Валерий Былинский - Адаптация
В том же пляжном павильоне, где продавалось пиво, я взял напрокат подводную маску с трубкой и длинные темно-синие итальянские ласты. Войдя по колено в море, я натянул ласты на ноги, затем поплевал на стекло маски, чтобы оно не запотевало, и смыл все водой. Аккуратно приладил маску к лицу, вставил под ремешок дыхательную трубку, зажал зубами резиновый загубник и опустил голову в воду. Не спеша лег, сделал несколько вдохов и, шевеля ластами, поплыл к выходу из пляжной бухты. Песчаное дно постепенно перешло в каменистое, с редкими водорослями и кустиками кораллов. Я проплыл под недостроенным мостиком возле полуразрушенного мола. Здесь было метров шесть глубины. Подо мной плавали рыбы – переливались сиреневыми, зелеными, желтыми, красными цветами. Я нырнул, чтобы поближе их рассмотреть, но сразу резко начали болеть уши. Повернул обратно – но не в бухту, а к молу слева от пляжа, там была видна железная лестница, по которой можно было вылезти из воды.
В это время под собой я увидел странную рыбу сантиметров двадцать в длину – она была толстой, чуть сплюснутой со спины и живота, сужалась к хвосту, имела мощный округлый лоб и большие, как у бычка, глаза. Вместо чешуи – сложенные к хвосту иглы. Рыба лежала на дне под кораллом, едва заметно шевеля плавниками. Медленно поднырнув, я очутился в сантиметрах тридцати от ее спины. Рыба не пугалась и стояла на месте. Я подвел к ней руку и накрыл ладонью ее спину. Рыба всколыхнулась в моих пальцах, стала открывать и закрывать рот, раздуваясь как шар. Поддерживая ее с двух сторон, я всплыл. Диковинное животное уже полностью надулось и ощетинилось иголками. Я отпустил ее – смешно переворачиваясь с боку на бок, рыба пучила нахмуренные глаза, хватала ртом воду и быстро шевелила пятнистыми плавниками, пытаясь плыть. Рыба-шар? Да, похоже, это она. Так вот, значит, ты какая. Я поддерживал Рыбу-шар с боков, поглаживая ее плавники, лоб и иголки, которые совсем не кололись – она была довольно легкой в воде, как надувной, немного наполненный водой мячик.
Я убрал руки из-под нее. Недовольно морща лоб, Рыба-шар начала сдуваться и, набирая скорость, быстро растворилась в прозрачной воде.
К подружкам из Перми возвращаться не хотелось. Но необходимо было забрать свой рюкзак на шезлонге, где лежали деньги, сигареты и CD-плеер с дисками.
Вернувшись на пляж, я увидел, что обе девчонки вошли в воду. Тем лучше. Я подошел к своему креслу, взял рюкзак. В этот момент в рюкзаке, глубоко внутри, зазвонил мобильный телефон.
Я вначале даже опешил – совсем забыл про мобильник. Но он трезвонил переливчатой мелодией Моцарта. Я порылся в рюкзаке и вытащил свой серо-белый старенький «Сименс А52» с вечно умирающей батареей. На дисплее был высвечен номер Шумакова. Секунду поколебавшись, я нажал на кнопку с нарисованной на ней зеленой трубкой.
– Алле, Саш! – раздался знакомый голос. – Я в туннеле еду, сейчас связь пропадет. Съемки начинаются завтра, предварительно в двенадцать. Ланских просит снять сразу все программы на месяц вперед, он в Швейцарию уезжает. Слушай, перезвони Регине, она тебе сама все…
Связь оборвалась.
Я стоял и смотрел на телефон в своей руке. Похоже, объяснять что-либо было бессмысленно. Я был в Египте, съемки начинаются завтра. Выходит, я сделал свой микроскопический выбор: полз, полз червяк и решил храбро отползти в сторону.
Телефон снова зазвонил.
Взглянул на дисплей: Регина.
– Алло…
– Саша, добрый вечер. Я не поздно?
– Да нет… Хотя, в общем, да, – сказал я.
– Я не знаю, звонил ли вам Игорь. Завтра срочные съемки…
– Да, звонил. Я не приду.
– Ну так вот, начало не в двенадцать, а в одиннадцать. Что?
– Меня не будет, Регина Павловна. Я в Египте.
– В «Ритме»? (Так называлась наша монтажная на улице Галушкина возле ВДНХ). Что вы там делаете? Да нет, не сейчас, Саша, съемки начнутся завтра, нужно срочно подготовить хотя бы примерный сценарий и подводки на тему…
Я еще в конце монолога мчащегося в «Ниссане» по туннелю Шумакова начал рыть ногой в горячем песке ямку. В сущности, ничего героического, как и трагического не происходило – я терял довольно денежную работу и немного подставлял свою компанию. Но замену мне, если постараются, найдут быстро – на ТВ долгоиграющих гениев не бывает. Жаль, что с деньгами теперь будет трудно. Особенно, когда я вернусь в Москву – сбережений хватит на месяц, два…
Слушая длинные рассуждения Регины Павловны, я бросил «Сименс» в ямку, придавил его носком ноги, а второй ногой быстро засыпал его песком сверху и утрамбовал. Постоял, прислушался – тишина.
