Жорж Сименон - Поезд из Венеции
— Хорошо провели отпуск? Дождей не было?
— В общем-то нет, только раза два или три была гроза.
— Вам нравится итальянская кухня?
— Дети обожают все, кроме моллюсков. Сын их в рот не берет.
— Ну, а раз вы отдыхали в частном пансионе, вам подавали их ежедневно.
Кальмар вздрогнул. Как этот незнакомец, видевший его всего несколько минут, догадался, что они жили в семейном пансионе, а не в одном из больших отелей на Л идо?
У него возникло смутное ощущение своей неполноценности, и он еще больше пожалел, что надел этот шелковистый костюм, итальянский покрой которого ему вовсе не шел.
Этот добродушный с виду человек, который сидел напротив, одновременно и раздражал, и интересовал его. Он, несомненно, успел уже заметить, что оба чемодана Кальмара, купленные специально для этой поездки, были отнюдь не первого сорта. Кальмару приходилось слышать, что в модных отелях портье судят о клиентах по их багажу, подобно тому, как некоторые мужчины судят о женщинах не по их платьям и мехам, а по обуви.
— Вы занимаетесь коммерцией?
— Нет, я работаю в промышленности, на одном предприятии.
Ну, это уже слишком. Ведь этот человек не имеет никакого права расспрашивать его. Тогда зачем же он, Кальмар, так искренне, даже, можно сказать, подробно отвечает ему.
— Вы разрешите?
Кальмар снял пиджак, он был весь мокрый от пота, несмотря на ветер, поминутно вторгавшийся в купе и грозивший сорвать занавеску. Под мышками у него появились большие влажные полукружья и он стыдился их, как физического недостатка. На работе Кальмар тоже стеснялся своей потливости, в особенности при машинистках.
— Ваша дочь станет настоящей красавицей.
А ведь незнакомец и видел-то ее всего лишь миг!
— Очень похожа на мать, но только живее…
И в самом деле, Доминике недоставало живости, остроты, того, что называют изюминкой. В тридцать два года она была стройна, миловидна, со светлыми голубыми глазами и грациозной походкой, но в ней всегда чувствовалась какая-то робость, как если бы она боялась привлечь к себе внимание, занять более видное место, чем положено.
— У вашей жены красивое контральто.
Жюстен принужденно улыбнулся. Как этот тип умудрился все заметить. Верно — голос Доминики, бархатистый и низкий, казался неожиданным для такого хрупкого существа и неизменно обращал на себя внимание.
Снова остановка — Падуя, и опять толчея на перроне, казалось, сотни людей брали штурмом поезд; целые семьи, множество детей, матери с младенцами на руках и даже толстая крестьянка с корзинкой, полной цыплят.
Пассажиры врывались через все двери, и видно было, как они, толкая друг друга, пробираются по коридорам в «голову» поезда, чтобы захватить свободные места.
— Вот увидите, через час по коридору нельзя будет пройти.
— Вам уже случалось ездить этим поездом?
— Не этим, но подобным. Порой просто диву даешься, куда эти итальянцы без конца разъезжают и почему в это надо вкладывать столько пыла? В иные дни кажется, что вся Италия стала на колеса в поисках места, где бы обосноваться.
Он говорил с каким-то акцентом, но Кальмар не мог понять, с каким.
— Вы инженер?
Вопрос этот снова заставил Кальмара вздрогнуть. Но на этот раз, по крайней мере, его попутчик ошибся.
— Нет, я ничего общего не имею с техникой. Я работаю в отделе образцов, и мой титул, поскольку каждому из нас выдали титул, — коммерческий директор на заграницу.
— You speak English?[2]
Кальмар ответил по-английски:
— Я преподавал английский язык в лицее Карно.
— И по-немецки говорите?
— Да.
— А по-итальянски?
— Могу только прочесть меню в ресторане.
На крутом повороте голубая занавеска снова хлопнула и взвилась к потолку, но тут в купе вошел контролер и занялся ею. Провозившись несколько минут и водворив ее на место, он попросил предъявить билеты.
У Кальмара билет представлял собой простой кусочек картона, билет же незнакомца состоял из нескольких, сколотых вместе розовых листков. Контролер вырвал один из них и положил к себе в сумку.
Если бы у Кальмара спросили о его впечатлениях от дороги, он не смог бы определить их, и, наверно, лишь раздраженно ответил бы, что ему не терпится поскорее приехать домой.
Примерно то же он ответил бы на вопрос о проведенном отпуске.
