Миранда Гловер - Шедевр
Обзор книги Миранда Гловер - Шедевр
Миранда Гловер
Шедевр
Посвящается Чарли
Сердечно благодарю маму, Дэйва, Роузи, Дейзи и Люка за то, что отваживались читать мне книжки, а также Кэти Оуэн за ее острую проницательность. Спасибо также моему покойному отцу, Дэвиду Лейтчу, за его мудрость и поддержку. Без помощи Мэгги Рассел этой книги не существовало бы. Благодарю также Чарли Вини, моего агента и друга, за его упорство и горячую веру в меня. Спасибо тебе, Франческа Ливерсидж, за твои выдающиеся таланты, и Нику Джинсу — как опытному издателю, равно как и всем сотрудникам издательства «Трансуорлд» за то, что максимально облегчили для меня процесс подготовки книги к печати. Спасибо тебе, Саймон Стиллвелл, за твое тайное инвестирование, и тебе, Генриетта Грин, — за мобильную связь, когда в этом действительно была необходимость. И наконец, — но не в последнюю очередь — благодарю Фена и Джесси-Мэй, которые не мешали маме и позволили ей написать эту книгу.
Хорошему художнику нужно изображать две основные вещи — человека и ту идею, которая находится в его сознании. Первое сделать легко, второе — трудно.
Леонардо да Винчи об изобразительном искусствеЖенщины ходили по комнате взад-вперед, Разговаривая о Микеланджело.
Т.С. Элиот. Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока1
— Это не искусство, — сказала я, бросив газету на стол Эйдана.
Мой агент взглянул на газету, с трудом сдерживая ухмылку. На рисунке, напечатанном на первой полосе, был изображен обнаженный юноша, лежащий на лугу и курящий марихуану. Внизу моими легко узнаваемыми каракулями написано: «Кури, детка, кури».
— Кто он такой, Эстер?
— А это имеет значение?
— Нет, конечно.
— Его зовут Кенни. Не могу поверить в такую наглость!
Эйдан усмехнулся:
— Ты не должна обвинять парня во всех грехах, — он просто заработал на этом рисунке три тысячи долларов. У тебя еще есть его портреты?
Я не ответила.
— Держу пари, твоя мама смогла бы найти еще несколько рисунков. — Эйдан проигнорировал мой хмурый взгляд и попытался подлизаться: — Воспринимай это как источник доходов в старости. Если кто-то настолько глуп, чтобы купить детский эскиз Эстер Гласс…
— Какие еще части меня, по-твоему, можно продать? — вызывающе спросила я.
— Ну, можно было бы начать с твоих ног. — Эйдан сцепил пальцы на затылке и рассмеялся. Из-за его спины на меня смотрел какой-то тип с кошачьими зрачками — последнее подношение Билли Смита, с недавних пор тут висящее. Самого дарителя можно встретить в Художественной галерее в три часа дня.
— Как ты думаешь, Билли позволил бы тебе распродать его грязное белье с молотка?
— Забавно, что ты заговорила об этом: как раз сейчас он звонит своей почтенной матушке, чтобы узнать, что еще она может откопать.
— Я думала, что мы ценим искусство ради самого искусства. Независимо от висящего на нем ценника.
— Разумеется, Эст, но нужно быть реалистами — всем нужны деньги.
Я поднесла зажженную спичку к сигарете и затянулась. Эйдан кивнул мне, но я не обращала на него внимания, сосредоточившись на кольцах дыма, растворявшихся в воздухе.
— Посмотри правде в глаза, — сказал он. — Они продадут любую мелочь, так или иначе связанную с тобой. Но ты можешь хотя бы получить с этого прибыль.
По правде говоря, сам факт опубликования этого рисунка был мне безразличен, но я не смогла бы объяснить Эйдану почему. Я сделала этот портрет очень давно, по сути, так давно, что он казался мне заимствованным из чужой жизни. Той жизни, которая, как я думала, после долгих лет работы над собственным «Я» и неуклонного сбрасывания старой кожи не имеет уже на меня влияния. С рисунка на меня смотрела моя собственная досадная ошибка юности. Это глупо, но я была уверена, что смогу стереть из памяти тех людей, которые в прошлом оставили меня, потому что, как я для себя решила, они никогда больше не вернутся в мою жизнь. Моя ошибка заключается в том, что я не учла одного важного фактора: прославившись, я сама стала ценным товаром — все те, у кого есть что-то, связанное со мной, будут стремиться это продать. Предприимчивый старина Кенни Харпер, — держу пари, он не мог поверить в свое счастье, случайно обнаружив рисунок на дне какого-то ветхого ящика.
— Эстер, с тобой все в порядке? — голос Эйдана смягчился, он с интересом наблюдал за мной.
