Жорж Сименон - Поезд из Венеции
Обзор книги Жорж Сименон - Поезд из Венеции
Жорж Сименон
Поезд из Венеции
Часть первая
Глава I
Почему он думал все время о дочери и образ ее заслонял перед ним все? Это его смутило, но пришло в голову лишь после того, как поезд тронулся в путь. Правда, смущение было мимолетное и, возникнув под стук колес, вскоре исчезло. Кальмара отвлек мелькавший за окном пейзаж.
Но почему все-таки ему вспомнилась Жозе, а не жена или младший сын, — ведь они стояли втроем под жгучими лучами солнца!
Может быть, оттого, что фигурка дочери на перроне выглядела особенно нескладной? Жозе минуло двенадцать лет, она была длинная и худенькая, с тонкими руками и ногами. Белокурые волосы, посветлевшие от морской воды и солнца, отливали серебром.
Выходя из пансиона, Доминика спросила Жозе:
— Уж не собираешься ли ты в таком виде провожать отца?
— А что? Столько людей ездят на глиссере в купальных костюмах. Ведь пристань прямо у вокзала. Разве потом мы не пойдем сразу купаться?
Доминика была в шортах и в прозрачной полосатой кофточке, купленной в каком-то узком переулке, среди толчеи неподалеку от канала.
Не потому ли Кальмар смутился, что впервые обратил внимание на начинавшую наливаться грудь дочери?
Все эти впечатления были неясны, словно мысли его окутал утренний туман, словно перед его глазами стояло марево, колышащееся между небом и землей, почти ощутимое, мерцающее и жаркое.
В голове и теле Кальмара еще отдавалась вибрация пароходика, привезшего их из Лидо, и то плавно покачивавшегося на длинных ровных волнах, то вдруг вздрагивавшего при приближении встречного судна.
Перед мысленным взором Кальмара вдруг возникла Венеция — ее купола и храмы, дворцы, собор святого Марка, Большой канал, гондолы и воскресный колокольный звон во всех церквах и часовнях в это раннее, но уже знойное утро.
— Купи мне мороженого, папа!
— В восемь часов утра?!
— А мне? — попросил мальчуган. Его звали Луи, ему недавно исполнилось шесть лет, но так как в раннем детстве он называл соску «Биб»[1], за ним сохранилось это прозвище.
Костюм Биба состоял лишь из плавок и клетчатой рубашки навыпуск. На детях были соломенные гондольерские шляпы с плоским дном и широкими полями, украшенные красной лентой у сестры и голубой у брата.
Сказать по правде, Кальмар не любил менять обстановку и поэтому все эти две недели чувствовал себя выбитым из колеи. Но жена захотела провести отпуск в Венеции, а дети, разумеется, горячо поддержали ее.
Кальмар ненавидел также отъезды и проводы. Он стоял перед открытым окном в неубранном купе, потому что это был один-единственный вагон, который шел издалека, из Триеста или откуда-то еще и больше отличался от других вагонов своим чужеземным обликом, цветом и особым запахом.
Какой-то человек, сидевший почти вплотную к Кальмару, внимательно разглядывал его. Видимо, он ехал издалека и уже сидел в купе, когда вагон прицепили к поезду в Венеции.
Вообще говоря, Кальмар не задумывался на этот счет. Он нетерпеливо поглядывал по сторонам, и у него в памяти невольно запечатлелись залитая солнечным светом платформа, газетный киоск в ее левом углу, люди, стоявшие у вагонов, — они также, как его жена и дети, ожидали отправления поезда и не сводили глаз с друзей и родных.
Все происходило, как обычно: поезд должен был отправиться в 7 часов 54 минуты. В 7 часов 52 минуты проводник начал закрывать двери, а механик прошел вдоль вагонов, постукивая то здесь, то там молотком. Всякий раз, когда Кальмар ехал поездом, ему хотелось узнать, что простукивает этот человек. Но потом он как-то забывал спросить.
Появился начальник вокзала со свистком во рту и сложенным наподобие зонтика красным флажком в руке. Откуда-то вырвалась струя пара, а может, и не пара — ведь поезд вел электровоз. Это, наверное, прочищали тормоза, и поезд вздрагивал, как вздрагивают все поезда.
Наконец раздался свисток. Жозе, лизавшая мороженое, — «джелато», как она теперь говорила, — помахала рукой на прощанье. Доминика давала последние напутствия.
— Главное — береги себя. Завтракай, обедай и ужинай в ресторане, у Этьена.
Ресторан, хорошо знакомый им обоим, находился в двух шагах от дома, на бульваре Батиньоль. Доминика считала, что у Этьена очень чисто и всегда свежая пища.
Взметнулся красный флажок. Начальник вокзала поднял руку — так же как Жозе и подражавший ей Биб.
