Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 2, 2003)
Григорий Марк
Одинокий пилот
Марк Григорий Маркович родился в 1940 году в Ленинграде. По образованию математик. С 1974 года в эмиграции. Автор четырех лирических сборников. В настоящее время живет в Бостоне (США).
* * *Итак: итог — не подводить итога,
но продолжать обрывки фраз плести
и вслушиваться в них до глухоты,
до вспышки смысла. А в конце дороги
связать концы с концами, завязать их,
как узел брачный, чтоб — не продохнуть,
хоть мозг упрямый норовит взбрыкнуть
и выскочить из сбруи обязательств.
Так запрягай! Поедем по стихи
в открытый храм, где служат литургию
иголкой каждой сосны голубые,
замаливая все твои грехи.
Войди в молитву, и дремучий лес
в шуршание высоких крон поднимет.
Раскинув руки, повторяй за ними:
я часть Тебя, и я уже воскрес.
В меня насквозь струится ливень звездный,
и грязь, налипшую за долгие года,
смывает он. До Страшного Суда
еще есть время. Ничего не поздно.
Дрожащий лес — эпиграфом к любви,
мох пересыпан муравьиным крошевом,
татуировка сучьев, скрип травы,
в плероме лиственной — личинки прошлого.
Флотилии поющих комаров,
виденье самолета шестикрылого.
Вполнеба белый воспаленный шов…
Так долго длилось. И не знаю, было ли?
Три семистрочия о стиховычитанье —
искусстве вычитания живого
из умерших внутри воспоминаний —
вычитывать и вычитать себя.
Чтоб никому не навязать ни слова,
но превратить лирическое «я»
в ожившую фигуру умолчанья.
Убрать предлоги, знаки препинанья,
склонения, союзы, падежи,
свисающие набок окончанья,
созвучия, смущающий соблазн
протяжных гласных, чтоб потом, в тиши,
услышать шум толпы, ее дыханье,
и осознать, что ты, как все, безгласн.
Ожившие фигуры умолчанья
летят сквозь пустоту. Мерцают лица,
подкрашенные красною гуашью,
блестят от пота под прозрачной тканью
материи первичной. Словно спицы,
мелькают взгляды. Расплетают пряжу,
а впереди столп огненный струится.
…а в две тысячи мне неизвестном году,
душной ночью, в кирпичном отеле,
залитом тусклым светом, взгляну в пустоту
и увижу в окне,
как ребенок, летящий верхом на коне,
света пригоршни из серебристого сита
рассыпает вокруг, приближаясь ко мне…
Тут к стеклу прижимаясь щекою небритой,
я молитвы начну бормотать на иврите
и умолкну, когда двое в черном войдут.
Ручьи наших жизней, впадающих в круглое озеро смерти, мелеют.
Все ближе к пустым берегам подступают болота.
Тяжелые лодки с вещами течение медленно вертит.
Над спящей землей одинокий пилот смотрит вниз с самолета.
Сам себя пережив, ничего не забыв,
в Петербург я вернусь. Совершенно седой,
загорелый, похожий на свой негатив.
Полукружье моста глубоко под водой
изогнется, двойную дугу очертив,
словно люлька для тени бездомной моей…
Вот я снова внутри. Отраженья со дна
подымаются вверх. Я продрог до костей.
Белой ночью плывет по зеленым волнам
пароходик, обвешанный визгом детей.
Уплывают дворцы сквозь слоистую муть,
и Исакия купол блестит вдалеке,
как облитая золотом женская грудь
с почерневшим крестом на разбухшем соске.
Уплывают ограды в последний свой путь…
Вереницей светящихся каменных плит
в ночь еврейское кладбище тихо плывет.
Там в прогнившей земле моя мама лежит.
Уплывает под арку моста пароход,
и, склонившись за борт, кто-то плачет навзрыд.
Это я, превратившийся в свой негатив,
на экскурсию с классом, полжизни назад,
сам себя пережив, уплываю в залив,
и — по пояс в воде — смотрит вслед Ленинград.
Книга о жизни
«Мои родные, любимые мальчики Сережа и Андрюша <…> Эту тетрадь я стала писать и для себя, и для вас. Вдруг когда-то вам захочется узнать жизнь мою подробнее, понять, где и как вырабатывался мой характер. Наступит время, когда на ваши вопросы ответить будет некому».
