Артем Ледовский - Сорок бочек
Тема, перебросив обе ноги через подлокотник кресла, рассеянно созерцал картину на стене. Дом с ржавой водосточной трубой замерзал под холодными зимними ветрами. Сосульки свисали с желобов, а окна были подморожены инеем. Порог слегка замело снегом, как и бродягу, который, недвижим, валялся на обочине дороги. Картина всею тоскою вопрошала нетребовательного зрителя о своей весьма сомнительной художественной ценности. От серости и туманности картины Тема принялся засыпать.
Алекс хорошенько потянул сигару. Сизый клуб дыма, выпущенный им, поднялся и защипал глаза. Алекс осознал, что если он сейчас их закроет, то следующее открытие произойдет только наутро. Он посмотрел на спящих девушек и с сожалением положил сигару на пепельницу - надо спать. Утро вечера мудреней.
Пугачу вдруг стало холодно. Он сквозь сон подумал о том, как бы укрыться чем-нибудь. Хотя бы этим пледом, что Тема вчера на ночь давал, шерстяным, в клеточку. Натянуть бы его до самого подбородка, а лучше, конечно, накрыться с головой, и, подышав нижней губой, отогреть замерзший кончик носа. Вспомнив про кончик носа, Пугач чихнул от холода и с сожалением понял, что просыпается. Хотелось еще поспать. Минуток эдак шестьсот. Он повернулся на другой бок и накрылся книгой. Накрываться книгой было очень неудобно, поерзав под острыми углами переплета, Пугач вспомнил, что находится в библиотеке и, обрадовавшись этому факту, окончательно проснулся.
Четырнадцатая бочка.
Алекс стоял на коленях перед кухонным столом и наливал пиво. За его спиной Юля и Лена жарили пельмени в сковородке, тихо переговариваясь. Ира пропала под утро в неизвестном направлении, оставив компанию впятером. Тема сидел, поджав ноги, на высоком барном стуле, дожидаясь пельменей и пива. Вид у всех был помятый, заспанный. Алекс протянул Теме наполненный бокал и устроился на стуле рядом с теминым.
Тема отхлебнул из бокала и посмотрел в окно. Там было пасмурно и сыро, капал дождь, расставляя большие паузы между каплями.
Настроение было такое же, без салютов и демонстраций, с низко бегущими облаками без просвета. Скрипнула дверь, и в кухню просочился Пугач, причесан и небрит, с большим темным фолиантом под мышкой. Алекс было ринулся предлагать Пугачу пива, но Пугач отверг все предложения решительным движением руки и промычал что-то вроде
"я не пью".
Утро было позднее и не клеилось. Очень позднее было утро, часа четыре пополудни, пора было уже и занятся чем-нибудь толковым, но какая-то неловкая тягучесть появилась в сердцах наших друзей. Они в полутрезвости с тоской вспомнили о том, что сегодня воскресенье, а завтра понедельник. Некоторым было бы неплохо сходить на работу, взять отпуск, поправить столь бессовестным образом отброшенную дисциплину.
Девушки доготовили пельмени и поставили на стол большую румяную бадью, пригласив всех отведать со сметаной. Пугач, вооружившись вилкой, слабо потыкал в пельмени, вздохнул, хотел что-то сказать, да передумал, стал жевать пельмень. Тема и Алекс пододвинули свои стулья ближе к столу и присоединились к молчаливо-жующей компании.
- Пугач, Пугач, где твоя улыбка, - негромко пропел Тема. Он старательно пережевывал пельмени и запивал их пивом, как водой.
Пугач нахмурился еще сильней.
- Так пить нельзя, - наконец произнес он.
- Тебе налить? - с готовностью произнес Алекс.
- Да, сделай одолжение, - кивнул Пугач.
Тема улыбнулся, посмотрев на Пугача и произнес:
- Вспомнилась мне одна история, - он отпил большой глоток и передал бокал Алексу. - Которая мне очень напоминает сегодняшнее хмурое утро. Если вы и дамы не против, я вам ее расскажу. Она небольшая, но очень дождливая.
- Давай-давай, - поддержал Тему Алекс.
Девушки тоже в перебой выразили готовность стать благодарными слушательницами.
