Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек
Некоторое время мы молча размышляли.
— Проблема места тоже не из легких, — сказала Эйнсли. — Надо, чтобы это вышло как бы случайно. В минуту страсти. Чтобы я как бы потеряла контроль над собой и не устояла перед его натиском. — Она бегло улыбнулась. — Тут не годится заранее назначенное свидание в мотеле. Придется или у него, или здесь.
— Здесь?
— Да, если понадобится, — твердо сказала она, слезая со стула.
Я замолчала. Мне не понравилось, что Леонарда Слэнка принесут в жертву в доме, где по стенам развешаны портреты предков нашей хозяйки; в этом было что-то кощунственное.
Эйнсли, деловито напевая, удалилась к себе в спальню, забрав с собой календарь; я сидела и думала о Лене. Меня снова начала мучить совесть; ведь я его даже не предупредила об опасности и спокойно глядела, как его, в венке и праздничных одеждах, ведут навстречу гибели. Конечно, он сам в каком-то смысле на это напросился, а Эйнсли твердо решила не предъявлять никаких претензий тому, кого она изберет для почетной, хотя и несколько сомнительной, роли отца — сомнительной, потому что его имя останется неизвестным его потомку. Если бы Леонард был обыкновенным бабником, я бы не тревожилась. Но я прихлебывала кофе и говорила себе, что он сложная и тонкая натура. Допустим, он тихий развратник и сам это признает; и все же Джо был не прав, сказав, что Лен — человек без всякой этики. На свой извращенный манер он моралист наоборот. Он любит говорить, что люди охотятся только за сексом и деньгами, но когда кто-нибудь доказывал эту теорию на практике, он обрушивал на такого человека самую беспощадную критику. Сочетание цинизма и идеализма и заставляло его «портить», как он выражался, молоденьких девиц, вместо того чтобы соблазнять более зрелых представительниц слабого пола. То, что казалось чистым, недоступным, привлекало Лена-идеалиста; как только оно становилось доступным, циник в нем с презрением отвергал достигнутое. «Она оказалась в точности такой же, как все остальные», — недовольно говорил он. Женщины, которых он считал действительно недоступными, например, жены его друзей, вызывали у него истинное поклонение. Он бесконечно доверял им, просто потому, что при всем своем цинизме не стал бы их испытывать; они были недоступны уже потому, что перезрели для него. Клару, например, он боготворил. К тем немногим, кого Лен любил, он порой проявлял нежность, граничащую с сентиментальностью; несмотря на это, женщины постоянно обвиняли его в женоненавистничестве, а мужчины — в мизантропии; вероятно, ему было свойственно и то, и другое.
Однако я пришла к выводу, что затея Эйнсли не может нанести Лену непоправимого урона, и решила предоставить его заботам его ангелов-хранителей — вероятно, суровых созданий в роговых очках; допив кофе и выплевывая кусочки кофейных зерен, я пошла одеваться. Одевшись, я позвонила Кларе, чтобы сообщить ей свою новость; реакция Эйнсли не доставила мне особого удовольствия.
Клара была довольна, но сказала немного странную фразу:
— Прекрасно: Джо будет в восторге. Он уже говорил, что тебе пора заводить семью.
Я почувствовала легкое раздражение: можно подумать, что мне тридцать пять лет и я боюсь остаться старой девой. Она восприняла мою помолвку как разумный шаг. Впрочем, я подумала, что, наблюдая отношения со стороны, люди не могут их понять. Вторая часть нашего разговора была посвящена проблемам Клариного пищеварения.
Мо́я посуду после завтрака, я услышала, как кто-то поднимается по лестнице. В арсенале «нижней дамы» был и такой тактический прием: она потихоньку впускала к нам гостей, не предупреждая нас об этом, и обычно в самое неподходящее время, например, в воскресенье днем; она надеялась, конечно, что гость застанет нас в каком-нибудь постыдном виде: с волосами, накрученными на бигуди или вовсе не расчесанными; или, скажем, в купальных халатах.
— Привет! — послышалось с лестницы. Это был голос Питера. Он уже решил, что в его новые привилегии входит право наносить мне неожиданные визиты.
— А, привет, — отозвалась я небрежно, но дружелюбно. — Я как раз мыла посуду, — бессмысленно добавила я, когда голова Питера показалась над перилами лестницы. Я оставила в раковине недомытую посуду и вытерла руки передником.
Он вошел в кухню.
— Господи, — сказал он, — судя по сегодняшнему похмелью, я вчера напился, как последний сапожник. Проснулся — прямо помойка во рту.
Тон у него был одновременно и гордый, и извиняющийся. Мы настороженно оглядели друг друга. Если кто-то из нас собирался пойти на попятный, это следовало сделать сейчас: можно было свалить все на алкогольное отравление. Но ни один из нас не отступил. Наконец Питер улыбнулся, нервно, но весело.
