Стефан Дичев - Современная болгарская повесть
«Не растягиваться! Сомкнуть ряды!»
Хоть я твердо считал этот приказ единственно разумным, но признаюсь уж сразу: с той минуты, как мы двинулись в путь, во мне совершалась какая-то перемена. Не могу определить, какая именно. Я дивился тому, что мы все еще целы и невредимы, и сомнения, страх отступали перед восторгом. Все чаще ловил я себя на том, что заражаюсь общим безрассудством. Я кричал, вопил, стрелял в отдаляющиеся силуэты турок, распевал со всеми вместе. Мой паспорт уже вряд ли мог бы отделить меня от веселой кавалькады драгун.
Но вот, многотерпеливые мои слушатели, я и подошел наконец к точке пересечения нашего диалога с Фрэдом Барнаби: к тому, что явилось поводом для наших с ним воспоминаний. Поверьте, нелегко мне поведать вам о тех обстоятельствах, при которых состоялась паша встреча, поскольку речь идет о таком высокородном дворянине, как Фрэдди, девятнадцатом потомке короля Эдуарда Первого, на которого он поразительно похож — и не только лицом!.. Событие это произошла неожиданно: мы попросту наскочили на обоих — я говорю также о незаменимом Рэдфорде. Едва не потоптали их. Они сидели у забора на корточках и сразу побежали, однако спущенные панталоны… Нет, нет, в этом нет ничего смешного! Подобная участь вскоре постигла многих. А когда бедствие всеобщее, то, знаете ли… И все же мне трудно говорить при дамах о столь щекотливых материях…
— Долго вы еще будете ходить вокруг да около, дорогой мой жених?! — вскричала мисс Меррил. — Трудно было тогда, а не теперь!
Ее слова вызвали дружный взрыв хохота. К нему примешались возгласы:
— Кротоновое масло!
— Естественные отправления, что особенного?
Доктор Паскье даже вкратце объяснил обществу строение желудочно-кишечного тракта, в заключение выразив почтительный восторг перед той целесообразностью, что царит в каждой клеточке, созданной природой.
— Благодарю вас, Бесси!.. Благодарю всех!.. — с облегчением сказал Миллет, кланяясь. — При таком единодушии и понимании мне остается лишь продолжать… Итак… «Сдавайтесь! Руки вверх!» — кричали драгуны, корчась от смеха. Оба пленника покорно вскинули руки… Увы, руки поднялись вверх, а панталоны поползли вниз…
— Садист! — взревел Барнаби. — Неужели вы не можете обойтись без этих подробностей? — Он притворялся раздосадованным, а сам с трудом сдерживал смех.
— Хорошо, хорошо, иду дальше… Все это продолжалось менее минуты. И, убежден, драгуны отпустили бы пленников на все четыре стороны, если бы Глоба с его педантичной верностью порядку не осведомился, кто они.
«Англичане», — последовал ответ. Что, вероятно, означало: даже в подобных обстоятельствах мы находимся под защитой британской короны.
Александр Петрович ахнул.
«Что вам нужно здесь в такую пору?» — спросил он, выезжая вперед.
Он не спросил, что вы делаете, ибо это было ясно и так.
«Мы обозреваем город!» — резко бросил в ответ один из пленников. То были вы, Фрэдди. Вы изъяснялись по-турецки, бай Никола переводил.
Не могу передать, как понравился драгунам ваш ответ.
«Да он малый что надо!» — таково было общее мнение, и драгуны окружили вас, позабыв о том, что надобно спешить.
«Имеете ли вы воинское звание?» — все так же ровно спросил Александр Петрович.
И тут-то вы совершили роковой шаг, друг мой. Врожденная честность, а также уверенность в том, что понятие «британский офицер» при всех обстоятельствах внушает почтение, побудило вас выдать себя.
«Конной гвардии ее величества капитан Барнаби», — представились вы, а затем назвали и своего ординарца.
Результат был обратный тому, какой вы ожидали.
«Весьма сожалею, господа, — произнес Саша вежливым, но не терпящим возражений тоном, — но коль скоро вы имеете воинское звание, вы — наши пленные!.. Посадите их на лошадей, ребята, и едем дальше. Миллет, посадите капитана к себе, дорогой сможете побеседовать».
Вот так мы и познакомились. Фрэд, обезоруженный, сидел у меня за спиной, обхватив меня своими длинными ручищами, а я скакал вместе с эскадроном, нарочно держась ближе к середине во избежание, как принято выражаться, каких-либо эксцессов — то бишь, чтобы на каком-нибудь повороте пленный не спрыгнул с лошади и не исчез во тьме.
