Уинстон Грум - Гамп и компания
Ден вроде как обращался к самому себе, и я думаю, рот его уже был полон слюны, когда мы пошли по мраморному полу охрененного вестибюля туда, где, согласно указателям, находился ресторан с устричным баром. Но не успели мы туда войти, как к нам подходит полицейский и приказывает остановиться.
— Что это вы, клоуны, здесь забыли? — спрашивает он.
— Позавтракать хотим, — говорит Ден.
— В самом деле? — говорит полицейский. — А эта свинья что здесь делает? Тоже позавтракать зашла?
— Это лицензированная свинья-поводырь, — говорит Ден. — Вы что, не видите, что я слепой?
Полицейский долго и пристально смотрит Дену в лицо, а потом говорит:
— На вид вы вроде как и правда слепой, но свинью на станцию «Юнион» мы пустить не можем. Это против правил.
— Говорю вам, это свинья-поводырь, — говорит Ден. — Это абсолютно законно.
— Ну да, — бухтит полицейский, — о собаках-поводырях я слышал. Но такой вещи, как свинья-поводырь, не существует.
— Ну да, — говорит Ден. — Понимаете, я живое доказательство того, что такая вещь существует — правда, Ванда? — Он протягивает руку и хлопает Ванду по голове, а та испускает громкое хрюканье.
— Это вы так говорите, — отвечает полицейский, — а я никогда ни о чем таком не слышал. И между прочим, думаю, вам лучше показать мне ваши водительские права. Вид у вас, парни, вроде как подозрительный.
— Водительские права! — вопит Ден. — Интересно, кто выдаст слепому водительские права?
Полицейский, с минуту подумав, тычет большим пальцем в меня и говорит:
— Ладно, с тобой, может, все в порядке — но как насчет него?
— Насчет него! — орет Ден. — Так он же официально признанный идиот. Вы бы хотели, чтобы он по всему городу на машине разъезжал?
— Ну хорошо, а почему он такой мокрый?
— Потому что он идиот. Он там на станции в большую грязную луну плюхнулся. Чем вы тут вообще занимаетесь, когда у вас там такие грязные лужи? Черт побери, я думаю, он должен подать на вас в суд или еще как-то потребовать возмещения ущерба.
Теперь полицейский чешет у себя в затылке, и я догадываюсь, что он прикидывает, как бы ему выйти из этой ситуации, не выставляя себя дураком.
— Ну да, может, оно и так, — говорит он, — но если он идиот, что он тогда здесь делает? Пожалуй, нам следует посадить его под замок или типа того.
При этих словах Ванда испускает еще одно громкое хрюканье, а потом ссыт прямо на чудесный мраморный пол.
— Ну вот вы и достукались! — орет полицейский. — Мне плевать, о чем вы тут болтаете! Теперь вы, обормоты, пойдете со мной куда следует!
Он хватает нас с Деном за воротники и тащит к дверям. В сумятице Ден роняет привязь Ванды, и когда полицейский оборачивается посмотреть, где там она, у него на физиономии появляется какое-то странное выражение. Ванда стоит ярдах в двадцати позади, глядя на легавого прищуренными желтыми глазками, и угрожающе бьет копытом по мраморному полу. При этом она испускает не то хрюканье, не то фырканье, способное заглушить любой оркестр. Затем, без всякого объявления войны, она бросается к нам по вестибюлю. Но не к Дену и не ко мне. Мы с ним точно знаем, на кого она нацелилась, и полицейский тоже.
— Ах ты боже мой! Ах ты боже мой! — орет он, стартуя на полном газу. Я позволяю Ванде еще секунду-другую за ним гнаться, а потом отзываю ее назад. Когда мы последний раз видели этого служителя закона, он несся прямиком к памятнику Вашингтону. Ден снова подбирает конец привязи, и мы выходим из дверей вокзала на станции «Юнион», причем Ден усиленно стучит по асфальту своей палкой.
— Порой человеку приходится постоять за свои права, — говорит он.
Я спрашиваю Дена, что мы будем делать дальше, и он говорит, что нам надо добраться до парка Лафайета, что напротив Белого дома. По его словам, это самый славный участок общественной собственности в городе, а также главное место, где народу вроде нас позволяют встать лагерем и заняться своими делами.
— Нам только понадобится транспарант, — говорит Ден. — Тогда мы станем законными протестующими, и никто нас уже оттуда не выгонит. Мы сможем жить там столько, сколько захотим.
— А какой транспарант?
— Да без разницы. Главное, чтобы он был против того, за что стоит президент.
— А за что он стоит? — спрашиваю.
— Ну, мы что-нибудь такое придумаем.
Так мы и сделали. Я нашел охрененный кусок картона, потом мы купили за двадцать пять центов толстый фломастер, и Ден сказал мне, что написать на транспаранте.
— Ветераны Вьетнама против войны, — говорит он.
