Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?
— Живо угомонитесь! А еще лучше — шли бы вы спать.
— Ну, нам же во вторую смену, — хором запротестовали Пишта и Кристи.
…Какие основания у Шобера утверждать, что проверка велась недостаточно тщательно? Бухгалтера мы отстранили сразу же, чего ему еще надо?
— Делайте что хотите, если это вашей мамочке угодно!
— Нечего все на меня валить. Это, между прочим, и твои дети. — Сегодня Ирма была раздражена больше обычного. Верно, на работе что-то стряслось.
— Ты-то что нервничаешь?
— Ничего я не нервничаю… — буркнула Ирма и поправила угол завернувшегося ковра. — Устала просто. Имею я право устать? — И так как Арон ничего не ответил, она, выделяя интонацией каждое слово, добавила: — Сегодня опять одна все перестирала.
— А Бориш не приходила?
— Приходила, как же. Выпила кофе, а потом заявила, что не может остаться, так как у нее ногти в заусенцах.
— У меня тоже будут заусенцы, так ты мне ногти подстригла, — заявила Кристи, внимательно разглядывая свои пальцы.
— А полицейским их нисколько не жалко?
— Кого не жалко? Ну и дурень же ты! — не выдержала Ирма.
— А тех, кто сидят на земле и не хотят уходить…
— Если ногти в заусенцах, ее понять можно, — высказался Арон.
И почему Шобер так переменился к нему?
— Конечно, всех можно понять, кроме меня. Ты ведь знаешь, вторник у меня самый тяжелый день.
— Давай выключим телевизор, ляжешь сегодня пораньше…
— У тебя против всего одно чудодейственное средство — выключим телевизор! Ты же знаешь, я люблю телевизор. Он успокаивает.
— Тогда чего же ты хочешь?
— Я ничего не хочу. Только спокойствия и доброго отношения.
Арон вздохнул. Он вспомнил, какой Ирма была десять лет назад. Их поездка за город, гроза. Ее огромные, расширенные зрачки, трепещущие губы. «Ненавижу спокойствие, застой, неподвижность. Я хочу гореть, пока живу».
Он посмотрел на Ирму.
Ирма уже сидела в кресле, вытянув ноги, расслабившись. Лицо ее, обращенное к телевизору, казалось, вбирало в себя бледно-голубое сияние экрана — так вбирают в себя на пляже солнечный свет. Даже маленькое бра выключили. Кристи устроилась на ковре. Пишта елозил по полу. Наконец стало тихо. Рано или поздно все успокаиваются. Но пока существуют такие, как Вильмош Шобер…
— Эти последние известия мне уже надоели… Папа, скажи, почему людей сажают в тюрьму?
— Потому что они плохие, правда, папа? — уверенным тоном заявила Кристи.
— Сынок, я объясню тебе это как-нибудь в другой раз, потом, а пока скажу только, что есть плохие люди, есть хорошие.
— А те, которые сторожат в тюрьме, они — хорошие?
— До чего же ты глупый! Когда вырастешь, все поймешь, — торжественно объявила Ирма.
Пишта притих, сел рядом с Кристи, но на экран уже не смотрел. Стал крутить пуговицу на рубашке.
— В довершение всего Бориш сказала, чтобы я сняла кольцо, когда буду стирать, а то еще потеряю его. Представляешь?
— Почему ты не выгонишь ее? — возмутился Арон. — Какого черта ты ей платишь, если она так нагло ведет себя?
— Почему я ее не выгоню? А разве лучше, если мне вообще никто помогать не будет? У меня нет такого мужа, как у Штефи. Он хотя и врач, но не стыдится выколотить ковер.
— Эти твои образцы для подражания, эти жалкие импотенты…
— Ну что ж, ругаться ты можешь. А хоть раз прибраться в доме, пока я на работе, небось тебе и в голову не пришло. Уж у тебя-то золотое кольцо с пальца не слетит.
— А вот и слетит! — расхохотался Арон. И сразу умолк.
Ирма вскочила с кресла.
— И ты еще гогочешь? Думаешь, я забыла, что через две недели после нашей свадьбы ты продал обручальное кольцо?
— Я не продал. А отдал в залог, чтобы сходить с тобой потанцевать.
— Как же, сходить со мной потанцевать! Впрочем, теперь это не имеет значения. Когда ты продал ломбардную квитанцию…
— Ты прекрасно знаешь, что я ее потерял…
— Кино начинается! Начинается кино! — заорал Пишта. — Вот здорово!
Арон вышел в кухню. Поставил на огонь кофе. Ирма вышла вслед за ним.
Ни одного вечера нельзя спокойно посмотреть телевизор. Неужели это такая недосягаемая мечта? Неужели ей не надоели эти постоянные стычки и свары?
— Я могу выпить чашку кофе?
— А кто тебе говорит, что не можешь? — Ирму уже трясло от раздражения.
