Джулия Тот - Гном
— Дим, я книгу написал, может у тебя найдется время прочитать?
Друг, совсем как во времена их ночных разговоров в колледже, облокотившись на локоть, смотрел на Сергея через синюю темноту комнаты:
— Какое время, Гном! Если бы ты был не с дороги сегодня, я прямо сейчас бы и начал! — в его голосе был вопрос, но Сергей, чувствуя себя действительно уставшим — больше от волнений, найдет ли он друга по адресу, примет ли тот его и как, с радостью откликнулся:
— Спасибо, Дим, но давай утром, я, правда, уже засыпаю, — и, неожиданно для себя, перед тем, как окончательно заснуть, Сергей понял, что это не от усталости и страхов он так хочет спать, а от первого спокойствия и счастья за долгое время, от чувства безопасности, в котором он себя ощутил рядом с другом.
10
Следующий день они провели — один — в чтении книги, а сам автор — сидя за компьютером и строча совершенно неожиданно пришедший в голову сюжет нового — уже — романа. Они прерывались на бутерброды, кофе и старушкины блины с вареньем, которые она испекла «для гостя» и, протискивая тарелку в дверь, с любопытством оглядев комнату Димы, удовлетворенно закивала головой:
— Я думала, опять пьешь, а потом слышу — тишина, сейчас вот вижу — работаете. Хорошо это, мальчики! — И, как только Сергей принял тарелку из ее рук, поблагодарив, тут же ушла, явно удовлетворенная молодежью.
Дима засмеялся:
— Это она не за меня, за себя волнуется, — я, когда пил, буйный был, — и махнул Сергею рукой в знак того, что блины нужно начинать есть — остынут.
— Дим, какая разница, она тебе в восемьдесят лет блины печет, а ты о причинах болтаешь! Скажи «спасибо» и начинай потреблять ее манну небесную, упавшую в твою голодную бутербродную жизнь, — Сергей улыбался, намазывая блин вареньем, и заметил, что друг уже вовсю жует, явно зная, что блины — вкусные. Следуя примеру друга, он тоже начал есть, и они уже не могли разговаривать, пока тарелка не опустела. И только, глядя на нее, как-то одновременно заговорили о том, что нужно старушке какой-нибудь подарок сделать, потому как в ее годы подвиг — совершенно чужим людям приятное делать и заботиться о них. Каждый думал в это время о своих: Сергей — родителях, Дима — матери, о том, что те делали для них все просто так, без обязательств, по-человечески, только в их раннем детстве — до прекращения роста Сергея и до замужества матери Димы, когда он стал ей просто не нужен.
Дима, выйдя из гипнотической болезненности прошлого — когда хочется думать, что во всем виноват кто-то другой, и жалеть себя приятно, — взял тарелку и повернулся к Сергею:
— Гном, я пойду тарелку ей верну, и работать будем.
Сергей, согласно кивнув, пошел за другом еще раз поблагодарить за сердечность тетю Кати и помыть руки, заняв свои мысли уже целиком новой книгой.
Не замечая времени, Сергей писал свою новую историю, когда, вздрогнув от неожиданности, услышал голос Димы — надорванный, словно целый день тот упражнялся в исполнении сложных арий с плохим учителем:
— Гном, я дочитал, — он замолчал. Сергей ждал, что он добавит еще что-то, но в комнате было тихо и, боясь повернуться к Диме, он спросил, так же глядя на монитор:
— Дим, что? Не понравилась?
Друг опять не ответил, и уже не в силах ждать, чувствуя, что рушится еще одна мечта, не оставляя никаких возможностей для него, Сергей, резко повернувшись на крутящемся стуле, спрыгнул с него и подошел к другу, сидящему, закрыв лицо руками.
Он стоял перед Димой, пока тот не поднял к нему глаза:
— Тяжело это, Гном, очень хорошо и очень тяжело. Давай в издательства рассылать — нельзя это на полку класть и читать для себя — как дневник, в возрасте тети Кати. Я сейчас напишу список издательств, для которых переводил, где я людей знаю, и завтра позвоню всем, скажу, что пришлю…
Сергей понял, что уже не может тянуть время — наступила непростая минута, когда он должен сказать другу, зачем на самом деле приехал к нему. Он сел рядом с Димой на диван, пытаясь унять прыгающее — уже где-то в горле — сердце, и не поворачиваясь, начал:
— Дим, понимаешь, я в Москве хотел по издательствам разослать, но потом испугался — они увидят меня, и либо даже читать книгу не станут, либо — издадут ее под чьим-нибудь другим, своим именем — они же понимают, что существо вроде меня бороться с ними никак не сможет.