— Но война-то уже закончилась.
— Для нас — нет.
— Да, но уже десять лет, как…
— Насри на это, Форрест. Мы просто скажем, что все это время здесь были.
В общем, добрались мы до парка Лафайета, что напротив Белого дома. Там были всевозможные протестующие, а также бродяги и нищие. У всех имелись транспаранты, некоторые ходили по улице и орали, а многие поставили в парке небольшие палаточки или соорудили домики из картона, чтобы там жить. В самом центре там был фонтан, откуда народ брал воду, и два-три раза в день все скидывались и посылали кого-нибудь купить дешевые бутерброды и суп.
Мы с Деном решили обосноваться в углу парка, и кто-то сказал нам, где здесь магазин электроприборов. Мы сходили туда, прихватили пару коробок от холодильников, и они стали нашими домами. Один из чуваков порадовался тому, что наступила зима. Он сказал, что когда начинает теплеть, парковые службы непременно в самой середине ночи врубают систему дождевальных установок, чтобы всех оттуда выкурить. Парк Лафайета теперь вроде как изменился с тех пор, как я последний раз здесь был — или по крайней мере изменился дом президента. Теперь вокруг него стоит железная ограда с бетонными столбами через каждые несколько футов, и там взад-вперед расхаживает вооруженная охрана. Похоже, президент больше ни с кем не хочет видеться.
Мы с Деном взялись клянчить деньги у прохожих, но не слишком много народу откликалось. К концу дня у нас набралось всего три бакса. Я начал беспокоиться за Дена. Он без конца кашлял, сделался жутко тощим и все такое прочее. Тут я вспомнил, что когда мы возвращались домой из Вьетнама, он отправился в госпиталь Уолтера Рида, и там его подлечили.
— Нет, Форрест, я даже слышать об этом месте не хочу. Они уже один раз меня подлечили, и посмотри, куда меня это завело.
— Но, Ден, — говорю я, — тебе совсем ни к чему страдать. Ты еще молодой человек.
— Молодой человек, черт побери! Я ходячий труп — ты что, идиот, этого не видишь?
Я пытался его уговорить, но без толку. Он наотрез отказывался возвращаться в госпиталь Уолтера Рида. Ту ночь мы провели в коробках, и в парке Лафайета было чертовски тихо и темно. Сперва мы хотели найти коробку для Ванды, но затем я решил, что ей лучше спать с Деном, потому как она могла его согреть.
— Слушай, Форрест, — какое-то время спустя говорит Ден. — Я знаю, ты думаешь, что я стырил все деньги из креветочного бизнеса. Верно?
— Не знаю, Ден. То есть, мне так другие люди говорили.
— Короче, я этого не делал. Когда я оттуда свалил, там уже нечего было тырить.
— А как насчет отъезда в большом лимузине с девушкой? — спрашиваю. Я просто должен был его об этом спросить.
— Это все ерунда. Просто у меня в банке оставались какие-то последние деньги. И я прикинул — да что за черт? Если я намерен совсем разориться, я вполне могу сделать это стильно.
— Но что же тогда случилось, Ден? То есть, у нас в том бизнесе была чертова уйма денег. Кому они достались?
— Триблу, — говорит он.
— Мистеру Триблу?
— Ну да. Этот сукин сын с ними сбежал. Вернее, именно он должен был это сделать, потому как кроме него этого сделать никто не мог. У него были все счета и тому подобное, и после того, как твоя мама умерла, он всем заправлял. В один прекрасный день он говорит всем, что на этой неделе на зарплату денег не хватит, но что, мол, потерпите немного, и деньги найдутся. А на следующей неделе этот сукин сын свалил!
— Поверить не могу. Мистер Трибл был кристально честным человеком.
— Ага — как шахматист. Прикидываю, ты мог так считать. А лично я думаю, что он проходимец. Знаешь, Форрест, хороший ты парень, но главная твоя беда в том, что ты всем доверяешь. Ты не думаешь, что есть люди, которые при первой же удачной возможности тебя надуют. Они всего один раз на тебя смотрят и говорят: «Лох». А твоя большая тупая задница не понимает различия. Ты доверяешь каждому, как будто он твой друг. Но мир не таков, Форрест. Уйма людей вовсе тебе не друзья. Они просто смотрят на тебя, как банкир смотрит на того, у кого он хочет взять кредит: «Как бы мне обуть эту деревенщину?» Вот как все бывает, Форрест. Вот как все бывает.
Затем Ден снова начинает кашлять и наконец засыпает. Я высовываю голову из коробки от холодильника и вижу, что небо расчистилось, но оно холодное и неподвижное. Все звезды сияют, и я уже собираюсь заснуть, как вдруг теплая мгла будто бы наползает на меня сверху, и в этой мгле — лицо Дженни. Она вроде как улыбается и на меня смотрит!
