Стив Тольц - Части целого
Я пришел в великое волнение. Могу тебе сказать, с тех пор я пару раз добивался в жизни успеха, но никогда не испытывал чувства такого полного удовлетворения, как после первой победы.
Хотя дело с обсерваторией требовало определенного времени, за сомнительный ярлык «Самое непривлекательное место для жизни во всем Новом Южном Уэльсе» ухватились сразу и постарались воспользоваться им как приманкой для туристов. При въезде в город и на выезде из него воздвигли транспаранты.
И стали ждать нашествия туристов.
Как ни удивительно, туристы появились.
При виде их автомобилей жители начинали хмуриться и подволакивать ноги.
— Эй, — окликали их туристы, — ну как тут у вас? Почему все так плохо?
— Уж как есть, — следовал унылый ответ.
Заглянувшие в город лишь надень путешественники бродили по улицам и видели на лицах горожан отчаяние и одиночество.
— Как здесь с едой? — спрашивали они.
— Ужасно.
— Пиво хоть можно выпить?
— У нас его разбавляют водой и за это берут лишнее.
— Да? — удивлялись приезжие. — Это действительно самое непригодное для жизни место во всем Новом Южном Уэльсе.
Когда туристы исчезали, на лицах горожан вновь играли улыбки и все чувствовали себя так, словно стали участниками одной большой шалости.
Люди с нетерпением ждали ежемесячного открытия ящика для предложений, и чаще всего он оказывался полон до краев. За этим следовали собрания — присутствующие, как правило, стояли, столько приходило народу. Аккерман начинал с выражения сожалений по поводу того, что обнаружил в ящике вместо предложений: очистки от апельсина, мертвых птиц, газеты, пакетики из-под чипсов и обертки с жевательной резинки. Затем зачитывал предложения и впечатляющий список проектов. Казалось, все находились во власти идей. Жителей захватила мысль найти возможность возвысить город и сделать свою жизнь лучше. Люди повсюду ходили с маленькими блокнотиками. И часто, пораженные новой идеей, внезапно останавливались посреди улицы, прислонялись к фонарю или садились на корточки. Мысли заносились на бумагу в обстановке строгой секретности. Анонимность ящика для предложений поощряла высказывать самые сокровенные чаяния и желания, и, надо сказать, среди них попадались довольно странные.
Сначала они касались инфраструктуры и общих муниципальных проблем: снять все ограничения на парковку машин, снизить налоги и цены на бензин, установить фиксированную плату за пиво в один цент. Были предложения, направленные на то, чтобы устранить зависимость от большого города, то есть Сиднея: завести свою больницу, суд, создать достойный архитектурный силуэт. Не обошли горожане вниманием и развлечения: пикники, вечерние фейерверки и всякие крутые забавы. Много предложений касалось строительства: улучшить дороги, построить городской монетный двор, стадион, ипподром и, хотя мы находились в центре материка, такой же мост через бухту, как в Сиднее. Список до бесконечности продолжался бесполезными предложениями, на реализацию которых наш городской совет просто никак не тянул.
Когда муниципальные проблемы надоели, горожане переключили внимание друг на друга.
Поступили предложения, чтобы миссис Давс «не напускала на себя вид, будто она лучше других», чтобы бакалейщик мистер Френч, обсчитывая покупателей, не притворялся, будто «он не в ладах с цифрами», чтобы миссис Андерсон немедленно прекратила «совать всем под нос фотографию своего внука», от которого всех уже воротит, хотя ему лишь три года. Все быстро изменилось, ибо Патрика Аккермана сразила пневмония и задело взялся его помощник Джим Брок. Джим был стар, желчен и вреден и с невинным видом зачитывал самые нелепые, грубые и оскорбительные предложения. И даже если кто-то не мог разглядеть на его физиономии ухмылку, она чувствовалась в его голосе. Джим баламутил народ, и поскольку анонимность располагала к откровенности (как выражался Оскар Уайлд: «Наденьте на человека маску, и он скажет правду»), все в городе буквально с цепи сорвались.
Одно предложение гласило: «Линда Миллер, ты шлюха. Прекрати трахать наших мужиков, или мы устроим суд Линча и оторвем твои большие сиськи».
Другое было таким: «Мэгги Стэдман, старая карга, раз ты не способна оценивать размеры предметов, тебе нельзя позволять приближаться на машине к городу».
Вот еще: «Лайонел Поттс, прекрати хвастаться деньгами и скупать все подряд в городе».
Вот еще: «Эндрю Кристиансон, у тебя нет шеи. Не предлагаю приделать тебе новую, просто констатирую факт».
