В субботу, когда была гроза - Глазер Мартине

– А откуда ты узнал, что я дома?

– Интуиция.

– Правда?

Он закрыл записную книжку и серьезно посмотрел ей в глаза.

– Понимаю, что чувствуешь сейчас.

Она ничего не ответила, просто следила за его левой рукой, которой он медленно помешивал ложечкой чай, чтоб сахар растворился. Иногда ложка со звоном задевала стенки чашки.

Когда Касси почувствовала, что он наконец перестал смотреть на нее, то сказала как можно непринужденнее:

– Муса, внимательнее с формой глаголов. И с порядком слов. Ты совсем перестал следить за речью. Давай попробуем, как раньше? Устроим разговорный урок? Ты говоришь, а я исправляю ошибки.

Он опустил глаза и посмотрел на чашку. Затем поднял голову и улыбнулся Касси:

– Как скажете, учительница. Простите бедного Мусу. Я написал голландское стихотворение, хочешь услышать?

– Конечно. Сейчас, только возьму блокнот и ручку.

Он театрально взмахнул рукой:

– Стихотворение называется «Мерси»:

Касси улыбнулась.

– На кого это ты так разозлился? – спросила она, делая какие-то пометки.

Муса покачал седой головой:

– Не разозлился, Касси. Расстроился, устал. Как обычно, эти разговоры, мы злоупотребляем, ищем выгоду. Так много не знают, она. Не хотят знать.

– Ты о ком?

– Помнишь, ту королеву социальных дел? С такой высокой прической и кучей золота на руках. Надо ей поговорить со мной об извинении. Говорит свой маленький ротик: вам повезло, что вы здесь. Да, говорю, повезло, но и не повезло. Столько ждать, никакой стабильности.

– Не так быстро, Муса! Я не успеваю за твоей мыслью.

– О'кей, о'кей! Попью немного чаю.

Он сделал несколько маленьких глотков, поставил чашку и посмотрел вверх, на потолок, как будто там разворачивались события, которые он описывал.

– И? Что она сказала?

– Она показывают, простите, показывает пальцем на меня, вот так, – он ткнул указательным пальцем в сторону Касси, – и говорит: «Вы бы могли быть более благодарны. Получили дом, одежду, вставную челюсть…»

– Ах вот почему, – захихикала Касси. – А я-то думаю, что делают в твоем стихотворении вставные зубы. Извини, продолжай.

– Я говорю: я хочу работать, хороший врач. А она мне: у себя в джунглях, может быть. И этот ее отвратительный тон, Касси, понимаешь? Презрительный тон, как будто говорит с червяком.

Касси отчетливо представила эту картину, но, несмотря на негодование, не смогла сдержаться и засмеялась. Отложила ручку в сторону и сказала:

– Королева Соза – дура. Не принимай ее слова близко к сердцу, Муса. Ты совсем скоро получишь амнистию [12] и гражданство, вот что важно. Еще чуть-чуть, и тебе больше не придется общаться с этой теткой.

Она посмотрела на свой исписанный лист и задумалась. «Да, разумеется, он делает ошибки, но говорит так красиво, так интересно…» Касси вдруг почувствовала слабость. Она положила блокнот на стол и сказала немного устало:

– Ну, все не так уж и плохо. Ты иногда забываешь про склонения и путаешь падежи. И обращай внимание на формы глаголов, лица и числа. Не «этот глупый женщина идти», а «эта глупая женщина идет». Ты все это знаешь, Муса, просто торопишься.

Муса ответил не сразу. Он смотрел неподвижным взглядом куда-то перед собой. С ним такое иногда бывало, Касси уже привыкла. «Просто не трогай его, когда с ним это, – объяснил ей как-то Хуго. – Иногда прошлое подбирается к нему слишком близко, вот и все. А так само пройдет».

Все так и было. Через несколько минут мышцы его лица снова расслабились, а в глазах загорелись огоньки.

Широко улыбаясь, он положил правую руку себе на грудь:

– Знаешь, эта старая дед – болтун. Касси, скажи лучше, что с тобой.

