Уинстон Грум - Гамп и компания
— У меня на уме этот сукин сын, иранский аятолла, — говорит полковник. — Мы намерены выставить его дураком, а заодно получить обратно наших заложников. Кроме того, пока мы будем этим заниматься, мы также хотим расправиться с коммунистическими отморозками в Центральной Америке. Такую блестящую схему можно составить только раз в жизни, господин президент!
— Да? И как же вы, Олли, собираетесь все это провернуть?
— Все, что потребуется, — говорит полковник, — это лишь немного такта и дипломатии. Вот мой план…
Следующие несколько часов полковник излагает президенту свою хитроумную схему. Раз-другой президент засыпал, и полковнику приходилось прерываться, чтобы его разбудить. Он это делал, щекоча у главы государства в ноздре специально припасенным для этой цели перышком. Я не особо разобрался в материалах полковника Норта, потому как все там, похоже, зависело от всего остального, и он назвал целую уйму почти непроизносимых имен и фамилий. Когда он закончил, я уяснил для себя не больше из этой белиберды, чем когда он только начал. Я лишь понадеялся, что президент уяснил больше.
— Что бы вы там ни болтали, Олли, звучит это чертовски славно, — говорит президент. — Но позвольте мне вот о чем вас спросить: какое отношение ко всей этой ерунде имеет иранский аятолла?
— Что? — говорит полковник. — Так ведь аятолла как раз и есть центральная фигура в моей схеме! Разве вы не понимаете — оружие за заложников! А потом мы используем деньги, которые они нам заплатят, чтобы профинансировать горилл, которые сражаются в Никарагуа! Хитроумнее не придумаешь, господин президент!
Лично я не на шутку задумался о том, чего ради какая-то горилла сражается в Никарагуа, и это напомнило мне о старине Сью.
Бедный старина Сью!
— Н-да, — говорит президент, похоже, разделяя мои сомнения насчет горилл, — звучит это как-то подозрительно… но раз вы, Олли, так говорите… Только чтобы никакого непосредственного обмена оружия на заложников — вы понимаете, что я имею в виду?
— Это сделает вас великим национальным героем, сэр, — говорит полковник.
— Есть еще одна вещь, которой я не понимаю, — говорит президент. — Какова во всем этом роль мистера Гампа?
— Вот что я вам скажу, господин президент, — отвечает полковник. — Я считаю, что два величайших врага Америки — это невежество и апатия. А рядовой Гамп являет собой живое доказательство того, что и то, и другое можно преодолеть. Он станет нашим большим плюсом.
Вид у президента становится вроде как озадаченный, и он поворачивается ко мне.
— Что он сказал? Что-то про невежество и апатию, так?
— Не знаю, — говорю я, — и мне, если честно, насрать.
Тут президент начинает скрести у себя в затылке, встает и снова включает телевизор.
— Делайте там, Олли, что хотите, — говорит он, — но теперь я должен смотреть «Кто хочет стать миллионером?».
— Да, это превосходное шоу, господин президент.
— Вообще-то мне по-настоящему нравился «Последний герой», но теперь его больше не показывают, — говорит президент, и вид у него становится вроде как грустный.
— Тогда, господин президент, просто доверьте это дело мне и рядовому Гампу. Уверяю вас, мы сделаем колоссальную честь вам и всей вашей канцелярии.
Но президент, похоже, больше не слушает. Он увлеченно смотрит «Кто хочет стать миллионером?».
В общем, после этого визита я возвращаюсь вместе с полковником Нортом в парк Лафайета и думаю, что же мне теперь делать с лейтенантом Деном и Вандой, потому как оставить их там одних я не могу. А полковник, тот уже прикинул схему для Дена. Он говорит, что намерен сдать его в госпиталь Уолтера Рида на «обследование». Буквально тут же к парку подкатывает большая карета скорой помощи и уволакивает лейтенанта Дена прочь.
Ванда, говорит полковник Норт, должна получить временное пристанище в Национальном зоопарке.
— В том случае, если нас арестуют, — говорит он, — она станет экспонатом группы «Б».
— А за что нас арестуют? — спрашиваю.
— Этого, Гамп, никогда не знаешь заранее, — говорит полковник.
Тогда я говорю полковнику, что, прежде чем мы полетим по всему миру, я должен повидаться с малышом Форрестом, и он говорит, что для этой цели я могу воспользоваться «единицей ВВС номер один», если учесть, что президент, говорит он, «такой сукин сын, что сегодня уже никуда не полетит».
