Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний
«Одно же чувство было живо и печально в нем до сих пор: когда-то, в такой же вечер, мимо дома его детства прошла девушка, и он не мог вспомнить ни ее лица, ни года того события, но с тех пор всматривался во все женские лица и ни в одном из них не узнавал той, которая, исчезнув, все же была его единственной подругой и так близко прошла, не остановившись».
С этого момента образ девушки из детства не покидает Прушевского, и он мечтает найти ее и встретиться с нею.
Инженер Ананьев же, оказавшись в окрестностях своего родного «приморского города N», мечтал о встрече и мимолетном романе с какой-нибудь незнакомкой, но именно к нему, не искавшему Встречи, пришла девочка из страны его детства:
«Это была Наталья Степановна, или, как ее называли, Кисочка, та самая, в которую я был по уши влюблен 7–8 лет назад, когда еще носил гимназический мундир. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Я помню эту Кисочку маленькой, худенькой гимназисточкой 15–16 лет […]. Что за прелесть девочка!»
Роман двадцатишестилетнего Ананьева с Кисочкой, уже бывшей замужем, развивался на фоне страны их детства и не без элементов готики в виде заброшенного четырехэтажного здания с очень высокой трубой, в котором когда-то была паровая мукомольня и в котором сидит эхо и отчетливо повторяет шаги прохожих, а также городского кладбища, развивался очень бурно, но закончился ничем: им не суждено было быть вместе, потому что он позорно бежал из города N.
В поисках своей потерянной любви производитель работ на Котловане Прушевский также оказался вблизи заброшенного здания, в данном случае — кафельного завода, стоявшего в травянистом переулке (упиравшемся в кладбище) и постепенно враставшего в землю. Там и обнаружилась умирающая женщина:
«Став на колени, Прушевский коснулся мертвых, огорченных губ женщины и, почувствовав их, не узнал ни радости, ни нежности.
— Это не та, которую я видел в молодости, — произнес он. И поднявшись над погибшей, сказал еще: — А может быть, и та, после близких ощущений я всегда не узнавал своих любимых, а вдалеке томился о них».
И Ананьев, и Прушевский предстают в повестях Чехова и Платонова одинокими и погруженными в свою работу:
«Когда мы вернулись в барак, инженер […] сел за свой рабочий стол с очевидным намерением продолжать пить, говорить и работать. Отхлебывая понемножку из стакана, он делал карандашом пометки на каких-то чертежах…».
(Антон Чехов, «Огни»).«Инженер наклонил голову, он боялся пустого домашнего времени, он не знал, как ему жить одному.
— Тогда и я пойду почерчу немного и свайные гнезда посчитаю опять».
(Андрей Платонов, «Котлован»).Есть нечто общее и в структуре повестей «Огни» и «Котлован»: темы «насыпи» в первой из них и «котлована» во второй на некоторое время отходят в этих повествованиях на второй план и затем на последних страницах появляются снова, как символ безысходности и печали.
* * *В поисках возможных источников творчества Платонова исследователи обычно обращались к литературному наследию Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого, Достоевского, Чернышевского и лишь в самых редких случаях пытались установить связи некоторых его текстов с произведениями Чехова, но, кажется, никто из них не обращал внимание на то, что платоновский «Котлован» является почти зеркальным отражением повести «Огни». Сходство этих повестей не исчерпывается, как мы видели, обращением к образу Земли, видоизменяющейся по воле людей, и оно продолжается сближениями и даже прямыми совпадениями в «инженерных» линиях сюжета — в судьбах и обстоятельствах жизни Ананьева и Прушевского, в столь любимом Платоновым и столь редким у Чехова возвращении героев в страну их детства, в присущем обеим повестям неразрывном единстве исходного и конечного — жизни и смерти.
«Огни» — единственное крупное произведение Чехова конца 80-х годов ХІХ века, не включенное им в собрание сочинений. Может быть, причина этого кроется в одной из последних фраз повести: «Да, ничего не поймешь на этом свете!», выражавшей беспомощность человека перед всем тем, что ожидает его в жизни. Через сорок лет уже Платонов попытался разобраться в этом. Тоже не получилось.
