Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек
— Хорошо, что я не позволил тебе идти домой пешком, — сказал Питер тоном человека, который принял правильное решение и сумел настоять на своем. Я не могла не согласиться с ним.
Стало светло на несколько секунд подряд, и я заметила, что Питер как-то странно смотрит на меня: лицо его было необычно испещрено тенями, а глаза мерцали, как глаза кошки, в свете фар. В его напряженном взгляде было что-то зловещее. Потом он склонился ко мне и сказал:
— У тебя тут грязь застряла. Не шевелись. — Пальцы его неуверенно коснулись моего виска: он неловко, но осторожно извлекал клок пыли, запутавшийся у меня в волосах.
Я вдруг почувствовала, что слабею и никну, как намокшая бумажная салфетка. Я прижалась лбом к голове Питера и закрыла глаза. Кожа у него была холодная и мокрая, и от него пахло коньяком.
— Открой глаза, — сказал он.
Я послушалась. Мы сидели, прижавшись друг к другу головами, и при вспышке молнии я на секунду увидела, что глаза Питера двоятся и четверятся.
— У тебя восемь глаз, — сказала я тихонько.
Мы оба рассмеялись, он притянул меня к себе и поцеловал. Я обняла его.
Так мы провели несколько минут — обнявшись и слушая грозу. Я не могла унять дрожь и чувствовала только сильнейшую усталость.
— Сама не знаю, что это я сегодня вытворяла, — прошептала я.
Он погладил меня по голове — понимающим, прощающим, немного покровительственным жестом.
— Мэриан, — услышала я и почувствовала, как он сглотнул. Я уже не знала, кто из нас дрожит — он или я, потому что он обнял меня еще крепче.
— Как по-твоему, могли бы мы… Как по-твоему, что, если бы мы поженились?
Я отпрянула.
Гигантская голубая вспышка молнии, очень близкой, осветила машину. При свете этой вспышки я увидела в глазах Питера свое крошечное овальное отражение.
10Проснувшись в воскресенье утром — точнее, в воскресенье днем, — я почувствовала, что голова моя пуста, словно кто-то выскреб из нее все содержимое, как мякоть из дыни, и оставил мне только корку — как прикажете думать коркой? Я оглядела комнату, с трудом узнавая ее. Повсюду были разбросаны детали моего вчерашнего туалета — на полу, на стульях, на спинках стульев, будто здесь взорвалось крупное чучело в женском наряде. Рот у меня был точно ватой набит. Я встала и поплелась на кухню.
Через открытое окно в кухню стремился ясный солнечный свет и свежий воздух. Эйнсли встала раньше меня. Она сидела с распущенными волосами, поджав под себя ноги и внимательно изучая что-то, лежащее на столе. Со спины она была похожа на сидящую на скале русалку — русалку, одетую в давно не стиранный зеленый махровый халат. Стол перед ней был усеян, точно галькой, крошками хлеба, среди которых валялись и другие остатки завтрака — банановая кожура, похожая на спящую морскую звезду, осколки скорлупы и разбросанные прибоем подгорелые корки тоста.
Я подошла к холодильнику и достала томатный сок.
— Привет, — сказала я в спину Эйнсли, мысленно прикидывая, в состоянии ли я съесть яйцо.
Она обернулась и хмыкнула в ответ.
— Как ты добралась до дому? — спросила я. — Гроза была просто кошмар.
Я налила себе большой стакан томатного сока и выпила его с жадностью вампира.
— Прекрасно, — ответила она. — Я заставила его вызвать такси. Приехала перед самым началом грозы, выкурила сигарету, выпила виски и легла спать; устала как собака. Ты не представляешь себе, до чего это тяжело — я же просидела неподвижно целый вечер, а когда вы уехали, просто не знала, как вырваться, — отбиться от осьминога и то было бы легче. Пришлось притворяться испуганной дурочкой. На данном этапе это необходимо.
Я заглянула в стоявшую на плите кастрюлю, полную еще горячей воды.
— Тебе больше не нужна эта вода? — спросила я, включая плиту.
— А ты как доехала? Я очень волновалась — ты была то ли пьяная, то ли не в себе. Не обижайся, но, по-моему, ты вела себя как последняя дура.
— Мы помолвлены, — несколько неохотно сказала я, зная, что Эйнсли не одобрит эту новость. Я опустила яйцо в кастрюльку, и оно тут же треснуло — наверно, было слишком холодным, ведь я только что достала его из холодильника.
Эйнсли подняла свои зачаточные брови. По-моему, она вовсе не удивилась.
— На твоем месте я бы оформила брак в Штатах; тогда будет гораздо легче получить развод. Ведь ты, собственно, совсем не знаешь его, правда? Но по крайней мере, — продолжала она уже веселее, — он скоро будет хорошо зарабатывать, и, когда у тебя появится ребенок, вы сможете жить отдельно, даже если Питер не даст тебе развода. Все же не торопись оформлять брак. По-моему, ты сама не понимаешь, что делаешь.
