Игорь Горбачевский (Астапов) - Черно-белые сны
Игорь Горбачевский (Астапов) - Черно-белые сны краткое содержание
Игорь Горбачевский (Астапов)
Черно-белые сны
Маска. Меняя очертания
Два любимых зеленых глаза превратились в чекрамскую «зеленку», расстреливающую в упор.
— Что ты о себе возомнил?! Думаешь лучше тебя нету?
Есть. Все лучше меня.
Кто-то тупым зазубренным ножом режет мою душу.
А я улыбаюсь. Маска, прикипевшая к лицу.
Ствол смотрит мне в глаза. Каждую щербинку на нем знаю наизусть. Спасибо Димка, старый верный друг, лучшего подарка сделать просто невозможно. Рву скобу «ТТ» как в последний раз.
…Родился я в глухой деревушке Витебской губернии в 1966 году. Был я внебрачным сыном — а вы знаете, что такое быть внебрачным сыном в середине шестидесятых? Дед мой, запивший от невыносимого позора, договорился со своим фронтовым другом, что тот заберет меня как только я родюсь, и утопит. Судьба, предопределенная заранее. Мать, вцепившись в жалкий комочек, который станет Мною, не отдала.
В 24 дня от роду я заболел воспалением легких.
— Не жилец… — сказал врач.
Дед, прижимая меня к своей груди, баюкал и умолял:
— Не умирай, Игорюшка, прошу тебя: не умирай!
А я, метаясь в горячечном бреду, смотрел на него бессмысленными мутными глазами и… улыбался.
Сухой щелчок. Привычным движением выщелкиваю обойму и смотрю на латунную ухмылку патронов. Передергиваю ствол — патронник выбрасывает несработавшую смерть. Неверяще смотрю на щербатую насечку. Осечка, которая бывает раз в десять лет. Защелкиваю обойму и досылаю патрон в ствол.
Долги розданы, жизнь закончена.
— Ты знаешь, в чем твоя проблема? — кричала Ты мне в лицо.
Знаю. В списке людей, которых я люблю, нет одного человека.
Меня самого. А если человек не любит себя нисколько — стоит ли ему жить?
…Мне восемь лет. Мать, в очередной раз избитая отцом, лежит и бьется в истерике.
— Если бы тебя не было, все могло бы быть по-другому!..
Я, жалкий, только что закрывавший ее своей грудью назло собственному страху перед большим и сильным, внезапно понимаю о чем она.
Закрывшись в кладовке, снимаю с санок, на которых катался тысячи раз, веревку и вешаюсь.
Отец, почувствавший неладное, вышиб дверь и вытащил мое бьющееся тело из петли. Задушенный, я… улыбался.
Больше никогда он не поднимал руку на мать.
Щелчок. Нет, ребята, две осечки подряд — это нечестно! Направляю ствол в стену, жму спуск. Вы слышали грохот выстрела в замкнутом помещении?
На третий раз уже не хватает сил.
Я улыбаюсь.
…- Режь! — истошный Серегин крик до сих пор стоит в ушах. Нечаянным ударом ледоруба Вавилов пересек страховку и, скатываясь с нами вниз, перерезал веревку, связывающую его и нас. Серега тянул меня вниз.
— Режь! — почти мольба, почти плач. Он знает, что погибнет, но не хочет тянуть меня за собой.
Я чувствую как выдираются ногти, но замерзшие руки не допускают до меня боль. Вытаскиваю нож и со всей силы… бью в лед — закрепиться, удержаться. Зачем?
Вовка Максимов, вбив костыль «на живую», свалился сверху, удержал, вытащил.
— Почему ты не перерезал канат? — с обидой спросил меня Серега.
Я молча смотрел на него и улыбался.
А ты можешь мне сказать — как бы я смотрел в глаза твоей матери, обьясняя ей что я убил тебя для того, чтобы выжить самому?
Легче умереть.
Улыбаюсь. Маска, с которой я уже сроднился.
За что вы топчете меня ногами? Может вы не видите — я же тоже человек!
Какой ни есть, но все же…
Я не умею плакать. Я просто…
Улыбаюсь.
— Ты на собственных похоронах будешь хохмить и смеятся! — брызгая слюной мне в лицо, кричала Ты.
Буду. Никто не должен видеть как мне больно.
Почему я не могу умереть? Не совершил самое главное Дело, для которого рожден? Не искупил все Грехи?
Улыбаюсь.
Маска, насмерть прикипевшая к лицу.
Одиночество тигра
So, so ya think you can tell
heaven from hell, blue skies from pain, can you tell a green field
from a cold steel rail? A smile from a veil? Do ya think ya can tell?
did they get you to trade, your hero`s for ghosts, hot ashes for trees
hot air for a cool breeze, cold comfort for change, did you exchange,
a walk on part in the war, for a lead role in a cage?[1]
Это наша жизнь…
Моя…
Димки Гусева…
Недожитая — прапорщика Белова…
Мы знаем, чем отличается ад от той жизни, которая называется буднями…
Ад вечен.