Кальмар был по горло сыт солнцем, песчаным пляжем, заполненным купающимися, ревом катеров и глиссеров, площадью святого Марка с ее голубями, где все казалось таким дешевым и где люди покупали бесполезные вещи только потому, что они заграничные. Его изводило все: не прекращавшиеся ни днем ни ночью шум, пение и музыка, детский крик и шаги на лестнице. Ох, как надоело ему за каждым завтраком, обедом и ужином переводить Жозе и Бибу название блюд в меню и пререкаться с ними, какое кушанье им по средствам, не говоря уж о тайном унижении оттого, что комнаты сняты в семейном пансионе, даже без вида на море.
И однако Кальмар знал, что пройдет какое-то время и дни, проведенные на Лидо, покажутся ему самыми яркими и приятными в жизни и он будет сокрушаться, что им не суждено повториться. Так бывало каждый отпуск. Минувший год всегда представлялся ему прекрасным, даже минувшие осень и зима, с их гриппами и детскими болезнями, которые в ту пору так тревожили его. Быть может, он не умел радоваться сегодняшнему дню, а может быть, это свойственно большинству людей? Кальмар сам не мог в этом разобраться, но не решался спросить кого-нибудь, тем более своих коллег по службе, которые несомненно высмеяли бы его.
Вот и сейчас ему было как-то не по себе, и он уже считал часы, оставшиеся до Лозанны, а потом до Парижа. По мере того как шло время, жара становилась все мучительнее. На минуту Кальмар открыл дверь в коридор, но там все окна были опущены и гулял невыносимый сквозняк. В купе снова взвилась оконная занавеска; на этот раз вставленный в нее прут прогнулся и ее не удалось опустить до конца, так что целый сноп солнечных лучей, врываясь в окно, обжигал лицо Кальмара.
Конечно, можно было перейти в другое купе. В вагоне оставалось еще четыре свободных места помимо тех, над которыми висели таблички «занято». Очевидно, пассажиры займут их на ближайших остановках.
Станции следовали друг за другом через каждые двадцать минут: Лонизо, Сан Бонифацио, Верона… Повсюду та же сутолока, повсюду вагоны брались приступом и люди, как обезумевшие, неслись по коридору. Однако вскоре передвижение прекратилось, так как пассажиры второго класса плотно забили проходы. Чемоданы, стянутые ремнями или перевязанные веревками, корзины, картонки, бесформенные тюки занимали места не меньше, чем люди. Все это громоздилось чуть не до потолка, а на полу сидели ребятишки. Чтобы попасть в туалет, приходилось перешагивать через них и протискиваться между родителями. Еще несколько станций — и добраться до туалета стало невозможно.
Однако никто не пытался завладеть четырьмя свободными местами — мягкими и удобными. Женщины стоя давали младенцам соску или кормили их грудью, поезд трясло, а им даже и в голову не приходило, что они могут сесть. В их глазах не отражалось ни зависти, ни грусти, ни обиды.
— Субботу и воскресенье вы проводите за городом?
— Да, неподалеку от Пуасси. Вы там бывали?
— Кажется, это между Парижем и Мант-ла-Жоли. Верно?
По существу, незнакомец даже не расспрашивал Кальмара, а скорее Кальмар подтверждал его вопросы. Создавалось впечатление, будто ему заранее известно, что тот скажет, и он задает вопросы только для того, чтобы удостовериться в правильности своих предположений.
— У вас машина?
— Да, малолитражка. В Париже она мне необходима, особенно для поездок из конторы на фабрику.
— И вы предпочли ехать поездом? Понятно, шоссе так забиты. Особенно трудно, когда ездишь с детьми.
А ведь Кальмар чуть было не поехал в Венецию на машине. Особенно Жозе хотела этого, хотя уже после двадцати километров принималась считать, долго ли еще им ехать.
Он чуть было не согласился. Но Доминика заявила:
«В таком случае мы уже ничего не сможем взять. Каждому придется оставить половину того, что нужно».
— У вас свой загородный дом?
На лице попутчика не было и признаков пота, и он в платке не нуждался. Когда поезд останавливался неподалеку от тележки с напитками и съестным — а, как правило, она оказывалась на другом конце платформы, — неизвестный покупал небольшую бутылку содовой «Кампари», и под конец Кальмар решил последовать его примеру.
— В нашем поезде тоже есть разносчик, но до нас он доберется не раньше Милана.
В душе Кальмар сердился на свою податливость. Он подробно отвечал на все вопросы незнакомца, а сам спрашивать ни о чем не осмеливался. Хотя ему любопытно было узнать кое-что.
