Джулия Тот - Гном
Придя в школу, не говоря ни слова по-английски, она специально вертелась под ногами лучших учеников в классе, чтобы они налетали на нее и, прося извинения, начинали жалеть бедную красивую карлицу, и пытались помочь ей хотя бы начать учить их язык. Глядя на них огромными молящими и полными благодарности глазами, она окружила себя за очень короткое время целой толпой друзей, принявших ее, жалея, в свой круг — безмолвную, но схватывающую и понимающую все с полуслова. Очень скоро все выходные она проводила или получая приглашения на дни рождения и вечеринки, или просто в доме кого-то из друзей, родители которых роняли изредка скупую слезу о судьбе такой красивой и такой несчастной девочки, в то время как сама она — находясь в их домах, изучала не только язык, но и стиль их жизни, решая, кто из друзей будет ей нужен и в дальнейшем, а с кем она должна, не тратя время на пустое, остаться просто в приветственных отношениях, отсеивая их по роду занятий, положению родителей в городском социуме, или по величине дома.
В колледже и университете, применяя ту же тактику, ей пришлось ее усовершенствовать, просто потому, что сами ее цели стали более жадными — заметив, что молодые люди обращают на нее внимание — из-за роста, только если заставить их это сделать, а заметив однажды, смотрят на нее, как на сексуально совершенно экзотическую игрушку, Катя, решив, что ничего плохого в этом нет, стала выбирать из них самых перспективных — как по уровню учебы, так и по респектабельности. При этом она вынуждала жертву постоянно чувствовать себя виноватым, а потом — просто, уже запомнив карлицу, встречаясь, приветствовать. И, в конце концов, случайно встретившись с ней в столовой или баре студенческого городка — уже быть не в силах прервать разговор, отвести взгляд от ее лица или выкинуть из головы бурные сексуальные фантазии о возможности хотя бы один раз в жизни заняться любовью с карлицей. Оказавшегося с ней в постели однажды, Катя держала при себе — делая все с холодным расчетом внутри и горячей страстью снаружи, пока он становился ей не нужен — либо выполнив свою миссию: познакомив ее с полезными людьми или сделав за нее ту или иную студенческую работу, либо уступив место кому-то более выгодному и перспективному.
Прикурив сигарету, Катя, слушая шумящий внизу океан, вспомнила, как однажды мама, глядя на нее с сожалением, спросила:
— Кать, неужели тебе не жаль всех этих мужчин?
Катя тогда посмотрела на мать с удивлением, с каким смотрят на рожденных с психическим недостатком задержки восприятия:
— Мам, ты что, действительно ничего не понимаешь в жизни? Они же все — я имею в виду тех, которые до одури влюбляются в меня после первой ночи, — своего рода извращенцы, которые платят своими чувствами, которые мне, кстати, совершенно не нужны. Только, к сожалению, не имея чувств, они не будут обеспечивать меня тем, что мне от них нужно: связями, положением. Ты пойми: я делаю их совершенно счастливыми людьми, то есть, тоже плачу им за все, что они для меня делают — их кошельки мне не нужны, ты сама знаешь. Раньше мне нужна была их помощь в начале карьеры, накоплении полезных людей, которые приняли бы меня в свой круг, а сейчас — чтобы получать самые перспективные и громкие дела. Ну и, разумеется, выигрывать их, получая информацию, до которой не добраться прокурору.
Сигарета обожгла ей пальцы и, вздрогнув, она кинула ее в пепельницу с розовой водой, и опять потерялась в себе самой — она любила себя, свою жизнь, которую создавала с того самого дня, когда узнала о своем диагнозе — целеустремленно, весело, наслаждаясь каждой минутой, словно глядя на себя со стороны. Она опять почувствовала себя сидящей напротив мамы и подумала, что мама, несмотря на то, что Катя много раз пыталась донести до ее понимания, как и чем дочь дышит, так и не смогла понять или просто поверить, что делает она все не ради денег. Катя решила стать адвокатом, чтобы, будучи женщиной, будучи карликом, начать побеждать — во-первых, мужчин, а во-вторых — всех людей обычного роста. Для нее впереди было огромное поле жестокой игры, на котором она решила побеждать всегда, используя, прежде всего, недоступную остальному миру привилегию — свой рост. Она рано поняла — только еще задумавшись впервые об адвокатской карьере, — что присяжные и судьи к адвокату-карлице с первой минуты будут относиться иначе, и у нее, по определению, всегда будет квота победы, данная ей от рождения, а все остальное обеспечат ее режущий ум и люди, которыми она себя окружит.
