Запретная тетрадь - Сеспедес Альба де
Сейчас я как будто припоминаю, что официант в баре, передавая мне поднос с двумя чашками кофе, посмотрел на меня двусмысленно, – но это мне, конечно, показалось, он меня много лет знает. Из-за событий последних дней я так нервничаю, что кофе директору подавала трясущимися руками. «Не предлагаю вам сигарет, зная, что вы не курите», – сказал он. Я удивилась, что он заметил, но вообще-то, это естественно, мы каждый день проводим много времени вместе. Микеле спрашивал меня, сколько ему лет; меньше пятидесяти, конечно, хотя уже почти все волосы седые – когда меня только взяли в штат, у него были лишь проблески седины на висках. Я думала о том, что о нем сказал Микеле, о привычке подвозить меня домой во время войны, когда мы зарабатывались допоздна. Тем временем директор, потягивая кофе, открыл какую-то папку. Я предложила: «Поработаем?», он ответил: «Да нет, сегодня суббота», а я добавила: «Ну и что?» На самом деле он и не мечтал о другом. «Что я вам говорил? – заметил он, смеясь. – Это вредная привычка». Но нам было радостно.
Мы обсуждали какие-то новые поставки, я делала заметки, чтобы составить письмо в Милан. В конторе вокруг нас царило спокойствие, уют, столики в каждом кабинете были, должно быть, аккуратно убраны, шкафы в архивах – закрыты, телефоны не звонили, не слышно было сухих щелчков коммутатора или нервного стука печатных машинок. Мне казалось, я впервые ценю все то, что окружало меня. Мирелла, рынок, грязные тарелки – здесь они не могли до меня дотянуться. Я вспоминала ту злую реплику, брошенную Миреллой: «Ты убеждаешь меня, что на моем месте поступила бы иначе, едва оказавшись наедине с мужчиной». Я испытала чувство потерянности, почти головокружение. Посмотрела на часы, сказала, что не могу остаться надолго. Директор огорчился, но потом – наверное, подумав, что в субботу не имеет права задерживать меня, – сказал: «Понимаю». Я осознала, что радуюсь работе не только из-за заработка; при мысли, что внезапное состояние, наследство ну или там выигрыш в лотерею оставит меня без уважительной причины продолжать работать и дальше, у меня холодок пробежал по коже. Тогда я бы действительно постарела, стала злопамятна и приобрела бы все те гадкие причуды, какие бывают у стариков. «Мне не обязательно уходить сейчас же, – поспешила добавить я, – я могу еще ненадолго остаться». И объяснила, что мне нужно домой пораньше потому, что дочь больше не может помогать по дому: с понедельника она тоже начинает работать в бюро у одного адвоката. «Может, вы его знаете, – робко добавила я, – фамилия этого адвоката Барилези». Он ответил, что знает его много лет, что это один из самых уважаемых экспертов по уголовному праву. Я хотела спросить, сколько ему лет, но не осмелилась; вместо этого спросила, знает ли он «друга моих детей». «Адвоката по фамилии Кантони», – сказала я. «Сандро Кантони? Ну конечно. Прекрасный адвокат, молодой, и тоже специалист по уголовному праву: он придет Барилези на смену». Я подскочила, хотела что-нибудь сказать, да что там – все ему рассказать, но вместо этого пробормотала: «Да, знаю». Я уверена, что у Миреллы с ним роман, Марина права. «Он очень богат, этот Кантони, не так ли?» – спросила я безразлично, перекладывая какие-то бумаги. «Не думаю, что прямо очень, – сказал он, – но, уж конечно, сейчас, должно быть, зарабатывает немало». Директор моей конторы чрезвычайно богат; на самом деле предприятие принадлежит именно ему, хотя по бумагам значится как акционерное общество. Я смотрела на его элегантный серый костюм, его золотой портсигар. Мне казалось, что он очень сильный человек; может быть, поэтому от него всегда исходило ощущение надежности и спокойствия. Я хотела побеседовать с ним о Мирелле, мне казалось, что будет проще говорить с ним, чем с Микеле; но мы никогда не обсуждали того, что не относится к работе. Иной раз я из вежливости справляюсь о здоровье его детей, его жены, которую едва знаю, потому что она никогда не заходит в контору, а звонит, чтобы ей прислали машину. В этих стенах его и моя семья кажутся выдуманными, воображаемыми.
Мы поработали еще по меньшей мере час, и под конец я успокоилась. Мы вышли вместе, он предложил подвезти меня до дома на машине. Я настолько твердо отказалась, сославшись на какие-то покупки, которые мне нужно было сделать, что он холодно сказал: «Как вам угодно», – и как будто в чем-то заподозрил меня, как Микеле. Я хотела подозвать его снова, но машина уже тронулась с места. Я осталась одна на тротуаре, дул ветер, и мне было очень холодно.
Сейчас два часа ночи: я никогда так долго не писала, у меня болит запястье, я устала, окоченела, пишу на кухне; я разожгла небольшой огонь в жаровне, но он уже потух. Передо мной стоит большая корзина, набитая бельем для штопки: сейчас я спрячу тетрадь под ним. Это надежное место. Мирелла точно к нему и близко не подходит.
12 февраля
Сегодня вечером я ходила ждать, когда Мирелла выйдет с работы. Я не хотела, чтобы она увидела меня, поэтому поглядывала на парадную дверь издалека, готовая в любой момент скрыться в молочной. Мне казалось, все на меня смотрят с любопытством, особенно мужчины. Наконец я увидела, как она выходит – на часах едва минуло восемь – и направляется к трамвайной остановке: я различала в сумерках ее красное пальто. Увидев, что она одна, я была разочарована, не могла в это поверить и очень боялась, что она меня заметит; к счастью, трамвай пришел в тот же миг, а я села на следующий.
