не поделаешь! — Супруга доктора Собослаи вынула руки из тазика с посудой, осторожно стянула резиновые перчатки. Взяла тальк, долго и тщательно протирала им пальцы. — Коль скоро такова теперь моя судьба…
— Да, вы просто героиня, право.
— В «Радиогазете» я видела ваше имя, — заметила Хермина; она передвинула табуретку вместе с подушками, опять водрузилась на них и принялась расставлять по полкам мокрую посуду. — Когда-то и мое имя могли бы встретить в газетах, да притом в иностранных, и не однажды…
— Да-да, гольф, гольф! — поспешно вставила Ирма. — Дело нешуточное!
— Я именно спорту обязана, что сохранила подвижность, в мои-то семьдесят пять лет! — Она слегка приподняла юбку. — Держу пари, ваши бедра не такие упругие.
Ирма попятилась.
— Ну что ж, галеты так галеты, — сказала она в дверях, — хотя что ни говорите, но о вкусах…
— Да уж, к чему желудок приучен с детства… Но вы должны ценить, у вас-то хорошо все сложилось. Руководитель химической лаборатории! Да не спешите вы так, Ирмушка! Вот тетрадка, просмотрите же, тут все точно, до филлера. Однако нынче всего лишь двадцать седьмое, так что прошу — пожалуйста, еще двести форинтов!
Она заставила Ирму взять в руки голубенькую тетрадку в клеточку; на обложке сверху — круглые аккуратные буковки Кати: «Каталин Блати, учен. VI кл. Дневник звена». Все это было зачеркнуто и крупным, острым почерком Собослаи написано: «Расходы по хозяйству».
Ирма даже не заглянула в тетрадь.
— Я и не сомневаюсь… но, если готовить попроще, чуть-чуть расчетливее…
— Еще проще?! — Хермина выхватила тетрадь. — Ну, я умолкаю.
— У меня сейчас нет денег. Поймите, пожалуйста.
— Восемь дней назад вы получили премию. А теперь эта лекция по радио. — Собослаи строго пригладила свои длинные седоватые волосы. — Нехорошо, милая, так скупиться, особенно на еду…
— Вы отлично знаете, — проговорила Ирма, уже чуть не плача, — вы отлично знаете, что я, можно сказать, одна содержу семью. А тут сверх всего такие огромные расходы! Дела моего мужа еще не в той стадии, чтобы он мог должным образом способствовать…
— А, господин Блати! — махнула рукой Хермина. — В наше время принято было, что мужчина содержит женщину. Женщина занималась только покупками, управлялась с прислугой. Не следует столько барахла заводить — вот хоть и картины, в рассрочку, и все эти вина, напитки…
— Но театральные деятели, знаете…
— Театральные деятели! Деятель начинается тогда, когда он приносит в дом деньги. Альфонс, бедняжка, тоже занимался делами, но всякий раз, едва его клиент за порог, Альфонс спешил ко мне и, постучавшись в дверь моей гостиной, опускал в корзину фарфоровой дамы рококо то сотню пенгё, а то и десять тысяч крон… Двести форинтов не деньги. А прислуга, хозяйство всегда стоят недешево. Всякое благо, удобство приходится оплачивать. Если вы мне этих двухсот форинтов не дадите, так к чему было и затевать…
Ирма облокотилась на холодильник. Кажется, где-то от чего-то двести форинтов у нее оставалось. В кошельке около сотни, но из них уже на бритвенный крем да на землю… Если бы позавчера не пришел счет за электричество… и потом, Балаж брал восемьсот двадцать форинтов на что-то, господи, что ж это было, да и взял ли он деньги или попросил только?..
