Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний
В личных записях Блока, его письмах к матери этого периода есть резкие слова о Тарле и даже намек на его еврейство. Сын выкреста А. Блок был человеком весьма чувствительным по этой части. Подробнее обо всем этом рассказывается в этюде «Столкновение».
Тот же круг, к которому принадлежал Тарле, определил и его место после прихода к власти большевиков. Место это оказалось в оппозиции. Сейчас говорят, что его оппозиция была не столь активной, как у других, раз он не был выслан в 1922 г. Это не так. Во время «красного террора» он выпустил тенденциозную подборку материалов по террору времен французской революции, демонстративно посвятил одну из своих книг памяти министров Временного правительства Шингарева и Кокошкина, убитых пьяной матросней. Он читал далеко не марксистские лекции, издавал исторический журнал «Анналы», прикрытый на 4-м номере властями «по недостатку бумаги», где печатал «бывших». Мало кто из высланных был столь активен. Скорее всего, его «забыли» в России потому, что среди власть предержащих было много доучившихся и недоучившихся студентов Петербургского университета, помнивших его революционные настроения начала века.
Первые 13 лет советской власти у Тарле тоже не было повода для переживаний о покинутом им народе. Народ этот, в отличие от самого Тарле, внешне процветал, поставляя режиму больших и малых начальников. Когда Тарле впервые после Гражданской войны смог навестить в Одессе свою сестру, потерявшую мужа, голодный, но веселый город запомнился ему мамалыгой «У Фанкони» и мальчишками, орущими частушки:
Еврей, зуктер, живет себе не даром,
Он строит, махтер, рай свой на земле —
В том рае Сарра станет комиссаром,
А Хаим с нею будет жить в Кремле.
Не будем говорить, что здесь кто-то чего-то недопонял. Просто тогда истина казалась очевидной: один местечковый еврей попадал в начальники, другого уже он пристраивает в соседние начальники, брата жены — в прокуроры и т. п., и как в песне «кругом одни евреи».
А теперь мы точно знаем, что ни одно мало-мальски значительное место в стране не заполнялось без «рекомендации партии», т. е. аппарата, возглавляемого Сталиным и насчитывающего несколько сотен человек, работавших «как один человек». Таким образом, все эти Берманы, Френкели, Аграновы, Ягоды, Яковлевы и др. были «укомплектованы» умевшим ждать долго и терпеливо Сталиным, уже тогда видевшим в далеком будущем ту ситуацию, когда он выступит «освободителем» русского и других народов от «еврейского засилья». С кем же «подбирал» эти ценные кадры Сталин? Благодаря тому, что Сталин числил себя классиком марксизма по национальному вопросу, теперь достаточно заглянуть в его «труды», из коих ясно, что летом 24-го в «партии» было: великороссов — 85 %, украинцев — 7 %, евреев — 6 %. Добавим, что 2/3 этих великороссов были людьми «сталинских призывов», никаких заслуг перед революцией не имевшими и готовыми стереть с лица земли всех этих «подпольщиков» и «участников». Такова была рвущаяся «на дело» свора, поводки от которой Сталин держал в руках, умело направляя ее до поры до времени в рамки «партийных дискуссий». Долгожданный инструмент для еврейского погрома в партии, о котором «вождь» мечтал с начала века (Сталин, соч., т. 2, с. 50–51), был наконец в его руках, но сам погром уже должен был быть не только еврейским, ибо за последние годы та тонкая прослойка заслуженных функционеров, которая составила теперь высшее и среднее звенья управления страной, так перемешалась между собой, создав плотную паутину семейных, клановых, дружеских и деловых связей, что громить уже нужно было всех, и для подготовки такого суперпогрома требовалось время. А пока в «партийной прессе» создавалась видимость вездесущности евреев, чему всемерно способствовали такие неумные и вздорные люди, как авантюрист Гришка Зиновьев и напыщенный «профессор» Каменев. Впрочем, не исключено, что они и сами уже знали, что никакие они не «деятели», а старые облезлые куклы-марионетки, вынужденные продолжать свою игру по сталинским правилам.