— Подсознательно я, наверное, с самого начала хотела выйти замуж за Питера.
Эйнсли не нашла что ответить. Упоминание о подсознательном равносильно для нее магическому заклинанию.
Я смотрела на яйцо, плававшее в кипящей воде; из него выползали белые нити, похожие на щупальца. «Наверное, готово», — подумала я и выловила яйцо из воды. Я поставила на плиту кофе и очистила себе угол клеенки. Теперь я увидела, чем Эйнсли занимается: она сняла со стены календарь (это один из тех календарей, которые мне каждый год дарит кузен, владелец станции обслуживания автомобилей в моем родном городе; на календаре нарисована маленькая девочка в старомодном платье, сидящая на качелях с корзинкой черешен и белым щенком) и делала в нем какие-то таинственные пометки карандашом.
— Что это ты делаешь? — спросила я, Я разбила скорлупу о край блюдца и вскрыла яйцо, оно оказалось недоваренным. Я вылила его в блюдце и разболтала.
— План разрабатываю, — ответила Эйнсли деловым тоном.
— Не понимаю, как ты можешь хладнокровно заниматься разрабатыванием подобных планов, — сказала я, глядя на аккуратные ряды черных цифр в календаре.
— Но мне нужен отец для ребенка! — возмутилась она. Можно было бы подумать, что я лишаю куска хлеба миллионы вдов и сирот, которых она в данный момент представляла.
— Конечно, тебе нужен отец — но почему именно Лен? С Леном все может оказаться очень сложно. В конце концов, он мой друг, и в последнее время ему и так досталось; я вовсе не хочу, чтобы он снова впал в уныние. Мало других, что ли?
— Никого другого сейчас нет под рукой — во всяком случае, с такими же хорошими данными, — резонно возразила она. — А мне хотелось бы родить весной. Да, мне хочется иметь ребенка, который родился бы весной или в начале лета. Тогда в день рождения можно будет устраивать ему вместо вечеринок пикники или чай в саду, это не так шумно…
— А про предков ты все выяснила? — ехидно спросила я, поддевая ложкой остатки яйца.
— О да! — сказала Эйнсли с воодушевлением. — Мы успели немного поговорить, перед тем как он начал делать пассы. Я узнала, что его отец окончил колледж. Значит, умственно отсталых со стороны отца не было, и аллергии у него тоже ни на что нет. Я хотела спросить, какой у него резус, но побоялась, что такой вопрос может прозвучать немного странно. Он действительно работает на телевидении, и, следовательно, в нем есть что-то артистическое. Про дедушек и бабушек я почти ничего не узнала, но, если вдаваться в такие подробности, будешь искать всю жизнь. Вообще генетика — вещь обманчивая, — продолжала она. — У самых настоящих гениев бывают вовсе неодаренные дети.
Она обвела дату в календаре жирным кружком и, глядя на нее, нахмурилась. Меня передернуло — до того она была похожа на генерала, планирующего крупную операцию.
— Знаешь, чего тебе не хватает, Эйнсли? Плана твоей спальни, — сказала я. — Или нет, не плана, а топографической карты или аэрофотоснимка. Ты могла бы чертить на нем стрелки и пунктирные линии и поставить крест в точке соединения сил.
— Прошу без сальностей, — сказала Эйнсли.
Теперь она что-то вполголоса вычисляла.
— Ну, когда же? Завтра?
— Погоди-ка, — сказала она, продолжая вычисления. — Нет, придется подождать. Самое раннее — через месяц. Понимаешь, надо, чтобы получилось с первого раза, в крайнем случае — со второго.
— С первого раза?
— Да, — подтвердила она. — Я все продумала, но без сложностей не обойдется. Тут все дело в его психологии. Я чувствую, что он из тех, кого уступчивые девицы отпугивают. Его надо держать на расстоянии. Потому что, добившись своего, он наверняка сразу начнет ныть, что нам, мол, лучше расстаться, пока дело не зашло слишком далеко, мы не должны друг друга связывать и т. д. и т. п. И вдруг возьмет да исчезнет, и в тот день, когда он мне действительно понадобится, я не смогу даже позвонить ему, потому что он станет обвинять меня, будто я посягаю на его свободу и на его время — и еще на что-нибудь в этом духе. Значит, его можно допустить до себя только в самый последний момент.
Некоторое время мы молча размышляли.
— Проблема места тоже не из легких, — сказала Эйнсли. — Надо, чтобы это вышло как бы случайно. В минуту страсти. Чтобы я как бы потеряла контроль над собой и не устояла перед его натиском. — Она бегло улыбнулась. — Тут не годится заранее назначенное свидание в мотеле. Придется или у него, или здесь.