За ужином Мирелла говорила о своем первом рабочем дне, выглядела довольной; я хотела бы верить ей, но не могу; мне, однако, стоило бы заставить себя – так легко жить, связывая движение с движением, день со днем, не задумываясь. Может быть, это работа сформировала у меня привычку наводить порядок в мыслях, размышлять, и это причинило мне вред. Риккардо после ужина заговорил о политике, ругал правительство, но это была уловка, чтобы покритиковать сестру: он говорил, что мужчины подолгу не могут найти работу, а у женщин получается сразу. Я чувствовала злорадные намеки в его словах. Мирелла, сохраняя полное спокойствие, посоветовала ему заняться стенографией, как она. Он ответил, что не нуждается в этом: он окончит университет в этом году, а потом отправится в Южную Америку, где один друг пообещал ему место в некой компании в Буэнос-Айресе. Это объявление ужаснуло меня, я сказала ему: «Ты с ума сошел?» Думаю, что он надолго задержится вдалеке, будет приезжать навестить время от времени, но уже не зная ничего о нас, о нашей жизни; он даже привыкнет говорить на иностранном языке. «Не хочу», – сказала я. Микеле, напротив, поощрял его. Может, он считает, что самому Риккардо это будет выгодно, а может, он не прочь остаться один, без всяких хлопот, всей этой ответственности. Мне же от одной мысли о жизни в этом доме без детей становится страшно.
14 февраля
Сегодня звонила Клара: мне было приятно услышать ее голос, узнать, что она в порядке. Она хотела поговорить с Микеле, ей нужно что-то у него узнать, справиться в банке насчет финансирования одного фильма. Я пригласила ее в гости, и она сначала сказала, что очень занята, но в конце концов согласилась зайти на обед в воскресенье. Надо бы уже и в самом деле начать поиски домработницы, я слишком устала; поговорила об этом с Микеле, а он обвинил меня, что я передумываю каждую секунду.
Я забыла упомянуть кое о чем. Директор конторы вчера утром, когда я принесла ему почту, не глядя спросил меня, как там мои покупки. Я удивленно спросила какие. А она сказал: «Ну как же, в субботу вечером». Я на секунду замешкалась, а потом смеясь ответила, что это не какие-то важные покупки, просто мне нужно было найти, что приготовить на ужин. Он улыбнулся, словно не веря мне, и сказал: «Славно, славно».
16 февраля
Вопреки мнению Микеле, я не могу перестать тревожиться о поведении Миреллы. А ведь она уже несколько дней выглядит поспокойнее; на лице больше нет того агрессивного, жесткого выражения, которое омрачает ее лоб, как грозовая туча. Это ее лицо я знала с тех пор, как она была девочкой, поэтому научилась читать его и защищаться. Но теперь я дезориентирована: на ее посерьезневшем лице не осталось и тени обиды, и это кажется мне подозрительным. Она всегда просыпается спозаранку, идет в университет; после обеда сразу выходит из дома, чтобы вовремя прийти в бюро, – прежде она никогда не отличалась пунктуальностью. Вчера вечером, когда она возвращалась домой, я видела, как она выходит из машины Кантони, нежно машет рукой на прощание и исчезает в парадной. За ужином она сидела молча, потом сразу пошла спать, сказав: «Я устала»; казалось, что эта реплика вырвалась у нее непроизвольно. Чуть позже я хотела было пойти к ней в комнату под каким-нибудь предлогом, но, поразмыслив, решила, что лучше не начинать разговор, и на цыпочках вернулась назад. Под дверью у Риккардо тоже горел свет; он позвал меня: «Мам…» Мой сын сидел за столом: уже несколько дней он очень много учится, готовит дипломную работу. Он попросил чашку кофе, чтобы не уснуть, и мне было приятно сделать что-то для него. Из-за поведения Миреллы, хоть я и работаю целый день, мне кажется, что я стала бесполезной. Пока Риккардо пил кофе, я провела руками по его волосам. У него красивые мягкие волосы; закрывая глаза, я представляла его ребенком. «Помнишь, – сказала я ему, – как ты говорил, что, когда вырастешь, хочешь стать машинистом или водителем трамвая?» Он улыбнулся: «Почему ты об этом думаешь, мам?» Я ответила: «Гадаю, в чем призвание моего сына, и никак не могу понять». Боюсь, что его решение отправиться в Аргентину – поступок, продиктованный отчаянием; возможно, таким образом он думает уйти от своих серьезных внутренних сложностей, но я полагаю, что недостаточно перебраться в новую страну, чтобы избежать встречи с ними. Он принес домой брошюру, рекламный проспект какого-то турагентства с изображением гор, озер Аргентины. Я обратила его внимание на то, что у него не увеселительная поездка, горы и озера не важны, в Италии тоже немало гор, однако он все равно хочет покинуть ее. Но Микеле призвал меня не отговаривать его, и хотя у меня другое мнение, я полагаю, что такие решения надлежит принимать отцу, и потому умолкаю. Микеле и Риккардо вместе листают эту брошюру и с растущим воодушевление рассматривают горы. Микеле сказал ему: «Если тебе там понравится, я тоже приеду». Я возразила: «А мы?» «Вы тоже, само собой, – добавил он, – все поедем». Риккардо сказал: «В тех краях богатеют быстро».