Волосы у нее грязные, слипшиеся — давно не была у парикмахера. Махровый халат распахнулся на груди, пояс развязался. Зеленые глаза сейчас казались серыми, губы — бледно-коричневые. «Но все еще красивые, — отметил про себя Арон. — А когда они гостили у ее матери — три или четыре дня — и на Ирме был бирюзовый костюм и туфли из змеиной кожи, на нее многие заглядывались. Все бы ничего…»
— Если бы ты знал, как я устала. Целый день носилась словно угорелая. И корректура пришла в последнюю минуту, отдать ее уже никому не могла. В издательстве был только этот болван Шойом, сто двенадцатую страницу набрали не тем шрифтом…
— А у меня, по-твоему, сплошной праздник был и в саду горели лампионы? Ты только сравни, какое напряжение у тебя на работе и какое у меня. Я тебе раз сто уже говорил: обстановка у нас сейчас для меня просто невыносимая.
— Ты всегда только о себе, — глухо проговорила женщина. — Всегда только о себе.
— А ты? Ты, конечно, заботишься о других больше, чем о себе? — Арон помешивал ложечкой кофе. Поскорее бы в постель и заснуть. Работаешь как вол, а отдохнуть дома нет никакой возможности. Хватит на сегодня криков, воплей…
— Ступай в свою барокамеру, пока мы туда еще не пришли. — Ирма с трудом сдерживала слезы. Пахло протухшими яйцами, газ все-таки давал утечку. Арон открыл в кухне окно. Ирма тут же подскочила к окну, закрыла его.
— Кто первый начал? Скажешь, не ты?
Арон чувствовал, что его все сильнее охватывает злоба.
— Я? А разве не ты сказала детям…
— Что? Ну что я им сказала?..
Они стояли друг против друга, как два разъяренных врага перед схваткой.
Ирма не упускала из поля зрения и черную чашку. Она из сервиза, как бы этот псих не швырнул ее на пол. А Арон думал: хорошо бы эта истеричка грохнулась в обморок — может, на какое-то время в доме станет тихо. «Бессовестный тиран, — думала женщина, — я тебе это еще припомню». «Сколько же в ней спеси, — злился мужчина, — а когда-то такая скромница была, дальше некуда».
Они оба поняли, кто из них что подумал. Арон, выдержав паузу, дотронулся до плеча Ирмы.
— Ты же знаешь, я люблю тебя, — сказал он.
— И ты знаешь, что я тебя люблю, — выдохнула в ответ Ирма и провела рукой по затылку Арона. Они любили эти передышки в бою. Их объятия тогда были такими страстными. «Мы только одно ценим друг в друге, — подумал Арон, — что оба хорошо притворяемся. Ни один из нас не открывает другому душу».
— Фильм начался, — сказал он и слегка ущипнул Ирму за грудь. Ирма куснула его за руку.
— Здесь? — спросил Арон. О Шобере он уже не думал.
— Ну да, — кивнула женщина и выключила свет.
— Газ не выключай, я хочу тебя видеть, — потребовал мужчина, но Ирма решительно запротестовала: «Нет, в темноте лучше». Поспорили немного, а потом все быстро свершилось. Хорошо, что Кристи закричала в соседней комнате. Они бросились туда. Кристи, завернутую с головой в пододеяльник, Пишта вращал, словно веретено за плечи. «Кружись, волчок, кружись, юла», — ликовал он.
Кристи заплакала. Она ничего не видела, и ей стало страшно.
Ирма закатила Пиште оплеуху.
— Тебе что, совсем не жаль маленькую сестренку, паршивец ты этакий? Так ты о ней заботишься?
Пишта растерянно потер себе щеку, а потом и он заныл:
— Я только поиграть с ней хотел. Уж и поиграть нельзя?
— Это так вы смотрите телевизор? — напустился Арон на Кристи. — Сейчас же выключу!
Дети сразу притихли, уселись на ковер и уставились на экран. Ирма тоже опустилась в кресло. Арон вздохнул с облегчением. Значит, его оставили в покое. Он вытянулся на тахте в углу комнаты. Если бы он рассказал Ирме, какой у него сегодня был разговор с Шобером, она бы или посмеялась над ним, или принялась его жалеть — и то и другое ему сейчас ни к чему. В конце концов, из министерства можно и уйти. Политически он чист. В партию, правда, не вступал, но и не выходил из нее… и это уже неплохо. Просто невозможно жить, когда твою работу не ценят. Уже второй раз ему поручают делать проверку вместе с Хусаром. Я бы на его месте… Но он жалкий обыватель, бумажный червь. А ярким индивидуальностям всегда достается.
Арон рассеянно перевел взгляд на экран. Какое-то сражение, какой-то майор. Майор отдает приказания. Солдаты стоят навытяжку, ладони прижаты к бедрам. На лицах — преданность и готовность выполнить любой приказ. Майор приветствует их добродушным, отеческим жестом. Солдаты по команде разбегаются. Майора показывают крупным планом, он заполняет собой весь экран. У него смелый взгляд, внушительный нос. Сияют знаки отличия.