— Бедняга, — сказала я сочувственно. — Ты действительно много пил вчера. Хочешь кофе?
— Очень хочу, — сказал он и, подойдя, поцеловал меня в щеку, а потом свалился на один из двух стульев, стоящих у нас в кухне.
— Кстати, прости, что я пришел, не позвонив. Мне вдруг захотелось тебя увидеть.
— Ничего, — сказала я. Вид у него действительно был неважный. Казалось, что он и одет небрежно, но Питер неспособен одеться по-настоящему небрежно; он был оформлен с продуманной небрежностью: нарочно не побрился, надел спортивную рубашку, забрызганную краской, и носки подобрал под цвет этой краски. Я поставила кофе.
Он хмыкнул — как Эйнсли, но совсем с другой интонацией. Он хмыкнул так, словно только что приобрел красивую новую машину. Я нежно улыбнулась ему хромированной улыбкой; то есть хотела-то я улыбнуться нежно, но мне показалось, что улыбка моя блеснула этаким дорогим украшением.
Я налила две чашки кофе, достала молоко и села на второй стул. Он накрыл ладонью мою руку.
— Ты знаешь, — сказал он, — я ведь не собирался… сказать то… что сказал вчера. Совершено не собирался.
Я кивнула. То же самое я могла сказать о себе.
— Наверно, я сам себе не хотел признаваться.
Я тоже не хотела.
— А насчет Тригера ты, пожалуй, права. И, может быть, я и собирался, но просто сам этого не знал. Когда-то надо заводить семью, а мне уже двадцать шесть лет.
Я видела его в новом свете: он менялся у меня на глазах, превращался из бесшабашного холостяка в блюстителя порядка и устойчивости. Где-то в сейфах Сеймурского института невидимая рука стирала с бумаги мою подпись.
— Теперь, когда все решено, я чувствую, что буду счастлив. Нельзя же без конца болтаться одному. В конечном счете это будет полезно и для моей работы: клиенты предпочитают женатых адвокатов; когда человеку под тридцать и он все еще не женат, люди начинают подозревать, что он гомосексуалист. — Немного помолчав, он продолжал: — А в тебе, Мэриан, есть одно важное качество: на тебя можно положиться. У большинства женщин мозги набекрень, но ты — человек здравый. Не знаю, как ты, а я всегда считал это качество главным критерием, когда выбираешь себе жену.
Сама я в этот момент не казалась себе слишком здравым человеком. Я скромно опустила глаза и уставилась на сухую хлебную корочку, которую прозевала, когда вытирала стол. Я не знала, что сказать. Я могла бы сказать: «Ты тоже человек здравый», но это как будто не очень подходило к случаю.
— Я тоже очень счастлива. Давай пойдем пить кофе в гостиную.
Он пошел- за мной. Мы поставили чашки на круглый кофейный столик и сели на диван.
— Мне нравится эта комната, — сказал он, оглядываясь. — Здесь очень уютно.
Он обнял меня за плечи, и тут наступило, я полагаю, блаженное молчание. Мы оба чувствовали себя неловко — оба лишились привычных ролей, проторенных тропинок и дорожек наших прежних отношений. Предстояло протаптывать новые — а пока мы попросту не знали, как себя вести.
Питер издал довольный смешок.
— Над чем ты смеешься? — спросила я.
— Так, ерунда. Когда я вышел сегодня к машине, под бампером висели три выдранных куста, и я решил проехать мимо того газона. Мы вырезали им симпатичную калитку в живой изгороди. — Он все еще гордился этим поступком.
— Дурачок ты мой, — сказала я с нежностью. Я почувствовала, как во мне просыпаются инстинкты собственника. Сей субъект, стало быть, принадлежит мне. Я положила голову ему на плечо.
— Когда же состоится наша свадьба? — спросил он немного ворчливо.
Прежде, когда Питер задавал мне серьезные вопросы, я отвечала уклончиво и легкомысленно, и теперь мне захотелось ответить так же, например: «Давай поженимся в День сурка»; но вышло иначе: я услышала мягкий бархатный голос, едва знакомый:
— Я хочу, чтобы ты сам это решил. Я хочу, чтобы все важные решения принимал ты.
Я была поражена своим ответом. Никогда прежде я не говорила ему ничего подобного. И самое смешное, что я сказала это вполне искренне.
11Питер скоро ушел. Он сказал, что ему нужно поспать, и посоветовал мне заняться тем же. Однако я вовсе не чувствовала себя усталой. Меня переполняла энергия, которую я безуспешно пыталась израсходовать на бесцельное хождение взад и вперед по квартире. День отличался той особой мрачной пустотой, которая мне знакома с детства: в воскресенье после пяти совершенно нечего делать.