— Думаю, да, — ответила я. — Просто мне немного не по себе оттого, что моя давняя работа выставлена на всеобщее обозрение. Знаешь, ведь речь идет лишь о небрежном наброске, а теперь его готовы пустить с молотка на аукционе Сотби. Чепуха какая-то.
— Вынужден тебе напомнить, Эстер, — осторожно ответил Эйдан, — ты сама подогревала нездоровый интерес прессы к тебе — а также слепое обожание публики. Так пользуйся этим, пока можешь.
Мы оба знали, что это правда. В своих произведениях я пыталась передать красоту мгновения — но кто знает, сколько это мгновение продлится?
— Прошу тебя, Эйдан, давай оставим эту тему.
— Ну, разумеется, Эст, — ответил он со вздохом. — В конце концов, это твое прошлое, и оно никого больше не касается.
В его словах чувствовался некий подтекст, едва уловимая насмешка, но сейчас я предпочла не обращать на это внимания. Между нами было принято, что вопрос о том, какую информацию выдавать прессе, я всегда решала самостоятельно, если речь не шла непосредственно о моей работе.
Хлопнула дверь в галерею; я обернулась и увидела, что к нам направляется Кэти О’Рейли, кокетливо цокая каблучками по белому полу. В руках у нее был поднос, и я поднялась, чтобы открыть ей стеклянную дверь в кабинет Эйдана. Поравнявшись со мной, она мило улыбнулась и, уже пройдя мимо, поинтересовалась, как у меня дела — неловкая попытка проявить чуткость, как я поняла.
Кэти была важным звеном в команде Эйдана, его самой надежной работницей, неутомимым агентом по рекламе. Кэти было уже под тридцать, она родом из Дублина; ее отличительные черты — это изумрудные глаза, ярко-рыжие волосы и манера одеваться с шиком, а также внешнее сходство с кошкой. Кэти обладала исключительной работоспособностью, сверхвысоким положением в обществе и необычайной любезностью, а главное, она вот уже более пяти лет каким-то образом умудрялась работать со мной. В сущности, Кэти — самая ценная сотрудница из всей команды, работающей в галерее Эйдана Джерока. В последнее время Эйдан вкладывал большие суммы в свой выводок художников, он расширил выставочный зал и нанял в помощь Кэти двух сотрудников. Такое признание ее высокого положения произвело в Кэти любопытные метаморфозы. Теперь она, казалось, стала еще самоувереннее, чем раньше, и была неприступна, как скала, когда дело касалось ежедневного управления галереей. Так же как и Эйдану, Кэти было известно, что у меня сейчас затяжной творческий кризис. Полгода назад со мной условились, что я создам новое произведение к определенному сроку, который угрожающе приближался, — а я до сих пор не представила новую работу и даже не имела понятия о том, как она должна выглядеть. Галерея Тейт[1] выбрала меня, чтобы представлять Великобританию на Международной выставке современного искусства. Ставки были очень высоки: в проекте участвовали музеи современного искусства Нью-Йорка и Сиднея, а также берлинская Кунсткамера. Сам факт, что выбрали именно меня, был равноценен всеобщему признанию не только моих заслуг, но и эффективности работы Эйдана за последние десять лет. Если в ближайшее время я ничего не придумаю, мы оба с ним сядем в лужу.
— Ну, пока что не самым лучшим образом, — спокойно ответила я Кэти, когда она протягивала мне кофе.
Она понимающе кивнула, затем взяла со стола газету и уставилась на мой рисунок.
— А это кто такой? — воскликнула она.
Как я поняла, это был намек на то, что мне уже пора уходить. Я сказала, что мне еще нужно подготовиться к презентации у Билли, и вышла под послеполуденное моросящее небо. Сидя в такси, я размышляла над тем неприятным положением, в котором я оказалась. От критиков часто можно услышать, что галерея Эйдана является не более чем фабрикой по производству идей о том, как заработать побольше денег; неким сложным механизмом, работающим за счет пиар-трюков, диктата цен и беззастенчивой рекламы. Я не отрицаю, что мы высоко взлетели на волне популярности и пользовались всеми материальными благами, которые она нам приносила. Но несмотря на дерзость и непохожесть наших работ, творческим посылом являлась не только ирония. У всех нас было что сказать зрителю — «постмодернисты с яркой индивидуальностью», как выразился один критик в начале нашего творческого пути. Но, возможно, время таких художников уходит: некоторые из нас уже начали поспешно распродавать все, что еще покупалось. Эта мысль была подобна удару по оголенному нерву. Для меня выставка на аукцион своих личных вещей символизировала начало конца. И если сама я имею непосредственное отношение к своему творчеству, то мое детство не является частью моего художественного наследия. Рисунки, сделанные в далеком прошлом, не предназначены для продажи — если только, конечно, они не находятся в руках у других людей.