Катя не знала, что мама, глядя на нее в тот день, сначала с ужасом подумала, что дочь — настоящее чудовище. Но позже, уже оставшись одна и вспоминая все сказанное ей в этот день, она вдруг с грустью поняла, что ее змееныш-дочь совершенно права — у нее не было другого способа выжить в мире и начать жить, как все люди, и если бы она слушала их — родителей и начала жить по их правилам чести и порядочности, она бы никогда никем не стала — просто осталась бы закрытым в четырех стенах карликом, прожила бы всю жизнь с родителями, оплакивая свою несчастную судьбу. Она никогда не говорила больше с дочерью на тему ее морального облика и аморального использования людей, приняв правду жизни дочери как единственно возможную для Кати, оставив ту в убеждении, что родители никогда ее не поймут…
Катя, вернувшись в гостиную, наполнила стакан снова и, взяв рабочий блокнот и ручку, снова вышла на освещенный только светом гостиной, балкон. На часах было три часа ночи, и она подумала, что еще есть время поработать — Катя привыкла ложиться в четыре-пять утра — она любила сидеть в квартире или на балконе одна, с виски или бокалом вина, думая о своей жизни и текущих процессах, расставляя, как шахматист, фигурки и мысленно двигая их, пытаясь понять, каким будет результат партии. По этой причине она никогда не оставалась ночевать у актуальных любовников и не позволяла никому спать у себя, оставляя всегда время с часа ночи для себя, не перенося в своей спальне даже мужского запаха — который, казалось ей, претендует на постоянное присутствие в ее жизни его носителя. После ухода такового из ее великолепной берлоги — всегда меняла постельное белье.
Усевшись обратно в огромное — для нее — плетеное кресло с мягкой подушкой внутри, Катя начала записывать вопросы к Сергею в блокнот, просто потому, что поняла — в его состоянии она ничего от него не добьется, если не будет спрашивать конкретно. Она видела в его глазах полное равнодушие к собственной судьбе и знала, что люди за решеткой с таким взглядом опасны для карьеры адвоката — они своим безразличием и, в итоге, обвинительным приговором погубили не одну блестящую карьеру защитников.
К пяти утра она закончила с вопросами и, все еще не нравясь себе и думая о деле Сергея как о чем-то личном, пошла спать, убедив себя, что завтра, начав работу с ним, как с любым другим, она обретет себя — Кейт Невзорову, непобедимую в суде.
Кате пришлось ждать больше двадцати минут, пока, наконец, привели Сергея, и, увидев его, она ужаснулась — он выглядел как больной, доживающий последние дни:
— Что с тобой случилось? Врач был?
— Кать, ты бы хоть поздоровалась… — Сергей слабо улыбнулся и, уже сев и положив руки, сомкнутые наручниками, перед собой, продолжил: — Был врач, это от успокоительного, нормально все, спрашивай, — после чего, молча глядя на нее, совершенно безучастно, застыл в ожидании вопросов.
— Сергей, давай по порядку. Во-первых, скажи мне правду, и это — мой первый и пока самый главный вопрос, поскольку, как адвокату, ты должен доверять мне. Итак, ты сделал это? — Катя замолчала и изучала лицо Сергея: она знала, что многие обвиняемые врут и адвокатам, рассказывая о своей невиновности, и за годы своей очень успешной практики научилась читать правду по лицу «пациента», выслушивая ответ скорее для галочки в блокноте.
Сергей долго молчал, глядя на свои руки, а Катя не могла понять по его лицу ничего, когда он — все также равнодушно — поднял к ней лицо, немного склонив голову набок и, глядя ей в глаза, медленно и тихо ответил:
— Нет, Кать, это не я — мне просто повезло, что он умер.
От неожиданности ответа, Катя не сразу поняла смысл сказанного и только и смогла, что переспросить:
— Не поняла…
Вместо ответа Сергей подался слегка вперед, опершись на сомкнутые руки, и начал рассказывать, как приехал в Питер к Диме со своей первой написанной книгой, как Дима помог ему, как книгу издали, и после получения первого гонорара, они вместе переехали в его московскую квартиру. Сергей уже совершенно погрузился, казалось, в тот прошлый, счастливый мир и не видел сидящую напротив Катю, которая не находила в себе сил остановить его, но и не могла решить, будет ли во всем этом, начинающем быть романно-длинном, рассказе что-то, за что она зацепится, пытаясь вытащить его из пропасти пожизненного заключения.
