Дуглас Коупленд - Пока подружка в коме
– Дурдом, блин, – заметил Гамильтон. – И против не попрешь…
Меня этот факт и вовсе подкосил. Неужели придется мириться с собой таким, какой я есть сейчас? Мне-то хотелось только одного – поменяться на все сто процентов.
Через несколько минут Лайнус нарушил угрюмое молчание.
– Вот что я заметил, – изрек он. – В наше время каждый обвиняет всех остальных в наигранности действий. Понимаете, о чем я? Ну, что все какие-то неискренние, ненастоящие. – Он заглянул в свою чашку с растворимым кофе.
– Напиток – «мечта тинейджера», – перебил его Гамильтон.
– Никто не доверяет даже собственному, для себя созданному образу. У меня ощущение, что люди вокруг ненастоящие. Словно было в них что-то нутряное, ценное, а они взяли и выбросили это ядро прочь, заменив его какой-то красивой пустышкой. Давай, Венди, твой ход…
На некоторое время мы углубились в покер; нам было как-то не по себе под таким все насквозь просвечивающим прожектором.
– Аминь, ваше преподобие, – объявил Гамильтон. – Три валета, и банк мой. Ричикинз, твоя ставка. Хотя – это ты, Рич? Докажи мне, что ты – это ты, дерзкий самозванец.
– Гамильтон, у тебя очень забавная манера говорить, – резко сказал Лайнус, и в его голосе появились нотки, заставившие всех нас насторожиться. – Твоя речь похожа на фразы из рекламных роликов. Ты никогда не бываешь искренним, не стараешься быть вежливым. А ведь когда-то ты бывал довольно любезным. Ты в жизни никогда ни с кем не говорил по-настоящему. – Мы все застыли. – Когда ты был молод, это было весело, но молодость прошла, и теперь ты не то что не забавен, ты даже не скучен. Ты внушаешь ужас. И все-таки напряги мозги, вспомни, когда ты в последний раз говорил по-человечески с кем бы то ни было?
Гамильтон почесал ногу под гипсом.
– А оно мне на хрен не сдалось.
– И все-таки?
Гамильтон бросил просительный взгляд на Пэм, но тылы подвели его: Пэмми положила карты на стол и демонстративно озаботилась состоянием лакового покрытия лицевой стороны бубновой дамы.
– Я… – Гамильтон был явно застигнут врасплох. – Ну, мы с Пэм все время разговариваем. Правда, Пэмми?
Пэм, не отрывая взгляда от карт, ответила:
– Я в вашей дурацкой дуэли не участвую.
– Большое спасибо, дорогая. Не пойму я, Лайнус, к чему ты клонишь. По-твоему выходит, что если мне нравится легкая болтовня и шутки, то я уже и врун, и лицемер. В зеркало бы иногда посматривал. Сам-то та еще красотка.
– Гамильтон, в зеркало я смотрю ежедневно. А сказать я хотел только то, что ты сам захлопываешь перед собой последнюю дверь, ведущую – быть может – к спасению. Это доброта и честность. У тебя осталось еще лет тридцать пять; жизнь теперь покатится под гору.
– Да какого… – Гамильтон вскочил на ноги и потянулся к костылям, стоявшим в углу, над грудой обуви и кошачьим туалетом. -…Междометие, выражающее крайнюю степень неудовольствия, – поправил сам себя Гамильтон. – Только все это ни-ко-му-не-нуж-но, – преувеличенно внятно произнес он. (Гамильтон как раз примерно в то время озаботился своим произношением и стал брать в прокате только английские кассеты, чтобы скорректировать свой акцент в сторону британского.) – С меня хватит, не собираюсь я сидеть у этого проповедника. Пойду-похромаю домой. Пэм, ты как? Идешь или останешься здесь, чтобы стать настоящей в обществе Иисуса и наших друзей-приятелей?
Пэм посмотрела ему прямо в глаза:
– Я еще посижу, недолго.
– Прекрасно, до-ро-га-я. Пошкандыбал я.
Венди помогла ему с костылями. Он вышел на улицу, прямо под дождь, проорал нам со двора: «Пошли вы все!…» и потащился в сторону дома Пэм, хотя тогда нам казалось, что в демерольный[12] туман. Сидя вокруг стола, мы молча сложили в коробку карты и фишки.
– Забудет он все это, – вздохнула Пэм, ловко собрав со стола три бокала пальцами одной руки, – Он не из тех людей, которые способны измениться. Эх, кто бы мне объяснил, почему такие мудаки всегда настолько привлекательны и сексуальны? Ну не врубаюсь.
Я спросил:
– Слушай, Лайнус, зачем было все это устраивать?
– Не знаю, – ответил он честно. – Я просто должен был это сказать. Я боюсь, что мы уже никогда не изменимся, что мы потеряли даже способность что-то менять в себе. Ты об этом хоть иногда задумываешься?
– Да, – ответил я.
На следующее утро все было забыто.
