Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины
– Брось, ты просто зациклилась на молодежных распродажах, иди в нормальный магазин.
– Но я хочу молодежную распродажу, мне всего тридцать восемь!
– Тридцать восемь? Это очень мало. Ты, должно быть, плохо стараешься. – Клара шлепнула ее по упругому заду.
Они таскались из одной примерочной в другую и чувствовали себя девчонками – будто они снова оказались в школьном гардеробе и беззаботно болтают ни о чем. «Не то что дома, – подумала Клара. – Там каждое слово имеет какой-то печальный отзвук». На днях, когда она в очередной раз вытирала пыль, – откуда только она берется! – ей пришло в голову, что, вероятно, на такие частички распадается время. А что есть печаль в их доме? Так разрушается Яцек, и она ничего не может с этим поделать. Таблетки не остановили процесс – в лучшем случае немного замедлили.
– Какой у тебя размер? – Иоанна разглядывала ярлыки на льняных пиджаках какого-то чудного покроя.
– Тридцать шестой.
– Габрыська тоже носила тридцать шестой, потом тридцать четвертый.
– А сейчас?
Клара сперва подумала, что подруга присматривает обновку для дочери, но Иоанна принялась примерять пиджак на себя.
– Сейчас еще меньше… Нет, анорексии у нее нет.
– Почему ты так уверена? – испугалась Клара.
В своем кабинете ей приходилось видеть немало исхудавших девчонок – тощих, словно громоотводы семейных несчастий.
– Я проверяла, она нормально ест. Кстати, ты как-то говорила о теории «третьей груди»… – Иоанна не могла припомнить. – А, к черту, – сняла она пиджак.
– Мать кормит ребенка своим молоком, а отец своим. Отец – символическая «третья грудь», обеспечивающая тем, что необходимо для его развития.
– Действительно, ей не хватает Марека. Возвращается он к ночи, убедить его в чем-то невозможно, на все у него отговорки, на все у него справочки. Вычитал где-то, что отцу достаточно проводить с ребенком четверть часа в сутки. И это какой-то научный авторитет написал! Ничего себе наука! Такая же наука, как и одиннадцать минут на секс, – ты же читала Коэльо? Сказать бы еще – одиннадцать минут раз в полгода… – Рассерженная, она подхватила с вешалки всю одежду разом.
– А это тоже твое? – Между брюками и пиджаками виднелось кружевное белье разных размеров. – Разве ты носишь красное? – Клара недоверчиво коснулась косточки бюстгальтера.
– Оставь, это мне не подходит. Я тебе сейчас кое-что покажу.
Они вышли из примерочной. Иоанна задержалась у кассы, примеряя перчатки.
– Видишь во-он того, с хвостиком? – Она осторожно показала на мускулистого продавца, которому на вид было немногим больше двадцати. Парень забирал из кабинок оставленные там вещи. – Это я о нем позаботилась. Он лижет трусики и лифчики.
– Ну что ты!
– Фетишист. Красивый, разве нет? Вот сама посмотри…
Клара засомневалась. Это казалось абсурдным: юноша с модельной внешностью вылизывает следы за покупательницами.
– Иди туда. Ну иди же! Как будто ты что-то забыла.
– Давай пари, с тебя ужин, если…
Она приоткрыла вращающиеся двери кабинки. Продавец стоял к ней спиной и тихо посмеивался. Хвостик на его склоненной голове подпрыгивал.
– С тебя ужин в итальянском ресторане! Я выиграла. – Клара догнала Иоанну уже на выходе из бутика. – Он говорил по мобильнику.
– Ага, в примерочной! Это что, телефонная будка? Клара, ты такая наивная, я даже боюсь за тебя.
– Да нет же, я выиграла… – Клара была почти уверена.
В доме закончился сахар. В поисках запасов на черный день Яцек просмотрел все шкафчики и ящички современной, оборудованной галогеновой подсветкой кухни. Он методично отодвигал все баночки с какао и крупами в надежде, что где-нибудь завалялся кубик или одноразовый пакетик zucchero, sugar.[36]
Позвонил Кларе. Она была с Иоанной в торговом центре.
– Я куплю сахар, нет проблем, – предложила Клара, силясь сдержать лавину неудовольствия, растущую в его голосе.
Но сахар нужен был ему срочно, сию же минуту. Пить чай было единственной его потребностью. Это требовало усилий: чай ведь надо приготовить, все предусмотреть… Не предусмотрел, не подумал, что запасы могут кончиться. Алкоголя Яцек не пил. Принимая антидепрессанты, он не мог себе позволить даже пива. Чай – вот все, что ему оставалось. За свой чай и за себя самого он боролся вот уже полчаса, перетряхивая ящики. За это время он мог бы сходить в магазинчик за углом и вернуться.
