Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины
Обзор книги Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины
Мануэла Гретковска
Женщина и мужчины
Клара склонилась над мужем. Тот силился поуютнее устроиться на мягком удобном диване и в собственном сне, в котором он подобно ныряльщику, принимая различные позы, мог преодолевать любые препятствия и даже сопротивляться собственным малоприятным мыслям, проплывавшим в его голове. Клара подняла с пола одеяло и прикрыла худощавое, спортивное тело мужа, слегка приобняв его, чтобы он снова не сбросил с себя то ли эту теплую шерсть, то ли ее, Кларины, руки. На какое-то мгновение, придерживая одеяло, она задумалась, сколько в этом жесте нежности, а сколько – насилия. Хватит ли ей сил и дальше быть домашним черлидером, всякий раз поощряющим мужа к сексу, к разговору, к прогулке?
– Уже шесть. Ты идешь со мной? – У нее заболели руки, и она отпустила покрывало.
– Погаси свет. – Он спрятал лицо между подушек.
Точно так же он прятался от действительности, проникая в ее влагалище. Вероятно, только тогда они и были по-настоящему близки – два нагих тела, потерпевших в любовной катастрофе и выброшенных на супружеское ложе, словно на пустынный берег. Пошла ко дну вся их прежняя жизнь, куда-то подевались общие друзья, остыл когда-то теплый дом…
– Я вернусь, – сказала она, поднимаясь. Хватило бы и этих слов, но она добавила: – Вернусь еще до полуночи.
Клара выключила ночник, свет которого был настолько слаб, что она невольно подумала, что он и сам бы скоро угас и опал из-под абажура, как опадают пожелтевшие от холода листья… В квартире воцарился густой зимний сумрак, и только гладь пола, слегка освещенная огнями с улицы, всякий раз подрагивала, когда за окном проезжал трамвай.
Перед зеркалом в прихожей Клара еще раз прошлась щеткой по своим ровно подрезанным волосам, которые на шероховатой ткани белого пальто выглядели особенно блестящими. Она направилась к двери, чувствуя, как стук ее каблуков поглощают мягкие черешневые доски. Такой пол она предпочитала новомодному ламинату, напоминающему своей безупречностью искусственные зубы. Для Клары всегда было хорошо лишь то, что естественно и безопасно. Поэтому семь лет назад она перестала быть хирургом.
1994
– Подпишите же! – просила Клара пациента, извивающегося от боли.
Она была почти уверена, что у него прободная язва, но еще раз просмотрела бумаги больного.
– Пан Дарек, через неделю у вас день рождения, вам исполнится всего лишь тридцать пять.
Было четыре утра, заканчивалась ее вторая ночь дежурства в приемном покое, и говорить ей было так же трудно, как ему – слушать.
– Все заживет, – продолжала Клара, – вы еще гулять и кутить будете!..
Она утерла пот с его лица и едва успела отскочить, прежде чем он, кашлянув, брызнул кровью. Санитар силой воткнул ручку в его стиснутый кулак.
– Вот здесь. – Он пододвинул бланк, удостоверяющий согласие на операцию. – Слушайтесь врача.
Больной швырнул ручку в окно. Сухощавый, почти мальчишеского сложения, небритый явно несколько дней, с лопнувшими от натуги и боли сосудами в глазах, он выглядел как злой и вместе с тем испуганный старичок.
– Где его жена? Кто-то был дома? – Клара только что получила результаты анализов из лаборатории. У больного, как она и предполагала, было внутреннее кровотечение. Ему срочно требовалась капельница.
– Жена не смогла приехать, – пробубнил врач «скорой», собираясь ехать на следующий вызов.
– Он что-то говорил… Говорил, что они в ссоре, – вспомнил санитар.
– А почему он в костюме на голое тело? – Клара помогла сестре снять с больного черный нарядный пиджак.
– Сам так. вырядился, – пожал плечами санитар.
Клара уже не уговаривала больного в надежде, что, услышав лязг хирургических инструментов, он сам поймет, что фехтует со смертью.
До конца дежурства оставалось три часа. Клара приняла женщину с отравлением, парня с переломом… «Надо узнать, как там пан Дарек в операционной», – подумала она, и в этот момент в комнату вошел анестезиолог.
– Клара, он отказывается. Наотрез. «Нет, потому что нет».
– Он еще не…
– Все еще в сознании, сукин сын.
– Он что, свидетель Иеговы?[1]
– Да нет, просто уперся. Мы уже и психиатра вызвали.
– Замени-ка меня на пять минут. – И Клара бросилась к открывающемуся лифту, набитому инвалидными колясками.
Когда пана Дарека привезли, она сосредоточилась главным образом на симптоматике, боясь поставить неправильный диагноз. Она знала, что люди часто заблуждаются относительно своего заболевания, иногда даже лгут, стремясь скрыть причину, спровоцировавшую приступ, – например выпивку – или избежать оперативного вмешательства. Она умела докапываться до истины и убеждать самых несносных пациентов, будь то впавший в маразм старичок или оглушенный страхом орущий ребенок. В их тупом упрямстве она находила брешь, в которую мог проникнуть ее здравый рассудок.