Вот еще: «Миссис Кингстон, прекратите донимать нас своими подозрениями, что муж вам изменяет. У него изо рта воняет, как от раздавленных поганой задницей тухлых яиц. Вам не о чем беспокоиться».
Вот еще: «Джералдин Трент, несмотря на твои уверения, что ты „будешь нема как рыба“, ты самая ужасная сплетница и выдала секреты почти всех в городе. P.S. Твоя дочь наркоманка и лесбиянка. Но не тревожься — я не скажу об этом ни одной живой душе».
Люди стали бояться чтения предложений, опасаясь, что сами в них попадут. Появилось чувство уязвимости, беззащитности. Все подозрительно косились друг на друга, стали меньше проводить времени вместе, больше прятались по домам. Я был вне себя.
Не прошло и нескольких месяцев, как мой ящик для предложений превратил наш город поистине в самое неподходящее место для жизни во всем Новом Южном Уэльсе, а следовательно, где бы то ни было.
Близнецам же исполнилось по шестнадцать. Они отметили это событие тем, что бросили школу. Бруно и Дейв копили оружие и планировали переехать в Сидней, Терри хотел составить им компанию. Что до меня, то я сумел в конце концов отделить себя от банды. Больше не стоило притворяться, что я приносил пользу, присматривая за Терри; Бруно дошел до такого состояния, что его воротило от одного моего вида, и, честно говоря, я тоже был сыт ими по горло. Преимущество от близости к банде сохранилось за мной: одноклассники больше не портили мою внешность и не решались задирать меня. Я просыпался без страха, и мой ум освободился для других вещей. Лишь когда ужас проходит, начинаешь понимать, сколько времени теряешь на то, чтобы бояться.
Каждую свободную миллисекунду я проводил с Кэролайн. Меня привлекало не только ее наливающееся тело, но и ее мании. Ей не давала покоя мысль, что люди ей что-то недоговаривают. Она без устали пыталась разговорить окружающих и жаждала услышать рассказы тех, кто был старше ее и, успев пожить в других городах, испытал все, что может предложить жизнь. Дети ее не интересовали — ведь они ничего не знали. Зато взрослые говорили так охотно, будто были одержимы мыслью найти вместилище, куда можно слить нечистоты воспоминаний о прежней жизни. Но, выслушав, Кэролайн обжигала их взглядом, который ясно говорил: «И это все?»
Она тоже любила читать, но извлекала из книг совсем не то, что я. Ее занимали жизни персонажей: что они ели, как одевались, что пили, куда ездили, что изучали, как курили, трахались, расставались, любили. Она обожала экзотичность. Хотела сама путешествовать по миру. И заниматься любовью в иглу[13]. Мне казалось забавным, как Лайонел Поттс поддерживал дочь.
— Наступит день, когда я выпью шампанского, вися на трапеции вверх ногами, — говорила она.
— Молодец! Не сомневаюсь, что так и будет, — отвечал он и продолжал тараторить без умолку: — Очень важно иметь перед собой цель. Думать о чем-то большом. — Кэролайн отлично его оттеняла.
Но она не была настолько разочарована в окружающем нас мире, как я, и наслаждалась красотой вещей, которой я вообще не замечал. Тюльпаны в вазе, держащиеся за руки старики, явно фальшивый локон на голове приводили ее в щенячий восторг. В свою очередь, дамы ее обожали. Она постоянно поправляла им шляпки, рвала для них цветы. Но наедине со мной становилась другой. И я понял, что ее добродушие, то, как она вела себя, — это лишь маска. Хорошая маска — самого лучшего качества: маска правдоподобной лжи. Она представляла собой соединение лоскутков, оторванных от самых привлекательных своих частей.
Как-то утром, идя к Кэролайн, я увидел Терри. Брат стоял перед ее домом и бросал в сад камни так, чтобы они падали перед окнами на фасаде.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Ничего.
— Терри Дин! — крикнула Кэролайн из окна второго этажа. — Перестань бросать камни к нам в сад.
— Это свободный мир, Кэролайн Поттс.
— Но не Китай.
— Что происходит? — поинтересовался я.
— Ничего. Я хочу и бросаю здесь камни.
— Догадываюсь.
Кэролайн помахала мне из окна рукой. Я помахал в ответ. Затем помахал Терри, но как-то язвительно, если можешь себе такое представить. Кэролайн помахала иронично, что имеет совсем иной оттенок. Я недоумевал, что Терри имеет против Кэролайн.
— Пойдем домой, — позвал я.