Когда я уже собрался, забросив рюкзак за плечо, уходить, телефон вновь зазвенел. Вероятно, в момент похорон несколько песчинок под тяжестью моей ноги надавили на одну из кнопок. И теперь было странно и как-то глупо слушать, как под землей тихо тренькает мелодия Моцарта.
Я возвратился на пирс.
Возле полуразрушенной балюстрады я нашел пустое кресло, развернул его к горизонту, сел и стал смотреть на море. Прохладный ветер с легким запахом йода дул в лицо. Неподалеку, на краю пирса, на полиуретановом коврике лежала высокая женщина примерно моих лет и что-то писала ручкой в большой тетради. Я вытащил пачку «Голуаз», закурил. Смотрел на море и на женщину. Она писала, а в перерывах поднимала голову, щурилась, сдвигала с волос на глаза большие солнечные очки и смотрела на море. Время от времени она доставала сигарету и выкуривала ее. Я тоже курил и смотрел на море. Потом я надел на уши наушники, вставил в плеер диск «The Doors» и стал, глядя на легкие волны, слушать песню «Strange days». Мое желание взять обратный билет, возникшее после прогулки сквозь строй торговцев и усилившееся после разговора с девчонками, улетучивалось. Все-таки наедине с природой здесь было вполне неплохо. Я вспомнил слова Гуча о том, что если найдется место, где захочется умереть, то там и нужно жить. Что-то в этом есть, в этой мысли. Если бы не существовал чистилищный аэропорт Хургады, унылый отель «Мирамар», эти бегущие толпами навязчивые торговцы – то здесь, в этом кусочке спокойного мира с пишущей женщиной и плавающей неподалеку Рыбой-шар можно было бы жить и умереть. Или наоборот. Хорошо, что есть рыбы, которые молчат и светятся нереально чудесными красками. Хорошо, что есть море, удивительно прекрасное по сравнению с безжизненной желтой землей на берегу. Хорошо, что есть эта спокойная женщина, как большая сильная чайка на каменном пирсе.
Было в ней что-то материнское, в этой женщине. Русская, испанка, немка? Похожа на иностранку. Мне хотелось принести сюда тетрадь, сидеть в этом кресле на берегу и тоже писать свой роман. Но было отвратительно думать, что придется возвращаться в отель сквозь строй уличных торговцев.
И все же я встал. Прошел мимо загорающих под пальмой девчонок из Перми, к которым уже подсели два чеха и угощали их пивом. Вошел в прохладное фойе отеля «Саунд Бич», спросил у портье, где находится ближайший магазин канцелярских принадлежностей, в котором я смогу купить тетрадь. Портье долго не мог понять, чего я хочу, потом заулыбался, подскочил к другому служителю, что-то ему сказал и тот сразу куда-то убежал. «Вэйт, Вэйт», – с улыбкой успокаивал меня портье.
Я сказал себе: это просто Египет, он такой, ну что тут сделаешь? Или ты хочешь сейчас же улететь отсюда, или сесть рядом с женщиной-чайкой и писать свой роман. А в перерывах слушать «Дорз», «Джетро Талл», погружаться с маской и трубкой в воду, смотреть на молчаливых рыб, медленно заплывающих в свои коралловые своды и арки и выплывающих из них. И писать. Сидеть в кресле на берегу старого пирса – и писать. Неужели это плохо? Я дождался служителя, который пришел, важно держа тетрадку под мышкой. У него был такой вид, словно я попросил его достать немного снега – и он достал. Понятно, что сейчас будет. «Пять фунтов», – объявил портье. Я не стал торговаться и вытащил из кошелька бумажку в пять фунтов. Тут портье, немного нахмурившись, быстро произнес: «Сэвен». – «Почему семь?» – удивился я. Он стал что-то важно объяснять, что какая-то иная тетрадь, может, и стоила пять фунтов, а вот эта, что у него в руках, лучше по всем параметрам и поэтому стоит семь. Я дал ему семь фунтов.
Девчонки играли с чехами в карты. Смеялись над чем-то. Вряд ли они слышали Моцарта из-под песка – если звонки в телефоне все еще продолжались. Я подумал, что для простоты общения часто лучше плохо понимать язык того, с кем беседуешь – чтобы не нырять в его душу и не разочаровываться. Увидев меня, Света с насмешливой улыбкой сощурилась, выпятила губы и вновь повернулась к собеседнику.
Я вышел на пирс. Женщина-чайка по-прежнему что-то писала в своей тетради.
Я сел в кресло, открыл свою. И стал описывать все, что появлялось в моем воображении, весь тот мир, что возникал, вспыхивал и обретал трепещущую, вибрирующую плоть. Вначале это был лишь темный неясный хаос, как и положено при очередном создании нового мира. Потом возникла какая-то твердь. Позже в серой темноте вспыхнул неяркий свет. Наконец, зашевелились, стали подниматься, вырастать и двигаться живые существа, люди, животные, деревья, дома, трава, ветки, машины, птицы, мысли. Взошли солнце, звезды, луна. И поплыли рыбы. Да, там была глава про молчаливую, но вдруг заговорившую Рыбу-шар, которую поймал приехавший из северной страны ныряльщик, подержал ее в своих руках и выпустил. Вот что из этого вышло.