Яцек сдался. Придется сходить. Это, конечно, риск: ведь он наверняка встретит соседей, вынужден будет перекинуться словечком со знакомой кассиршей… Яцек не мог объяснить Кларе, что чувствует, когда видит людей. Он, словно космонавт в скафандре, ощущает неприязненные сигналы обитателей этого мира. Прижатый к земле силой тяжести, он вынужден преодолевать ее, замедляя собственные мысли и слова. От непомерного усилия он покрывается потом, пока несет килограммовую упаковку от полки к кассе.
К счастью, незнакомая девушка в прозрачной блузке равнодушно прикладывала товар к сканеру и откладывала прочь. Яцек взял свой сахар – так, чтобы не видеть штрих-кода. У него было отвращение к черно-белым полосам – он признался в этом Кларе, когда они только начали жить в многоэтажке на улице Иоанна Павла. Клара хотела было оклеить спальню обоями в темно-синюю полоску, которая на белом фоне казалась почти черной. Яцек же предлагал выбрать что-нибудь поуютнее. Но Клара упиралась, и тогда ему пришлось рассказать ö своей школьной экскурсии в Освенцим.
– Мне было тринадцать, неприлично было падать в обморок или блевать, увидев человеческие волосы в витринах. Я был почти без сознания, но продолжал идти дальше за своим классом, и все у меня перед глазами размазалось в сплошные черно-белые полосы.
Только тогда Клара обратила внимание, как старательно Яцек убирает прочь с глаз штрих-коды купленных в магазинах вещей. Коробки – ребром к стене, баночки – наклейкой назад, или вообще сорвать наклейку… Эта его фобия не удивляла Клару – она в свое время достаточно наслушалась монологов женщины-историка, которая, казалось, пропускала через себя кровавые преступления всех эпох. Сочувствуя Яцеку, Клара сама срезала полосатые метки с одежды и упаковок – примерно так же, как удаляла плодоножки фруктов, вырезала жир и жилы из мяса на котлеты.
При Кларе Яцек еще сдерживался, но наедине с собой уничтожал штрих-коды с особой ожесточенностью. Это была его борьба с клеймом зла.
– Штрих-коды – это ведь серийная коммерческая смерть всего оригинального, – так пытался он придать своей фобии более современное оправдание и отстраниться от преследующих его бараков, нар, свертков личных вещей, которые у заключенных отбирали у освенцимского шлагбаума, от золотых зубов, вырванных у трупов.
– Мы живем на руинах гетто. Это тебя не угнетает?
– Нет.
После признания Яцека Клара пыталась исследовать, что еще может вызывать у него навязчивые ассоциации, которые в период депрессии особенно усиливаются.
…И снова он покрывается потом, идя из магазина с упаковкой сахара. Выпуклости на дороге, неощутимые для других пешеходов, для него были холмами. Он шел, не отрывая взгляда от земли и размышляя, естественный ли это рельеф местности или же следы руин. Недавно Яцек услышал о проекте музея из стекла. А если бы такой музей создали на руинах гетто? Под прозрачными тротуарами демонстрировалось бы все то, что осталось на этой земле со времен войны… Яцек уже чувствовал себя пианистом Поланского.[37] Исхудавший, круги вокруг глаз – один среди множества людей; почему они все игнорируют экзистенциальную катастрофу?
Яцек дышал с трудом и расстегнул воротник. Внутренний нагрудный карман оттягивал отцовский подарок – он забыл его вытащить после того, как последний раз был у отца. Тот, прощаясь, вручил ему металлический комплект для бритья – машинку и помазок. «Железный крест» за мужские заслуги. Машинка немного заржавела, помазок истерся. Они тогда вместе развинтили ее и извлекли старое лезвие, облепленное седой щетиной. Отец потрепал Яцека по впалой щеке:
– Эта машинка никогда не сломается, сейчас таких уже не делают.
Отец был не слишком разговорчив. Бухгалтер на пенсии: все, что он может, – это представиться и подвести итог. После смерти матери отец пожелтел и иссох. Он болтался в этом мире между киоском, сквером перед домом и табуретом в кухне, как и большинство вдовцов, напоминающих забытую крышку гроба.
Яцек не до конца понимал, зачем отец дал ему старый комплект для бритья. На память? Или желал оказать услугу сыну, похожему на покойника, – ведь у покойников и после смерти растет щетина?
Дома Яцек застал Клару.
– Ты так рано? – Он вошел в кухню, не снимая куртки.
– Иоанна торопилась, у маленького температура. Я купила тебе сахар.