Несмотря на всю эту политическую чехарду, вторая половина 20-х годов оказалась для Тарле счастливой. До Академии наук у «партии» руки еще не дошли. Там царило дореволюционное большинство во главе с другом Тарле — непременным секретарем принцем С. Ф. Ольденбургом, и эта истинная Академия почтила Тарле сначала избранием в члены-корреспонденты (1921), а затем и в академики (1927). Почти каждый год он выезжал в научные командировки в Европу. И наконец, в эти годы он создает одно из самых выдающихся своих произведений «Европа в эпоху империализма. 1871–1919», вышедшее двумя изданиями подряд (1927 и 1928). Слово «империализм» было им употреблено, чтобы сделать книгу проходной. На самом деле, марксизмом в ней и не пахло, а ленинская брошюра на эту тему лишь бегло упомянута в одном из примечаний.
Книга эта произвела огромное впечатление в обществе. Впервые за много лет серьезный читатель в империи получил неидеологизированное, увлекательное как детектив изложение событий европейской истории, многие свидетели которых были еще живы. Но этой же книгой Тарле вторгся в ту «заповедную» эпоху, которая находилась в «монопольном владении» историков-марксистов, что переполнило чашу их терпения. Кстати, по той же причине уже потом, когда Тарле был в почете, этот шедевр исторической прозы все же продолжал находиться в числе «забытых книг» и переиздавался только за рубежом.
А тогда Тарле стали «монтировать» в «Промпартию», но, вероятно, не успели доработать сценарий, и арестован он был 29 января 1930 года по «академическому делу». К этому моменту появилась и первая книга о творчестве Тарле. Она называлась «Классовый враг на историческом фронте» (авторы — «партийные» евреи Г. Зайдель и М. Цвибак). Прошли «гневные митинги» в университетах, бывшие ученики и друзья изобрели бранное слово «тарлевщина», и оно пошло гулять в прессе.
Формированию «академического дела», помимо причастных к этому процессу по службе, активно помогали люди, готовые занять места, освободившиеся в результате ареста и ссылки десятков выдающихся ученых. Вот, например, воспоминания арестованного в 30-м году «за компанию» младшего научного сотрудника института истории, впоследствии дожившего до 100-летнего юбилея академика Н. Дружинина, которого на допросе спросили о «старых профессорах»:
«— А вы знаете, что они питают вражду к советскому строю?
— Зная монархические убеждения Платонова, Любавского, Яковлева и др. воспитанников государственной школы и некоторые их публичные заявления, я не мог не согласиться…
— А вы знаете, что они затевали?
— Нет, не знаю.
— Они хотели организовать вооруженное восстание против советского строя и свергнуть существующую власть!
У меня вырвалась фраза:
— А кто же пошел бы за ними?»
(Дружинин Н. Избранные труды. М.,1990. С. 97).Как видим, «молодой» (ему было лет 40) ученый не очень сомневался в том, что 70-летний Платонов собирался поднимать вооруженное восстание. Из таких «показаний» шили «дело». Тарле же у Платонова и задним числом у Рамзина должен стать «министром иностранных дел».
Стрелять главных «заговорщиков» не стали. Академиков исключили из Академии и отправили в ссылку, причем Тарле — в самую далекую — в Казахстан. Логика сценария «академического дела», имевшего «монархическую основу», не позволяла перегружать его евреями. В то же время сценаристов «мелкие» подробности происхождения и биографии героев «дела» не интересовали, и выходец из «еврейской семьи купца», участник революции 1905 года Тарле был ими без колебаний назначен вторым (после Платонова) лицом в процессе. Состав «обвинителей» был многонациональным и многоярусным: в нижнем рвались в бой шавки (Зайдель, Захер, Цвибак, Молок и т. п.), а над ними возвышались «киты», критиковавшие с «идейных» позиций без примитивного доносительства — Покровский, Лукин, Фридлянд, Каменев.
По стечению до сих пор невыясненных обстоятельств Тарле был возвращен из ссылки одним из первых. Ныне появились «разоблачители», связывающие этот факт с их собственными домыслами о том, что Тарле своим возвращением и последующими чинами был вознагражден за сотрудничество со следователями. Что касается возвращения, то годом раньше, годом позже вернулись и продолжали свою работу все (кроме умершего в Саратове старика Платонова), осужденные по «академическому делу», а вот насчет «чинов» у Тарле не получилось: до самой своей смерти он оставался старшим научным сотрудником Института истории АН СССР и не заведовал не только институтами, но даже кафедрами, а читал лишь небольшие курсы в разных учебных заведениях. Ну а слава его не дарована властями — она добыта его трудом и талантом, его книгами, обошедшими весь земной шар, что, естественно недоступно пониманию «разоблачителей».