Прибытие в Мобил на «единице ВВС номер один» — это, я вам скажу, картинка. Там в темпе раздобыли духовой оркестр, чтобы меня поприветствовать, а также черный лимузин, чтобы повсюду меня возить. К тому же, когда я прибываю к дому миссис Каррен, в округе болтается куча народу. Миссис Каррен выходит меня встретить, и я вижу малыша Форреста, который стоит по ту сторону сетчатой двери — вроде как он не особо хочет со мной повидаться. Когда я вхожу в дом, выясняется, что так оно и есть.
— Я же сказал тебе проверять тот клапан по крайней мере два раза в день, так? — первое, что он говорит.
— Угу, — говорю. — И ты как пить дать был прав.
— Знаю, потому что ты все испоганил. Мы могли бы стать миллионерами. А теперь, надо полагать, мы разорены.
— Да, пожалуй, что так, сынок.
— Не зови меня «сынок». Никогда. Я тебе не сын.
— Но я просто имел в виду, что…
— Мне наплевать, что ты имел в виду. Это была самая элементарная вещь в мире — просто проверять тот клапан. А теперь смотри, что получилось.
— Пойми, малыш Форрест, я очень об этом сожалею, но эту штуку уже никак не починить. Что закончилось, то закончилось, и теперь я должен заняться чем-то другим.
— Типа вступления в армию или чего-то вроде того? С какой стати на тебе эта форма?
— Ну, я так прикидываю, она мне теперь полагается. То есть, я уже был в армии, ты же знаешь.
— Да, ты мне рассказывал.
— И я должен сделать еще одну вещь для полковника Норта. Потому как он меня попросил. Ну и я просто обязан это сделать.
— Понятное дело, обязан. Ведь все остальное ты уже просрал.
Малыш Форрест отворачивается, и я вижу, как он сжимает кулаки и поднимает их, вроде как вытирая глаза. Мне очень больно это видеть, и у меня такое чувство, что он меня стыдится. Впрочем, я прикидываю, у него есть такое право, если учесть, что в этот раз я и впрямь капитально напортачил.
— А что с Вандой? — спрашивает он. — Надо полагать, ты ее мясникам продал.
— Нет, неправда. Она в Национальном зоопарке Вашингтона, округ Колумбия.
— Значит, она должна быть там, чтобы над ней все потешались, да?
— Нет, ничего подобного. Полковник собирается устроить ей особое попечение.
— Да уж, — говорит малыш Форрест. — Не сомневаюсь.
Вот так все и шло. Мягко говоря, малыш Форрест не рад был меня видеть, и я чувствовал себя чертовски паршиво, когда улетал. Единственное, что хоть самую малость меня приободрило, случилось, когда я уже выходил за дверь.
— А кстати, — спрашивает малыш Форрест, — как там все было, когда рванула шахта с говном?
— Ну, — говорю, — картинка была что надо.
— Угу, — говорит он. — Надо думать. — И мне показалось, что в тот момент я уловил на его лице улыбочку. Хотя и не был уверен.
Вот так мы и полетели в Иран.
Это был большой город с такими ерундовинами типа луковиц на верхушках зданий. Еще они смахивали на перевернутую репу, а все чуваки там были одеты в черные халаты и носили на головах шляпы вроде перевернутых корзин. Они отчаянно старались иметь свирепый вид и все такое прочее.
Свирепей всех выглядел аятолла.
Он без конца сверкал глазами и хмурился. В общем, он не был самым любезным на вид чуваком из тех, с кем я хотел бы познакомиться.
Полковник Норт шепчет мне на ухо:
— Только помни, Гамп, «такт и дипломатия». Это самое главное!
Затем он протянул руку, пытаясь пожать клешню аятоллы, но аятолла, тот просто сидит со скрещенными руками, хмурится на полковника и молчит как рыба.
Полковник Норт смотрит на меня и говорит:
— Черт, этот сукин сын какой-то чудной. Я хочу сказать, все, с кем я знакомился, желали мне руку пожать — понимаешь, о чем я толкую?
Рядом с аятоллой стоят два парня в каких-то мешковатых на вид подгузниках, с огроменными мечами на поясах, и один из них говорит:
— Никогда не зовите аятоллу «сукиным сыном». Он может прикинуть, что это значит, и тогда мы вам живо кочаны срубим.
В этом, как я понимаю, парень в подгузнике был прав.
Дальше я, так сказать, пытаюсь взломать лед и спрашиваю аятоллу, почему он всегда такой свирепый и бешеный на вид, да к тому же еще и всю дорогу хмурится?
— Это потому, — говорит он, — что тридцать лет я пытался стать президентом Всемирного совета церквей, а эти пидорасы-язычники вообще меня туда не пустили! И это при том, что религиозней аятоллы никто по определению быть не может!