Поезду пора было уже трогаться. Часы показывали 7 часов 55 минут, но вместо того, чтобы дать сигнал к отправлению, начальник опустил руку и несколько раз отрывисто и повелительно свистнул.
Поезд не тронулся. Провожающие смотрели куда-то вперед. Кальмар выглянул в окно, но ничего не увидел, кроме спин высунувшихся из окон пассажиров.
— Что случилось?
— Не знаю, — ответила Доминика, — Как будто бы ничего.
Она была тоненькая — конечно, не такая тоненькая, как дочь, — и даже в шортах выглядела элегантно. Она не могла загорать, как дети, и кожа ее лишь слегка покраснела от солнца. Темные очки скрывали голубые глаза.
Все взоры были обращены к начальнику вокзала, но тот, казалось, и не думал торопиться. Держа флажок под мышкой, он спокойно смотрел в сторону электровоза и чего-то ждал. И весь вокзал застыл, словно кадр из цветного фильма, отпечатанный в виде фотографии.
Провожающие чувствовали себя нелепо и теребили в руках уже развернутые платки. Застывшие на лицах улыбки напоминали гримасы.
— Кто-то опаздывает, — раздался голос рядом с Кальмаром.
— Не знаю, не видно, чтобы кто-нибудь бежал к поезду.
Мужчина — низкорослый и широкоплечий — бросил газету на диван и встал.
— Разрешите?
На какое-то мгновение его голова и плечи заслонили Кальмара в окне.
— С этими итальянцами вечные истории…
Незнакомец успел разглядеть Доминику и обоих детей. Кальмар снова встал у окна, принужденно улыбаясь. Он чувствовал, что Жозе и Бибу не терпится окунуться в море, удрать с раскаленного вокзала, прыгнуть в катер, который отвезет их на пляж. На лице у Доминики появилось озабоченное и грустное выражение.
— Главное, береги себя, Жюстен.
— Хорошо, обещаю тебе.
— По-моему, вот сейчас поезд уже отойдет.
Прошло еще не менее двух бесконечных минут, во время которых все не сводили глаз с невозмутимого начальника вокзала.
Наконец, из кабинета со стеклянной дверью вышел его помощник и подал знак. Начальник дал свисток, подождал еще несколько секунд и взмахнул флажком. Состав тронулся. Проплыл перрон со стоявшими на нем людьми. Жюстен все больше высовывался из окна по мере того, как удалялась и уменьшалась фигурка дочери и ее красный купальный костюм понемногу сливался с цветовой гаммой вокзала.
Солнце преследовало их, властно врываясь в купе вместе с потоками горячего воздуха. Тяжело дыша, Кальмар опустил голубую занавеску, которая, надувшись, как парус, сначала раза два или три взметнулась вверх и только потом повисла.
Венеция осталась позади.
Со своего места Кальмар мог теперь, сколько душе угодно, изучать своего попутчика, тот скомкал газету и сунул ее под сиденье.
Довольно долго двое мужчин притворялись, что не замечают друг друга, вот только незнакомец не так поспешно отводил взгляд, как Кальмар. Он был уже в годах, лет пятидесяти, а может быть, шестидесяти, с широкими плечами, мощным торсом и резкими чертами лица.
Кальмар успел заметить необычный, похожий на кирилицу шрифт газеты. Русский язык? Или сербский?
Внезапно голубая занавеска снова взметнулась вверх, впустив палящие солнечные лучи. Незнакомец поднялся и ловко, умелым движением закрепил ее.
— Вы француз? — спросил он, усаживаясь.
— Да.
— Парижанин?
— Да!
— Я уловил, что у вашей жены парижское произношение.
Кальмар не возражал против того, чтобы завязать разговор, но начать всегда трудно. Поезд остановился в Местре — первой станции после Венеции, и в коридоре появились местные жители, разыскивавшие купе второго класса.
— Почему вы уехали один? Какие-нибудь дела?
— Мы все собирались уехать сегодня. Но, как назло, не было ни одного свободного места в скором, который уходит в десять тридцать две. Вот я и решил уехать один, чтобы не заставлять семью проводить ночь в поезде и пересаживаться в Лозанне. А они останутся еще на несколько дней. Детям этого очень хотелось.
Кальмару показалось, что попутчик пристально рассматривает его костюм из летней шелковистой ткани. Впервые в жизни на нем был такой светлый, кремового цвета костюм. Жена настояла, чтобы он купил его на той же узенькой улочке, где она купила себе блузку.
«Кроме тебя, Жюстен, почти никто не ходит здесь в темном».
Кальмар предпочел бы одеться в дорогу иначе. Ни в Венеции, ни в семейном пансионе на Лидо, где они жили, такой костюм не бросался в глаза, но сейчас он чувствовал себя так, словно вырядился на маскарад. Этот наряд не вязался с его внешностью, с его расползшейся фигурой.
