Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний
Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний краткое содержание
Лео Яковлев
Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний
Источник: www.lib.ru, Библиотека Александра Белоусенко
Несколько вступительных слов
Судьбы людей всегда привлекали мое внимание, и поэтому я довольно часто обращался к тому виду творчества, который литературоведами именуется биографическим жанром. Однако, чтобы полностью и во всех подробностях рассказать о жизни другого человека, нужно ее, эту жизнь, на мой взгляд, самому пережить и перестрадать всю, час за часом и даже мгновение за мгновением. На такой подвиг у меня не хватило бы ни времени, ни силы воли. Поэтому мои биографические тексты, к сожалению, либо фрагментарны, либо представляют собой попытки выделить в чужих жизнях и характерах лишь то, что запомнилось мне, или сформулировать некое общее впечатление о лицах и личностях, которым было суждено привлечь к себе мое внимание на разных этапах моей довольно долгой жизни. Отсюда и название этой книги — «Штрихи к портретам». Вторая же часть названия «…и немного личных воспоминаний» говорит о том, что знакомство автора с его героями не всегда было заочным.
Еще одна особенность этой книги состоит в том, что в ней соседствуют личности известные и даже всемирно известные, чьи имена можно найти в энциклопедиях многих стран, и те, к которым обычно применяют слово «забытый». Здесь они оказались рядом, потому что я абсолютно убежден в их изначальном и конечном равенстве перед Всевышним и в том, что все проходит, и, несмотря на все земные заслуги в нашем суетном мире, каждого человека раньше или позже ожидает забвение. Речь же может идти лишь о временной отсрочке.
За пределами этой книги остались написанные мной портреты и жизнеописания пророка Мухаммада, Омара Хайяма, Свами Вивекананды, Владимира Ивановича Даля, Антона Павловича Чехова, Евгения Викторовича Тарле и многие другие, увидевшие свет в 1981–2003 гг. в различных книжных изданиях и уже занявшие свои места на полках книгохранилищ. Вошли же в нее мои еще не публиковавшиеся биографические и мемуарные зарисовки, составившие здесь раздел «Из книги «Некрологи», а также очерки и эссе, напечатанные в периодике Украины, России, Армении, США и Израиля в 1986–2004 гг. под моей фамилией (Я. Л. Кранцфельд) и псевдонимами (Лео Якоб, Лео Яковлев) и поэтому растворившиеся во времени и пространстве, ибо эпоха сбережения всех без исключения газетных подшивок в крупных книгохранилищах безвозвратно ушла в прошлое. И мне захотелось сохранить хотя бы то, что и сейчас мне кажется заслуживающим внимания. Так появилась вторая часть этой книги — «Воспоминания и очерки разных лет».
Я старался не вносить какую-либо существенную правку во все, написанное ранее, поскольку мне хотелось по возможности сохранить признаки прошедшего времени, которые содержатся не только во взглядах на дела минувших дней, но и в самой структуре текстов, записанных много лет назад.
Завершают же эту книгу три небольших эссе, касающиеся отдельных эпизодов жизни и творчества Аполлона Григорьева и Ивана Горбунова, Александра Блока, Антона Чехова и Андрея Платонова. Они объединены в раздел «Заметки читателя», поскольку их автор по отношению к чужому творчеству был и остается читателем и на литературоведческие лавры не претендует.
Из книги «Некрологи»
Пролог
По первоначальному замыслу этих записок все характеристики встреченных мною лиц должны были появиться в тексте так и не написанной книги о моей жизни, но это еще более глубоко упрятало бы от читателя мои личные душевные движения и нарушило бы и так достаточно неопределенную хронологию рассказа. Думая об этом, я решил более значительные биографии, вернее, фрагменты биографий, выделить в самостоятельный цикл.
Это решение пришло прошедшим летом в Херсонесе, где я рассматривал надгробные камни и читал переводы эпитафий. Я подумал о том, что некрологическое направление в мировой литературе, пожалуй, самое древнее, оно началось с могильных надписей и потом, по мере утраты краткости, присущей юному человечеству, превратилось в стихотворные и прозаические излияния, в профессорские некрологи типа «Известие о жизни и смерти имярек», в могучий биографический жанр современной литературы. Учитывая, что мои биографические заметки не будут чрезмерно длинными, прежде всего, по причине отсутствия должного количества фактов и впечатлений, я решил дать им старое и привычное название: «Некрологи», а если случайно в этом цикле зайдет речь о живом еще человеке, то ведь это, во-первых, временно и, во-вторых, относительно, ибо как сказал один покойный поэт-бард:
Только я теперь по мертвым не плачу —
Я ж не знаю, кто живой, а кто мертвый.