Дима, нахмурив брови, смотрел на него:
— Гном, почему ты решил, что твой рост имеет для издателей значение?
Сергей, уже нетерпеливо — он хотел избавить себя от неопределенности, рассказать Диме свой план и узнать, согласиться ли тот, заговорил очень быстро:
— Дим, предположим на секунду, что книга будет успешной, как они будут меня читателям показывать? Раньше была страна героев — поэтому я не проходил бы, сейчас — страна бандитов и безработных, с докторами наук на рынках. Узнав, что книгу написал карлик, ее просто не будут читать, понимаешь, я для людей — по определению — генетический урод, которого только в цирке показывать или детей пугать. Вот я и подумал: может быть, ты согласишься предлагать издательствам книгу под твоим именем?
Дима, сидевший обхватив голову обеими руками, повернулся к другу, с лицом человека, находящегося в состоянии глубокого шока:
— Гном, я все понимаю, но ты что, предлагаешь мне твою славу присваивать, только потому, что ты ростом не вышел? Ты будешь мозги надрывать, а имя мое будет? Сереж, ты извини, но это ты перегнул, как я могу — ты подумал?
Сергей так испугался отказа друга, что заговорил очень быстро и очень громко — чтобы тот не мог его перебить, но слышал и понимал его слова:
— Дим, я не прошу тебя куклой имя свое подставить вместо моего — ты же тоже много будешь работать: рассылать, развозить рукопись, потом встречаться с издателями, редакторами… Если все пойдет, как я думаю, то и потом работы много будет. Пойми, мне жить через месяц-два максимум вообще не на что будет, работу, ты сам знаешь, я даже в цирке на найду — клоун из меня никакой, акробат — только на один смертельный трюк — перелом шеи карлика к удовольствию зрителей, не в метро же мне стоять с протянутой рукой при написанной книге. Они точно ее напечатают — сейчас печатают все: и хлам, и полухлам, только классикой быть не должен, — он посмотрел на друга, — Дим, я прошу тебя… очень.
Дима, молча качая головой, посмотрел на маленького мужчину с молящими темно-серыми глазами и подумал, что жизнь расставила и пешки и ферзи его судьбы так, что дороже этого умного гнома никого у него нет, и не может он отказать ему, потому что этим во второй и последний раз поставит точку на жизни друга. Он взял Сергея за плечи и, развернув, посадил рядом с собой на диван:
— Конечно, Гном, конечно, я согласен, и спасибо тебе, для меня это честь, — он смотрел, как серые глаза наполняются слезами, и как одна из них скатывается по мужскому красивому лицу, и уже сам сквозь какую-то пелену услышал тихое:
— Извини, это я от радости, — и увидел, как Гном выходит из комнаты.
Сергей, только закрыв за собой дверь ванной, почувствовал, как маленькие свинки в душе оглушительно завизжали, быстро закрутили хвостиками и, умывшись, совершенно счастливый, вернулся в комнату, к Диме, где почти до утра они проговорили, в какие издательства и каким образом будут доставлять рукописи, которые распечатывали в это же время, мешая самим себе жужжанием принтера.
Утром Дима взял четыре экземпляра книги, чтобы развезти их по издательствам, в которых уже засветился как переводчик. А провожавший его Сергей, никогда не думавший о Боге и не веривший в него, неожиданно понял, что непрерывно мысленно повторяет: «Господи, пожалуйста, помоги!». Ужаснувшись своему странному поведению, он решил выйти на кухню, в надежде застать там старушку-соседку, послушать ее рассказы о длиной жизни — чтобы забыться и отвлечься от бесконечно-нервного ожидания. Но старушки на кухне не было, и Сергей постучался к ней в дверь, пригласив попить чай, на что та в знак согласия довольно быстро открыла дверь и, бросив: «Чайник ставь, я только варенье возьму», быстро исчезла в глубине светлой комнаты.
За второй чашкой чая тетя Катя ни с того ни с сего начала рассказывать о своей молодости, но не беспорядочно — а всего одну историю, к средине которой Сергей понял, что история эта будет сюжетом его следующей книги, и слушал уже не в пол-уха, а жадно впиваясь памятью в рассказ старушки. Он забыл и про чай, и про агоничное свое ожидание Димы, и про страх перед этой жизнью. Он как-то невзначай понял, что хочет в этой жизни только одного — писать, чтобы люди лучше понимали через его книги порой жестокую, а порой — такую милую жизнь.
Когда Сергей увидел Диму, удивленно смотрящего на них из проема кухонной двери, он не сразу понял, где находится, настолько ощутил себя в мире молодой тети Кати, и, вернувшись в реальность, вспомнив, каких новостей ждал от друга, неловко соскочил с высокого стула:
