Д. Томас - Белый отель
Но по-настоящему серьезным препятствием, замедлявшим наш прогресс, являлось ее сильное сопротивление. Правда, она не отличалась крайним ханжеством, как многие из моих пациентов, но проявляла в своей скрытности такое упорство, что могла замолчать, как только во время беседы речь заходила о ее сексуальном поведении или ощущениях. Задав невинный вопрос, например, касающийся детской мастурбации (явление, носящее практически универсальный характер), мы наталкивались на тупое непонимание и отрицание. Имея в виду отношение к предмету, можно было подумать, что я разговариваю с непорочной Девой Марией. Как оказалось, я имел все основания сомневаться во многих из ее воспоминаний; подобное положение служило плохой основой для более глубокого исследования. Она уклонялась от обсуждения, ее слова не вызывали доверия; я начал злиться из-за того, что бесполезно трачу времени. Справедливости ради должен добавить, что вскоре научился отличать, когда она говорит правду, а когда проявляет неискренность. Если пациентка что-то скрывала, то теребила шейный крестик, словно просила у бога прощения. Следовательно, в глубине души она стремилась к истине, хотя бы из религиозного суеверия, что заставляло меня упорно пытаться ей помочь.[3] Приходилось различными уловками буквально вытягивать из нее правду, например, раздражая пациентку провокационными замечаниями. Примерно в половине случаев она поддавалась на хитрость, и излагала определенные эпизоды по-иному, либо вовсе отказывалась от того, что говорила, предлагая совершенно другой вариант случившегося.
Последнее произошло, в том числе, и с рассказом о связи с А., студентом, в которого она влюбилась, когда жила в Петербурге. Сначала она описала тривиальные вещи: сын богатых родителей из консервативных кругов, изучал философию, был на несколько лет старше ее, и т. д. Она постоянно характеризовала свои отношения с ним как «белые». Меня очень заинтересовало употребление этого слова, и я спросил, какие оно вызывает ассоциации. Фрау Анна ответила, что у нее возникает образ парусов яхты; логично предположить, что она вспомнила корабль отца. Однако в психоанализе никогда не следует делать скоропалительные выводы: наша пациентка заявила, что думала совсем о другом. Она имела в виду эпизод, когда, одним воскресным днем в Петербурге, она вместе с другими членами политической ячейки, включая, конечно, А., каталась по заливу на яхте. Стояла замечательная летняя погода, она чувствовала облегчение при мысли, что снова плывет по морю и получила возможность отдохнуть от «серьезных» политических обсуждений, от которых становилось уже не только скучно, но и страшно. Она никогда не любила А. так сильно, а он проявлял в тот день особую нежность и был предупредителен, как обычно. Они находились в одной каюте, но он ни разу не попытался воспользоваться обстоятельствами. Их отношения всегда оставались чистыми и белоснежными, как паруса, или белые ночи.[4]
Однако пациентка все время с горестным видом теребила крестик. Я резко заявил, что она говорит неправду, на самом деле они с А. имели интимные отношения. Фрау Анна призналась, что несколько раз действительно спала с ним незадолго до окончательного разрыва; он постоянно умолял ее, в конце-концов она, скорее уступив его просьбам, «пала». Последнее слово она произнесла по-английски, «fallen». Мы беседовали на немецком, но она нередко вставляла в свою речь иностранные выражения. Я вскоре понял, что стоит внимательно отслеживать употребление подобных слов, зачастую это имело особое значение.
Я решил, как говорят, «попытать удачи». «Хорошо, что вы наконец решили ничего не скрывать, — сказал я. — Тут нечего стыдиться. Почему бы заодно не признать, что вы ждали от него ребенка, но из-за падения с лестницы случился выкидыш?»
Бедная девушка с трудом справилась со своими чувствами, но потом вынуждена была сознаться, что я прав; однако она упала не с лестницы, а во время одной из репетиций. Она посвятила в это только мадам Р., никто ни о чем даже не подозревал, и пациентка недоумевала, как я раскрыл ее тайну. Она спросила, как я смог узнать.
Я ответил: «История о том, что вы располнели, и из-за этого перестали танцевать, выглядела совсем неубедительно. Думаю, вам в любое время трудно не сбросить, а набрать вес, хотя вы бы только выиграли, причем существенно. Вы явно таким способом пытались намекнуть, что на самом деле произошло, потому что хотели, чтобы я узнал. Очевидно, вы тогда слишком много занимались, принимая во внимание ваше состояние, и ужасно волновались из-за того, что начинаете полнеть; вы ломали голову, как выйти из подобной немыслимой ситуации».
Ее молчание красноречиво свидетельствовало о том, что я ударил по больному месту. Я был рад, что не стал доводить свои рассуждения до логического конца: продолжая интенсивные тренировки, она втайне надеялась именно на такой исход, а возможно, даже сознательно вызвала его. Пациентку серьезно расстроило то, что выплыл наружу совершенный в юности грех.
Тем не менее, с того момента она стала не такой замкнутой и более правдивой в ответах, словно избавившись от тяжкой необходимости прятаться под личиной неземного морального совершенства. Вскоре у нее даже обнаружился проблеск довольно едкого юмора. Описывая одну из навязчивых галлюцинаций, — она падает с большой высоты и разбивается насмерть, — она, с озорным блеском в глазах, вдруг добавила: «Но я при этом не рожаю!» [5]
Однажды она заявила, что видела любопытный сон. Обычно фрау Анна спала плохо и ей ничего не снилось: еще один аспект ее сопротивления. При таких обстоятельствах полноценное сновидение вызывало особый интерес, и я немало потрудился, чтобы извлечь из него некий смысл. Вот что оно из себя представляло в изложении пациентки:
«Я ехала на поезде, напротив сидел мужчина, который что-то читал. Он завязал разговор, и я решила, что он проявляет непозволительную фамильярность. Поезд остановился на станции в середине странной равнины, я решила выйти, чтобы избавиться от спутника. К моему удивлению, вместе со мной вышло очень много народа, ведь место казалось совершенно мертвым и просто крошечным. Но на табличках на перроне значилось „Будапешт“, и это все объяснило. Я прорвалась мимо контролера, не желая показывать билет, потому что вышла намного раньше своей остановки. Потом пересекла мост и оказалась у дверей дома под номером 29. Я попыталась открыть замок своим ключом, но, к моему удивлению, безуспешно; я пошла дальше, пока не увидела дом номер 34. Хотя ключ не поворачивался, дверь распахнулась. Я стояла внутри маленького отеля. В прихожей стоял мокрый зонтик с серебряной ручкой, и я подумала: „Моя мама живет здесь“. Я вошла в белую комнату. Через какое-то время ко мне вышел пожилой джентльмен, и сказал: „Дом выглядит пустым“. Я вынула из кармана пальто телеграмму и подала ему. Я очень жалела его, потому что знала ее содержание. Он произнес ужасным голосом: „Моя дочь мертва“. Он был охвачен горем и так потрясен, что я уже просто для него не существовала.»
Выслушав ее, я встревожился, поскольку сон ясно сказал мне, что увидевший его вполне способен избавиться от всех бед, покончив счеты с жизнью. Вообще говоря, сны, где путешествуют на поезде, означают смерть, а в нашем случае это тем более ясно, поскольку она вышла «намного раньше своей остановки», и к тому же «в середине странной равнины». Необходимость прорваться мимо стража-контролера является явной аллюзией преодоления запрета на самоубийство; мост служит еще одним символом прощания с жизнью. В этом отношении сновидение фрау Анны не оставляло никаких вопросов; и все же я был уверен, что оно содержит в себе моменты, в большей степени связанные с личностью пациентки. Поэтому я попросил ее разделить сон на отдельные части и подумать, какой случай из жизни соответствует каждой из них. Она уже имела возможность попрактиковаться, проанализировав собственные несложные сны; более того, поскольку пациентка обладала развитым интеллектом и получила хорошее образование, я пошел ей навстречу и разрешил просмотреть несколько старых историй болезни.
«Кое-что приходит на ум», — сказала она. — «но сон тут явно ни при чем, все произошло много лет назад, и никакого следа в моей жизни не оставило».
«Неважно», — произнес я. — «Рассказывайте!»
«Ну хорошо. Человек в купе напоминает некую личность, докучавшую своими приставаниями, когда я ехала из Одессы в Петербург, чтобы начать самостоятельную жизнь. С тех пор прошло, — погодите-ка… — да, двенадцать лет, и я совершенно забыла о нем. Он меня не очень испугал, потому что рядом находилось много людей. Но он нагнулся ко мне и без умолку говорил, не скрывая своих намерений; спрашивал, что я собираюсь делать, когда приеду в Петербург, предлагал помочь найти пристанище. В конце-концов, он мне надоел, пришлось перебраться в другое купе».