Жизнь — нескончаема…
Ты можешь отличить ад от жизни? Боль от голубизны небес?
Небо в Афгане — зеленое… До белизны.
Ты просишь прощения за то что выжил…
У кого?
У тех, кто дошел?…
У тех, кто полег?…
Одиночество. Самое страшное наказание за прожитую жизнь.
За жизни, которые ты отнимал.
— Как дела?
…Улыбаешься глазами, честными от многолетней лжи:
— Нормалек!
…Человек, у которого все всегда хорошо.
Белеют шрамы взрезанных вен…
— Да в младенчестве поцарапал кот!
Объяснение, устраивающее всех.
Кто-то должен быть сильным настолько, чтобы тянуть воз своих невзгод и чужих.
Почему не ты?
Улыбаешься.
Броня одиночества, сковавшая тебя насмерть.
Со стороны кажется, что ты равнодушен ко всему.
— Ты знаешь, что ты похож на идиота: тому тоже все время хорошо!
Знаешь.
Улыбаешься.
Ну идиот, что с тебя взять?
Ты любил жизнь, горы и женщин.
Всего у тебя было много.
Теперь ты ненавидишь горы.
Ненавидишь жизнь.
Осталась только любовь к Женщинам.
Женившись, ты знал — это навсегда.
Секс по праздникам.
Ты к этому не привык?
Привыкай!
Сидишь, ссутулившись — жизнь пригнула?
…Через семь лет она изменила тебе первой — может быть дело в тебе?…
Одеваешь «Сенхейзеровские» наушники и врубаешь на полную мощь Пинк Флойд…
…Ты уверен, что можешь отличить синеву неба от врат ада?…
Старая контузия, затаившись до времени, выходит кровью из ноздрей.
В сотый раз умираешь.
В тысячный.
Почему? За что?
Может — заслужил?
Скрипнула дверь — она вернулась.
Выпрямляешься, расправляешь плечи. Никто не увидит твоего отчаяния.
Улыбаешься.
Ну идиот, что взять!
— Ты сильный!..
— Ты умный!..
Хочешь быть как все?
Надо было быть как все!
Всегда.
Теперь ты — изгой в мире живых.
Неприемлем в мире мертвых.
Прощай.
Гуд бай блю скай?
фиг вам!
Шоу маст гоу он!
Продолжаем.
Четыре миллиарда одиночеств.
Но для тебя больнее всего — твое…
Собственное.
Оно ближе.
…Неожиданная пальба сбросила тебя с постели. Хватая привычно стоящий в изголовье автомат ты не находишь его и понимаешь — все…
…Жена, глядя на тебя, сидящего на полу и роняющего тяжелый пот, смеется: она смотрела кино по видику, где крутой мэн расстреливает из «Калаша» два батальона духов.
Взглянув в твои загнанные глаза, она осекается и выключает видик.
Ты опять умер.
В который раз, брат?
Потерян счет смертям.
Своим и чужим.
Бессонница тысяч, прошедших этот Ад.
Долг, не дающий уснуть Димке Гусеву.
Лукич, посылавший нас на смерть — почему ты сидишь, куря во тьме безлюдной кухни?
Батя…
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Простите, что я выжил.
Простите…
Я пью за вас.
Одиночество в толпе — вот твое наказание.
Душа скребется и плачет — она не понимает: за что ее заковали в непробиваемую броню одиночества?…
Видимость благополучия.
Простить тебя?
За что?
За то, что выжил?
Это — твое наказание.
Легче умереть.
Мертвые не страдают.
Сын, через четырнадцать лет, случайно узнав, спросит тебя:
— Папа, а правда, что ты воевал?
Правда.
Раны, болящие по ночам.
Память.
— А почему ты никогда мне не рассказывал?…
Почему?
Тебе стреляли в спину свои?
Стреляли.
Можешь жить с этим?
Живи!
Cтрах
Посвящение всем, кто дошел.
Памяти тех, кто не вернулся
Как-то тебя пригласят в очередной раз в школу, где ты учился 10 лет. Рассказать подрастающему поколению о войне, о долге, о мужестве.
И ты, нацепив на цивильный пиджак военные награды, будешь рассказывать им о Афгане, о горах, о гибели разведгруппы «Ущелье-3»…
И встанет парнишка, и звонким голоском скажет тебе: «Мы так завидуем Вам! Вы совершили подвиг и мы тоже мечтаем о нем!».
И ты будешь сидеть, с замерзшей улыбкой обводя лица этих пацанов и девчонок, глядящих на тебя с восхищением в глазах; а мысли твои будут метаться, ища слова о том, что это неправильно: погибать и убивать, что в 19 лет хладнокровно жать на спусковой курок — это зло, но большее зло — не жать на него, иначе убьют и тебя и тех, кто тебе доверяет.