Это время настало. Мальчики — это я, Андрей Василевский, и мой старший брат Сергей. Наша мама Анна Васильевна Орлова (в замужестве — Василевская) родилась в 1922 году в деревне Доронино Удомельского р-на Калининской области (ранее — Московской, а еще раньше — Тверской губернии), умерла в 1996 году в Москве.
Война застала ее, девятнадцатилетнюю студентку техникума (училась на библиотекаря), в Ленинграде. Она стала хирургической сестрой в медсанбате, но после войны уже не могла видеть ту же кровь и боль, пошла в типографию. В 60 — 70-х годах работала в журнале «Новый мир» (проверщицей цитат, заведующей библиотекой).
В двух номерах нашего журнала печатается вторая часть написанной ею книги (начало войны, блокада, медсанбат). Первая часть — деревенское детство, юность в Ленинграде — носит более семейный характер, хотя содержит много интересных эпизодов.
«Впервые захотелось вспомнить в подробностях свою жизнь (на бумаге) 25/XI-1978 г., в свой день рождения (56 лет). Тогда еще так остро не чувствовала, что самая трудная часть жизни уже на подходе. Сегодня начала вспоминать (писать), вернее, раскрывать основные этапы жизни, записанные ранее на клочках бумаги. Сегодня 1986 год (март), мне 64-й год. Старость, болезни, утраты, беспомощность — впереди, вот-вот… Это печально, но я не горюю, не негодую <…>. Трудно мне в жизни бывало, но если сравнить мою судьбу с судьбами людей, перенесших кошмарные трудности, то я счастливая: выжила в блокадную зиму, с фронта вернулась на своих ногах, имею чудесного, доброго мужа, хороших детей, внучат, хороших невесток; не была осуждена, не сидела в тюрьме, не была доносчицей, не была в плену, не испытала пытки, не стала пьяницей, ну и т. д. и т. п.».
В конце этой публикации (№ 3 с. г.) прилагается примечательное письмо Анны Васильевны Василевской от 19 января 1976 года к коллеге по «Новому миру» Нине Владимировне Малюковой, отчасти объясняющее истоки ее скромности, мужества, чувства собственного достоинства.
Андрей Василевский.то было воскресенье — 22 июня 1941 года.
О войне, о заявлении Советского правительства мы узнали в первом же населенном пункте… Будто ударил гром и сверкнула молния… время остановилось. А солнце светило ярко…
Город был вроде тот же… и другой. У репродукторов толпятся молчаливые горожане; у подъездов дворники с противогазами, сосредоточенно шагают люди. Паники не видели.
Все вчерашнее — беззаботное — ушло, это мы поняли сразу… Разбежались по домам, договорились встретиться в школе.
Около моего дома — народ кучками. Наш хозяин, дворник Степан Иванович, с противогазом и в белом фартуке с бляхой, сообщил, что их уже «собирали и инструктаж провели».
В дом не хотелось идти. Ждала на улице у репродуктора повторения правительственного заявления.
…22 июня в 4 часа фашистская Германия без объявления войны напала на нашу страну… Значит, рано утром уже были убитые, кто-то принял на себя первый бой…
Спросила себя — чего я буду делать и что я такое: ни медицинская сестра, ни политпросветработник, всего по чуть-чуть. Но есть руки, сила, молодость. Все это нужно будет городу. Куда пошлют — буду трудиться. Тут очень подходила бабушкина присказка: «Что заставят, то и делай, что поставят, то и ешь».
Собрались мы в своей «политпросветке», а там полно народу — устроен мобилизационный пункт. Нас привлекли писать и разносить повестки, заполнять документы, сверять списки и на другие разные поручения от военкомата.
Многие мобилизованные были уже в шинелях, сидели на полу в «актовом» зале, ждали дальнейших распоряжений. Никакой суеты, все молчаливые, нацеленные на совсем иную жизнь и дела…
22 июня в Ленинграде и на всей территории Ленинградской области введено военное положение.
В ночь на 23 июня была воздушная тревога. После отбоя люди говорили, что то ли сбили вражеский самолет, летевший к Ленинграду, то ли отогнали. Оптимисты считали: «Вообще скоро покажем им дорогу назад!..»
Создание студенческих отрядов в помощь районному штабу МПВО и РК комсомола. Днем мы — «политпросветки» со студенческим отрядом там, куда пошлют (мальчиков в нашей школе было очень мало, и они все ушли на фронт).