- Так вот, - начал Тема. - В тысяча восемьсот шестидесятом году отменили крепостное право, а за двадцать пять лет до этого…
История, рассказаная Темой в дождливое воскресенье
в компании Алекса, Пугача, Лены и Юли
В 1835 году где-то под Смоленском один сумасшедший дворянин в запоздалую поддержку декабристов вздумал сделать своеобразный демарш в адрес местных властей. Имя этого почтенного господина мы по известным причинам держим в секрете. Он проснулся утром и, мечтая о чем-то очень вызывающем, вызвал к себе своего приказчика и приказал отпустить на волю всех своих крестьян числом около ста душ, не считая женщин и детей. Приказчик подчинился воле барина и, оформивши на всех крестьян вольные, поинтересовался у барина, что же ему делать дальше? Барин ничего-то ему не ответил, так как был занят: он скакал на воображаемой лошади по своей спальне и, запрыгивая на кровать, размахивал своей саблей, разрубая всех своих воображаемых противников на мелкие кусочки. Приказчик понял, что не время задавать вопросы, вернулся к себе и принялся управлять имением барина, как и раньше, спалив вольные в печке.
Звали приказчика Игнат Протопопов, был он малый на дела предприимчивый и на дух легок, поэтому и с хозяевами жил душа в душу и с крестьянами ладил. Управлял он имением умело, с выгодою, о чем был взласкан и мнением публичным и деньгами, которых у него водилось в достатке. После описанного случая с вольными Игнат проуправлял имением еще больше тридцати лет, связав всю свою судьбу с теми местами, навещая, однако, ярмарочные торги в Менске, Вильно и
Смоленске. В 1839 году он женился на местной молодой девке-красавице, которая вскоре после свадьбы принесла ему сына, нареченного Василием. Он похоронил своего сумасшедшего хозяина в
1865 году и стал терпеливо дожидаться его сына, которому по завещанию отошло имение.
Наследник добирался до могилы отца почти год, а приехав, прочитал завещание, сходил к родителю на могилу, выслушал доклад Игната о состоянии дел в имении, и, взгянув на Игната как-то странно, уехал.
Через два дня в имение приехали жандармы, заломали Игнату руки, кинули его в телегу и увезли, не объясняя ничего.
Молодому Василию в те годы было уже двадцать шесть, он, удивившись изрядно тому, что произошло, поехал в Смоленск за отцом, достав из отцовского тайника пятьсот рублей, деньги по тем временам немалые. Мать проводила его в путь, благословив напоследок. В
Смоленске Василий Игнатьевич уже бывал, он приезжал в этот город не раз с отцом торговать на ярмарках. Он быстро нашел жандармерию и спросил об отце. Писчий за конторкой охотно рассказал за полтину, что отца его судили за воровство по навету нового хозяина, и путь бедному Игнату на старости лет был заказан на каторгу вместе с семьей.
Василий за пять рублей купил себе минутку разговора с отцом, и за двести откупил от каторги мать и себя. Отец был грязен, измотан, разбит, но спокоен. Он наказал Василию на прощанье быть человеком свободным и только на себя работать. Мести наказал не нести и просил простить его, если обидел где.
Игната угнали на каторгу, где тот, скорее всего, умер от чахотки, холода и голода. Старые там не выживали. Василий же вернулся со страшной новостью домой, где хозяйничал уже новый приказчик от нового хозяина. Протопоповых он не трогал, не те времена были, - крестьяне могли зашибить, так как симпатизировали несчастным. Мать поседела от горя, а Василий Игнатьевич покинул деревню и подался в
Менск. От отца он научился многому, как хозяйство вести, как в торгах участвовать, грамоте и счету разумел, конечно, знал от отца про некоторых купцов в Менске, к которым и обратился за советом.
Посмеявшись вволю над парнем, который уж больно молод был для купечества, знакомый отца пан Маркович посоветовал ему посмотреть на то, что продается в округе, а деньги на дело посоветовал взять у ростовщика в Пинске под его, Марковича, честное слово. Через год после того Василий Игнатьевич купил под Менском небольшую спичечную фабрику, сделав все так, как посоветовал пан Маркович. Работа не показалась ему медом, но лучшего Василий и не знал. Он вставал каждый день в шесть часов и ложился к полуночи, отрабатывая долг и проценты по нему. Так минули десять лет, в январе 1879 года Василий
Игнатьевич, тридцатидевятилетним купцом рассчитался полностью с ростовщиком по долгам и по процентам.
В тридцать девять лет он наконец-то смог вздохнуть полной грудью и осмотреться по сторонам. Годы работы и лишений не прошли даром. Он был невысоким, но не худым мужчиной, о котором можно было было сказать красивый, если бы не кустистые брови и выбритые до синевы щеки, которые старили его немного, как и сеть морщин прорезавших весь его лоб. Он одевался аккуратно по-купечески, стараясь в одежде и манерами походить на пана Марковича. Фабрика была большим и успешным предприятием, через год обещали освободиться немалые деньги, на которые Василий Игнатьевич решил уже построить лесопилку и жениться. Супружество он присмотрел себе очень правильное, Чеслава
