Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины
– Не веришь в очевидное? Клара, да где же ты видишь тут сходство? – Он всматривался в снимок, заслоняясь им от Клары. – Может быть, нижняя губа немного похожа… Но это уж не от меня зависит. У семидесяти процентов женщин круговые мышцы лежат именно так. Да что я буду тебе объяснять… – Он сунул руку ей меле ног и притянул к себе. Она почувствовала, что сейчас его душистый палец проникнет в нее и сделает из нее бибабо.[2]
– Я не хочу. Из любовницы иногда можно сделать жену – не подумай, что я говорю это, потому что жажду выйти за тебя, – но из жены делать любовницу… Тебя что, перемкнуло?
– У тебя что, предменструальный синдром? – ехидно передразнил ее он.
– Не делай из меня идиотку. Да не бойся ты так, я не беременна, если ты об этом, я тебя не подставлю. Пошел ты…
– Клара…
Если бы она, дойдя до двери, вернулась, это означало бы признание своей ошибки. Ведь она сама позволила обворожить себя, поведясь на все эти обещания, совместные уик-энды… Желая быть тактичной, она не выспрашивала, когда же они станут жить вместе. Напротив, это он, чувствуя момент, порой строил планы: «После моего развода ты переедешь ко мне… Нет, лучше мы купим новый дом за городом. Подтвердишь специализацию, и будем работать вместе. Может, сперва тебе сдать на анестезиолога?»
Но чем ближе было открытие клиники, тем меньше времени у него оставалось на нее. Он даже начал отменять назначенные ранее свидания.
– Но если тебе понадобится помощь, можешь на меня рассчитывать, – уверял он ее.
Действительно, он купил Клариной матери специальную кровать для лежачих больных, прислал массажистку, договорился насчет дежурств медсестер. Они виделись раз в неделю, и он оплачивал ее такси с Жолибожа до центра. Быстрый секс при потушенном свете, как правило, стоя, среди обитой разноцветной кожей мебели на хромированных ножках. Он смотрел в окно, вглядываясь в пульсирующий внизу город. Она, опершись на подоконник, ощущала, как ее ритмично выталкивают туда, откуда она приехала, – в сторону серых улиц.
– Долбаная Варшава, – вдалбливался он меле ее ягодиц. – Скажи что-нибудь свинское, – приказывал он, хлебнув из надтреснутого хрустального стакана свою дневную порцию виски.
– Ты.
Высвободившись, она прислонялась спиной к одному из персидских ковров, висящих на стенах, и с миной мудреца выдумывала очередную акробатическую позицию.
– Смотри на меня, – приказывала она и, схватив его за густые с проседью волосы, поднимала ему голову.
Эрекция взгляда – твердо, прямо в нее, до последней капли.
Потом они в изнеможении падали на диван и хохотали над своими притворными извращениями, и Минотавр в мгновение ока погружался в тяжелый, почти животный сон.
Не проверяя, где, согласно билету, ее место, Клара узнала в полумраке кинозала профиль Иоанны. Вздернутый нос, платиновые локоны. Это был первый выход Иоанны «в свет» после рождения Михася.
– Никакого попкорна, и убери шоколадки, я же кормлю, – отмахнулась от угощения Иоанна.
Они покинули зал, так и не досмотрев «Четыре свадьбы и одни похороны». У Иоанны промок лифчик.
– Я ведь вложила двойную прокладку, не носить же с собой цедилку! – притворно возмущалась она, протирая соски в туалете. – Что тут поделаешь, протекает… Тоже приятно. Я так смеялась… Молоко будет веселое.
– Помочь тебе?
– Нет. А ты-то хоть раз улыбнулась, горе мое?
– Ага, вот тебе и весь смысл романтических комедий: парень влюбляется в девушку, и… можно нахохотаться до слез. – Кларе вспомнилось, как в школьные и студенческие годы они с Иоанной рассказывали друг другу о своих романах. На втором курсе Иоанна познакомилась с Мареком и наконец перестала гулять с несколькими парнями одновременно, как делала это раньше.
– Ты поссорилась с… – Иоанне достаточно было одного взгляда на Клару.
– Нет.
– Тогда почему ты тащишь в кино меня? Ты с ним не видишься?
– Когда? Слишком много всего. Мама, клиника…
– Если он не встречается с тобой, значит, встречается с другой. Без вариантов.
– Просто скажи, что он тебе антипатичен.
– Он все так же драит себя губкой? Лучше бы вычистил хорошенько собственную биографию.
– Мне это не важно.
– Купи ему на Рождество средство от извести и ржавчины. Для пениса. «Помочился – продезинфицируй! Эякуляция без ржавчины!» – пародировала Иоанна рекламу.