По правде говоря, подобные «эксцессы» случались не раз, но по причинам отнюдь не военного, а — если можно так выразиться — физиологического свойства. Тогда весь эскадрон останавливался…
— Если не ошибаюсь, мы условились избегать этих нелепых подробностей! — прорычал Фрэдди, и смех мгновенно затих. Шутка явно переходила границы дозволенного. Миллет тоже почувствовал это и примирительно взмахнул рукой.
— Хорошо, хорошо, согласен… Наш путь продолжался без дальнейших осложнений. Не могу, однако, не упомянуть о беседе, которую мы вели с вами. Беседе весьма необычной, если учесть, что на всем ее протяжении собеседники сидели один другому в затылок и вы, Барнаби, едва ли еще когда-нибудь в жизни чувствовали себя более беспомощным!
Приведу несколько пассажей из нее.
«Тысяча чертей! — простонал мой пленник после очередной остановки. — Кто вы? Вы говорите по-английски, как янки».
«Я и есть янки», — отвечал я, подчеркнуто произнося прозвище.
Он снова чертыхнулся и спросил вызывающе:
«В таком случае отчего вы с этими?»
«А вы отчего с теми?» — отпарировал я.
Ответа не последовало. К тому же булыжная мостовая стала скользкой, и все мое внимание обратилось к лошади.
Немного погодя голос моего пленника прогремел вновь:
«Куда вы везете нас? Вы же видите, мы нездоровы!»
При этих словах я подумал, не дизентерия ли у них, и с испугу чуть было не соскочил с седла. Но тут же меня осенило:
«Не побывали ли вы в ресторане?» — спросил я.
«В каком? Где содержателем итальянец?»
И тут у меня за спиной полился такой поток брани! Трудно было поверить, что она исходит из уст такого джентльмена, каким был, как я позже узнал, мой полуночный спутник.
«В таком случае скоро у вас будет довольно много товарищей по несчастью!» — бросил я.
«Как прикажете понимать?»
«Дело в том, что мы тоже побывали в ресторане синьора Винченцо!»
Возможно, в первую минуту Барнаби не понял меня, хотя он производил впечатление человека сообразительного. Но мгновением позже мои уши оглушил громовый хохот, и своды высокой мечети, мимо которой мы проезжали (и о которой было недавно произнесено столько восторженных слов), загудели так, словно разом заголосили, сотни муэдзинов.
«Значит, вы тоже набросились на еду, а? И все подъели! Славная история!» — проговорил мой пленник после того, как к нему вновь вернулась членораздельная речь.
«Славная…» — подтвердил я.
Некоторое время он молчал. Я слышал только его тяжелое дыхание. И гадал, что воспоследует — смех или проклятья. Но он только негромко фыркнул — раз, другой. А потом сказал:
«Если к этому добавить, что Сулейман — в таком же состоянии! И мой паша! И весь турецкий штаб!.. Ха-ха-ха!»
Я не знал никого из тех, о ком он говорил, но о Сулеймане ходило такое множество анекдотов, что я вдруг явственно увидел, как он бежит рысцой, как приседает… Нет, нет! Больше не буду! И вообще довольно об этих блужданьях по городу. Вскоре мы поднимались по крутой улице, той самой, о которой нам тут рассказывал Барнаби. Ее ступенчатые «складчатые» дома стояли теперь притихшие. Лишь каменные ограды да лай собак окружали нас. Мы взбирались все выше и выше, пока неожиданно не оказались на самой вершине Небет-тепе, одного из тех холмов, на которых расположен Пловдив. Пушкари во главе со своим тщедушным чаушем были все еще там — они забились в большой барак и спали. При свете двух мерцающих фонарей мы переловили всех до единого. Сонные, перепуганные, они со страху, должно быть, позабыли даже собственные имена. И только знай твердили: «Великий Аллах, неужто москали? Откуда они взялись?».
Офицера при них не было — видимо, все еще нежился у себя в гареме. Либо же погрузил своих жен в поезд и укатил с ними в Адрианополь, следуя максиме: «Коль не в моих силах спасти город, так спасу себя и своих!»
— Что еще рассказать вам о наших турецких пленниках? Одно скажу: они от ужаса стучали зубами. В бараке не стихало «цек-цек-цек». Видимо, они хорошо знали, как сами поступили бы с неприятелем в подобном случае. Жестокость на войне — дело обычное, господа. На скрижалях тысячелетней истории человечества записано столько беспричинных кровопролитий — но не стану нарушать веселого тона наших воспоминаний. Да и, к счастью, последующие события вновь показали, что в человеческой натуре есть и другая сторона — гуманность! И что она при всех обстоятельствах живет, пробивается наружу и озаряет наши деяния.