1982
* * *Слова А. Галича были мной приведены в 1982 году так, как они отложились тогда в моей памяти после прослушивания магнитофонных записей. Сейчас можно их уточнить по печатным изданиям:
Я ведь все равно по мертвым не плачу —
Я ж не знаю, кто живой, а кто мертвый.
Более чем два десятилетия, прошедшие со времени написания «Некрологов», развеяли мои опасения: теперь уж никого из тех, кому они были посвящены, не осталось в живых. Из всех биографических эскизов-воспоминаний был опубликован только один — о Л. Белозерской-Булгаковой.
2004
Иван Михайлович Майский с супругою своею Агнией Александровной
Прошедшим летом я побывал снова в Ливадийском дворце в Ялте. Несмотря на всегдашний ремонт в залах, в одном из них была восстановлена обстановка заседания большой тройки в 45-м году, когда я домучивал свои последние узбекские месяцы в эвакуации, и была выставлена картина, изображающая заседание, где кто и как сидел, стоял, лежал. Там я увидел знакомую бородку заместителя министра иностранных дел Ивана Михайловича Майского, и нахлынули воспоминания…
Впервые увидел я Майского в году примерно 49-м, когда он уже не был заместителем министра, когда начал функционировать академический дачный поселок в Мозжинке под Звенигородом и когда он, Майский, из осторожного, но весьма самоуверенного дипломата превратился в ничего не значащего академика, разрабатывающего какие-то одному ему известные и даже ему не нужные проблемы испанской истории.
Ряды его соратников из так называемой «чичеринско-литвиновской школы дипломатов» неуклонно редели за счет естественной убыли и «переходов на другую работу». В закоулках Дома на набережной еще можно было встретить мрачного Литвинова, где-то доживала свои дни Коллонтай, но какая-то железная рука в сотрудничестве с Роком очищала сталинский дипломатический корпус от нежелательных элементов.
Чуткие знакомые, ранее души не чаявшие в дорогих Иван Михалыче и Агнии Александровне, куда-то стали пропадать, забывая, как это принято, тех, без кого они прежде «жить не могли», и остались неразлучные бездетные супруги наедине друг с другом, в страхе ожидания. Как когда-то русские интеллигенты типа господ Белого, Блока и др. полагали, что призываемая ими революция очистит столики столь милого им «Самарканда» от похабных рож капиталистов, царских служак и плутократов, но не предполагали, что она очистит их собственный быт и от самого «Самарканда», и от роскошных квартир и имений (Блок недоумевал, как могли его любимые шахматовские мужики, его «народ», сжечь его дом вместе с огромной, собранной несколькими поколениями Бекетовых библиотекой. Наверное, в этой библиотеке не было Герцена, весело раскрывшего психологию бунта: мужички рассказывают Пугачеву, что повесили барина, хоть он и был «хороший»), так и Иван Михалыч с супругою считали, что космополитов может, генетиков может, а их не может коснуться беда — ведь они так много сделали в войну там, в Англии. Это, между прочим, и было тогда их самым слабым местом: Хозяин не любил быть обязанным всякой мелочи, и бездарный Мехлис, от которого, кроме вреда, ничего никогда не было, оказывался в большей безопасности, чем «умник» Майский, потому что Мехлис и ему подобные были понятны, зависимы и, следовательно, неопасны, а тут пожалуйста — личные знакомства с Черчиллем, Шоу и еще бог весть с кем. И Иван Михалыч не верил, но чувствовал по всей совокупности признаков, что нечто приближается.
В это время одним из немногих домов, где не замечали поворотов Фортуны, был дом Тарле, и Майские, вдруг брошенные всеми, зачастили на мозжинскую дачу. Майский интересовал Тарле, конечно, не своими грошовыми испанскими исследованиями, а причастностью к историческим событиям, и в этом была причина его гостеприимства и того, что он терпел и Агнию Александровну, являвшуюся к вечернему чаю в брюках, на английский манер, а это сильно шокировало Тарле: не было случая, чтобы он после ухода Майских не припомнил им эти брюки.