Клара легонько стукнула ее рюкзачком. У Иоанны зазвонил телефон. Она достала радиотрубку, которую ее муж. получил у себя на фирме. Одна из первых мобилок на всю Польшу. Пудовая гиря снобизма.
– Отлично, ты очень правильно поступил. Целую. – Иоанна снова завернула трубку в маленький плед и положила в сумку. – Михась там ревом заходится. Зайдешь к нам?
– Не зайду, просто провожу тебя. – Кларе не хотелось больше слушать житейские советы, и она рассказала Иоанне о безумной идее профессора Кавецкого отправить ее в Китай.
От дома Иоанны до Жолибожа Клара шла пешком, то и дело спотыкаясь на разбитых тротуарах. Она вспоминала разговор с Иоанной и думала о девушках, посетительницах его кабинета, о том, что они слишком хороши для пластических операций. Наверняка эти консультации не обходятся без секса – ведь у них такие молодые, преисполненные желания тела… По лабиринтам улиц они бегут в его убежище, чтобы принести себя в жертву, и он, как истинный Минотавр, пожирает их, как пожирал до этого ее молодость.
– Я брошу его, – уговаривала себя Клара – и снова ждала его звонка. – Я же не идиотка, чтобы дождаться с его стороны поступка, который когда-то совершил мой отец. Я не позволю, чтобы еще кто-то так ко мне отнесся.
Отец оставил их, когда Клара была еще малышкой. Никаких тебе скандалов, упакованных чемоданов и хлопающих дверей. Еще утром они вместе завтракали за столом, накрытым клеенкой, а вечером он не забрал ее из детсада, потому что после работы пошел в магистрат оформлять развод. Так мать и дочь вмиг оказались «разведены» с одним и тем же мужчиной.
– Я должна его бросить, иначе сойду с ума. Нельзя же любить чудовище, – мысленно повторяла Клара, сидя возле матери, которая за несколько дней до смерти впала в кому.
Глядя на высохшую кожу ее лица, которая словно прилипла к черепу, на отчетливо проступающие кости рук, Клара подумала: «Вылезают спицы из колеса жизни. Мы с ней так похожи, мы должны умереть вместе».
Клара сняла черное платье и чулки и стала втыкать себе иглы в самые чувствительные места: под ногти, в ступни и живот. Она вращала их согласно инструкции профессора: «Приводя иглу в движение, мы эффективнее возбуждаем энергетическую точку», нажимала даже сильнее, чем требовалось, стремясь усилить боль.
Полураздетая, Клара отключила телефон и принялась за уборку. Здесь все еще оставался дух матери, ее запах и остатки тепла, в котором Кларе хотелось согреться. Вечером она бродила из одной комнаты в другую, садилась за кухонный стол, плакала у пустого бокала из-под вина и снова кружила по квартире, касаясь рукой стен, кафельных плиток, коврика из «Цепелии»,[3] покосившихся деревянных окон… Один круг, второй, и опять по новой… вдоль событий и воспоминаний прошлой жизни.
Чувствуя, что сама не в силах остановиться и прервать эту безумную погоню за памятью, она достала из сумочки снотворное.
Проснувшись, Клара увидела себя нагой, облокотившейся о кухонный стол.
Клара вытащила из шкафов одежду и стала развешивать ее по стульям, которые удручали своей сиротливой пустотой. Теперь они были похожи на распрямленные спины хорошо знакомых ей людей: вот спина Минотавра в свитерке, взятом напрокат, когда они вместе были на море. А это спина отца в тренче[4] – такие носили в начале семидесятых… Стул матери Клара одела в ее летнее платье – она и не знала, что это серое платьице в алую точечку, с пуговицами спереди сохранилось и все еще висит в шкафу. Над ним так легко вообразить отдохнувшее лицо матери с ясными глазами и алой ниточкой губ… Кларе захотелось было нарядить пустую табуретку во что-нибудь детское, но… нет, они не будут пока что говорить о детях, ведь разговор должен получиться приятным, не так ли?
– Вам и говорить что-то не обязательно, я и так вижу, что вы со мной согласны, – сказала она, садясь за стол. – Продам я эту квартиру, горько мне… Да и прежние соседи давно разъехались или умерли. На нашем этаже уже все чужие… Милые мои, – обратилась она к разряженным стульям, – мы с вами собрались вместе в последний раз. Все, что здесь происходило, останется между нами. Как всегда, когда Клара хотела что-то скрыть, она была убедительна. Скрывать что бы то ни было, и прежде всего свои чувства, было для нее гораздо легче, чем проявлять их.
Она вымыла волосы и, преградив тошноте путь горбушкой черствого хлеба, отправилась в город. Профессор Кавецкий дал ей недельный отпуск после похорон матери. Клара выдержала три дня.