Решив зайти к Гамильтону, я столкнулся на улице с Меган. Она шла в компании двух таких же тринадцатилетних подружек и одного приятеля. Все четверо дымили как паровозы, на парне были штаны мешком, а девчонки нарядились в одинаковые до ощущения клонированности шмотки; одинаковая косметика и прически еще более усиливали впечатление биоидентичности (совсем как когда-то Карен, Пэм и Венди). Я спросил:
– Ты куда-то собралась, Мег?
– Да так.
– «Так» – это как, где это твое «так»?
– Идем делать добрые дела, папа. Пасхальные подарки деткам-дебилам.
Ее друзья захихикали. Я вдруг понял, что Меган впервые была не рада видеть меня, мое присутствие ее тяготило. Умом-то я все понимал, но заноза в душе осталась.
– Не забудь, бабушка с дедушкой ждут тебя к ужину.
Она со вздохом закатила глаза, ее друзья демонстративно смотрели куда-то в сторону.
– Хорошо, папа.
Подростки-мучители. Смешно сказать, я был уверен, что без проблем преодолею вместе с дочкой ее трудный возраст. Как и большинство родителей, я думал, что у меня есть «волшебная палочка», при помощи которой дочь-подросток превратится из противника в друга. Как бы не так.
12. Будущее еще загадочней, чем ты думаешь
Наша кинокарьера началась дождливым утром в начале 1993 года (во вторник дело было); нарциссы еще крепко спали в траве, а с неба, словно из мокрого кухонного полотенца, сочилась серая мутная влага. Пэм, занимавшаяся гримом и прическами в нашей бурно развивавшейся в те годы кино– и телеиндустрии, договорилась, что мы – я, Гамильтон и Лайнус – заглянем к ней на съемки, которые на сей раз проходили на натуре по соседству с нами, прямо на склоне холма сразу за Рэббит-лейн. Снимали они тогда так называемый «Фильм недели», что-то в жанре «мама-теряет-ребенка-но-получает-ребенка-обратно», который с тех пор стал нам так хорошо знаком.
Рынок недвижимости в январе замирает, и у меня оставалось еще несколько свободных дней, в течение которых я мог играть в карты или просто убивать время. Лайнус, вольный стрелок, вообще мог брать выходные когда ему удобно. Мы вдвоем решили прогуляться до места съемок пешком и там уже встретиться с подъехавшим на машине Гамильтоном. Чтобы срезать угол, мы прошли через площадку для гольфа. Наткнувшись на потерянный мячик, мы устроили возню за право обладания этой ценностью, в результате чего Лайнус поскользнулся и упал на колени в кофейного цвета жижу. «Да, в вольной жизни есть свои преимущества», – задумчиво сказал Лайнус, сдирая с колен какую-то прилипчивую траву, тем временем грязь неумолимо растекалась по его брюкам.
До места съемок на Саутборо-драйв мы добрались перемазанные с ног до головы, весьма похожие внешне на участников массовки, но чувствуя себя здесь абсолютно посторонними. Гамильтоновский «джэвелин» уже стоял на обочине, и мы побрели, сами не зная куда, мимо вереницы белых фургонов и пикапов – неизменного атрибута любых натурных съемок. Мы отыскали Пэм.
– Так, гребите к фургону с буфетом, перехватите там что-нибудь, – распорядилась она. – Ждите меня там.
– Где звезды? – спросил Лайнус.
– Ребята, вы чего ждали? – удивилась Пэм. – Думали, тут вам хор девочек покажут, да чтоб каждая волокла на себе здоровенный пенопластовый булыжник? Или римских центурионов, разъезжающих на тележках для гольфа? Главное правило в кино: «Быстро-быстро собрались и – ждем!» Все, я пошла, через пять минут буду.
Мы поели холодных макарон и стали разглядывать толстые кабели, пересекавшие площадку в разных направлениях. Нам вдруг стало невыносимо скучно.
– Задолбало все это, – выразил общее мнение Гамильтон. – Пора сваливать.
Мы совсем уже было намылились сваливать, как меня окликнула Тина Лоури, моя старая школьная знакомая:
– Ричард! Ричард Дорланд, ты ли это? Это я, Тина.
У Тины, как и у большинства людей, работающих в кино или на телевидении, было слегка «извини-тороплюсь-не-могу-долго-говорить» выражение на лице. С узкой полоски чистого неба между тучами вдруг проглянуло солнце, и под его лучами эффектно сверкнул висевший на шее Тины экспонометр.
– Тина? Ты? Здесь?
– Ну да. А ты – ты-то как здесь? Массовка? Или вы в группе?
– Да нет. Я просто живу неподалеку. У нас тут одна подружка работает. Гримером. Пэмми. А ты тут кто? Режиссер-продюсер?
– Ну, до этого мне далеко. Я – ассистент режиссера, «А-эр». В общем, невелика шишка, вот только работы – завались. А ты что, Пэм знаешь?
– Да мы с ней вместе выросли, жили вон там, ниже по склону. А это Гамильтон, – я ткнул пальцем в перепачканную дубину, стоявшую рядом со мной, – ее любимая куколка.