Пациент лежал лицом к стене и дрожал от боли и изнеможения.
– Пан Дарек. – Клара дружески взяла его за руку, проверила пульс. – Я вам помогу. Помогите и вы мне. Скажите, почему…
Он закрыл глаза. Из-под его век заструились слезы.
– Вы меня слышите, пан Дарек?
Но тот лишь уткнулся лицом в подушку.
– У вас кровотечение, да, сильное внутреннее кровотечение. – Она карточкой потерла его синюшную руку. – Вы… ты же обрекаешь себя на смерть! А так нельзя. Это уже какая-то самоэвтаназия.
– Эв… эвта… Да мне до задницы, от чего я умру! – выкрикнул он, в злобе выплескивая свою боль.
– Так если тебе плевать, умрешь ты или нет, почему бы тебе не остаться в живых?! – тоже закричала она, надеясь хоть как-то повлиять на него.
Он умолк и больше не отзывался, будто замуровал в стену все свои слова.
– Упертый тип, – сказал в дежурке хирург. – Таких обычно из тюрем привозят после того, как они там чего-нибудь наглотаются.
– Это я к нему ездил – вроде бы нормальный человек, – вмешался врач «скорой», который, как и Клара, закончил ночное дежурство, но задержался в больнице, чтобы поддержать коллег.
– Я понимаю, со страху люди всякое творят, но ведь у него такие боли, что каждый нормальный человек предпочел бы лечь под нож, – рассуждал хирург. – Чокнутый он, что ли? Тогда какого дьявола он звонил в «скорую»?
– Он хочет умереть назло жене. Она ушла от него, – отозвался психиатр. – Потому и принарядился, все еще надеясь на какой-то шанс.
– Бытовуха… ну конечно же. А баба и не собирается приезжать его уговаривать. Ведь лучше быть вдовой, чем разведенкой. Оно пристойнее как-то, – заметил хирург.
Кларе уже пора было возвращаться в свою пропитанную запахом лекарств квартиру, где ее ждала изъеденная раком до самого мозга мать. Она не могла выбирать между ее последними днями на этом свете и той жизнью, которая догорала сейчас в операционной. После четырех часов кровотечения у пана Дарека начался бред, и психиатр мог наконец разрешить оперативное вмешательство. Черный костюм больного и забрызганные рвотой лаковые туфли без шнурков были отправлены в камеру хранения.
Клара прохаживалась по коридору, залитому утренним солнцем, которое, как ей казалось, выжигает из нее ночной кошмар.
– Здравствуй, дорогая, – услышала она рядом теплый, сердечный голос профессора Кавецкого.
Он, как всегда неразлучный со своим кожаным сундучком, направлялся к операционной, на ходу снимая плащ и разматывая шарф. Профессора считали чудаком и фантазером, выискивающим в самых обыкновенных болезнях истинные, по его мнению, причины их возникновения. Открыв кабинет акупунктуры, профессор тем самым отдалился от традиционной медицины и добровольно обрек себя на изгнание из круга серьезных врачей. Его вызывали только в самых безнадежных случаях, когда все известные методы лечения были исчерпаны и больному, как говорится, «за счет заведения» предоставлялся некий альтернативный метод, а Кавецкому – возможность лишний раз продемонстрировать его безрезультатность. Клара год работала с профессором в хирургии, прежде чем он занялся своим китайским ремеслом. Теперь при каждой случайной встрече в больнице он предлагал ей стать его ассистенткой. Клара недоумевала, откуда такое внимание к ней.
В тот раз профессор многозначительно улыбнулся Кларе, но ничего не сказал.
– Я согласна, пан профессор! – крикнула она ему вслед. – Но при одном условии: скажите, почему именно я?
– Потому что вы мне нравитесь, – ответил он, не оборачиваясь.
Сколько Клара себя помнила, она всегда хотела быть врачом. И специализацию выбрала еще в детстве, рисуя на куклах красным мелком послеоперационные шрамы и отметины. Теперь, в двадцать семь лет, она была хирургом. Призвание обернулось неурочными вызовами на работу, ночными дежурствами по графику и вне его, когда нужно было кого-нибудь заменить. А тут еще заболела мать. Клара посвящала ей все свое время, зная, что при таком диагнозе на жизнь, точнее, на умирание, остается полгода. Будучи еще в здравом рассудке, мать хотела облегчить дочери участь и просила поместить ее в хоспис. Когда метастазы дошли до легких и мозга, мать начала падать с кровати – словно инстинктивно стремясь поближе к земле, чтобы прекратить страдания. Клара вкалывала ей максимальные дозы морфия, но боль усиливалась, все безжалостнее разрывая спайку между душой и телом.