Касси пожала плечами и ничего не ответила, но Муса продолжал пытливо смотреть ей в глаза. Она поерзала на стуле, заглянула в его чашку, проверяя, не надо ли подлить чаю, сделала глубокий вдох и сказала:

– Ты тут ни при чем, Муса. Последнее время мне тяжело разговаривать. Такое ощущение пустоты, здесь, внутри, как будто слова просто закончились. – Она попыталась улыбнуться. – И эти мои смешки. Извини, это не из-за тебя.

– Не говоришь о больших вещах – не говоришь о маленьких, – кивнул Муса. – Так всегда. Закон жизни, так сказать.

Вдруг на глаза опять стали наворачиваться слезы. Касси взяла со стола коричневый конверт, открыла его. Внутри были выписки из законов, распечатки с сайтов. Сверху – маленький желтый стикер с надписью: Иди в полицию! Не дай этим уродам избежать наказания! Касси швырнула всю стопку бумаг обратно на стол. Муса прочитал надпись и вздохнул:

– У него доброе сердце, у твоего Хуго. Хочет помочь, но не может. Ну, лучше сердиться, чем чувствовать боль, потому что не может тебе помочь. И снова закон жизни.

– Поэтому я ничего не говорю маме, – с грустью сказала Касси. – Она будет в ярости, если узнает. А обезумевшая от ярости мама – это куда страшнее, чем рассерженный Хуго.

Муса был знаком с ее матерью.

– Страшнее, чем рассерженный носорог, – с пониманием кивнул он.

Они помолчали. Касси думала о том, что сказал Муса. Злиться, чтобы не чувствовать грусть… Она вздохнула:

– Все так сложно. Сейчас… Я бы и хотела все рассказать, но с мамой – не знаю, чем это кончится… Будешь еще чаю?

Он кивнул и стал задумчиво наблюдать, как Касси наполняет его чашку чаем.

– Внутри твоей мамы буря, Касси, бесконечная буря. Ветер, порывистый ветер, затишье – никогда. Она ставит записку в голове: никогда больше не пить, и – хоп! – записки как не бывало. Она заводит порядок в жизни, – хоп! – все идет кувырком. Это болезнь.

– То есть, по-твоему, я должна ее пожалеть?

Он покачал головой:

– Можно сердиться. Можно сказать: будь мама, а не трудный ребенок. И кто знает, вдруг поможет. Если мама больше не боится бури, не быстро-быстро бежит, а сидит спокойно, как мудрый человек на горе, очень тихо. Страх и гневность просто приходят, спокойно смотреть на них, видеть, как они уходят с ветром. Тоже закон жизни. Подегустируй сама.

Касси рассмеялась:

– Попробуй сама, ты хотел сказать.

– Верно, попробуй. Закрыть глаза, найти местечко, здесь. – Он постучал себя по серой жилетке. – Где тихо и мирно. Дышать, как волны на море: туда-сюда, туда-сюда. Только это, и все. Туда-сюда, вдох-выдох.

Касси нахмурилась и отвела взгляд.

– Мне это ничего не даст.

Но казалось, Муса ее не услышал. Он сидел на диване, закрыв глаза. Она слышала, как он дышит: вдох-выдох, вдох-выдох. С улицы доносились детские голоса. Где-то высоко в небе гудел крошечный самолетик. Вдох-выдох. Покой, синева.

– Мне скоро надо в школу, – вдруг сказала она.

– Хорошо, Касси, я уеду.

В глазах у нее снова стояли слезы. Она вскочила и, пряча лицо, убежала на кухню.

– Нет, совсем не хорошо! Ничего не хорошо! Я больше не хочу ходить в эту гребаную школу и деревню эту я больше видеть не хочу! Почему я не могла просто остаться у Хуго?

Она со всей силы била по столу, по холодильнику, по дверце шкафчика. Остановилась у окна. Закрыла глаза, прислонилась лбом к холодному стеклу. Не издавая ни звука, задержав дыхание, потому что ее тело было переполнено слезами. Одно движение – и они выплеснутся наружу. Касси услышала приближающиеся шаги Мусы. Сначала шаг, а за ним – звук подтягивающейся следом больной ноги. Шаг, шух, шаг, шух, и вот он уже у нее за спиной, обнимает ее.

Ну вот, началось.

– Я боюсь ездить там, – разрыдалась Касси.