Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— Мама!
— Султашка мой! Ты назвал меня мамой. Ради такого стоило выжить! — обняла волчонка, он радостно заскакал вокруг. Вот так они пришли в дом. Варя мигом разулась, сняла куртку, все трое мужиков пристыжено встали.
— Я же говорил, что он за Варей побежал, а не по нужде. У Султана на хозяйку свое чутье. И баба рассказала, что случилось в пути, как нашел ее Султан и привел домой.
— А мы думали — ты на попутке приедешь.
— Попутки ходят только вечером. Утром они развозят хлеб по поселку.
— Ой, Варя, как Султан просился наружу. Кричал, царапал двери, выл. И только когда начал колотиться в окно, мы поняли, что его не удержать. Он все равно выскочит. Думали, что от костей пробрало, желудок разгулялся. Ведь хотели встретить. А вишь, как коряво могло получиться! — сетовали люди.
Султан успокоился и теперь лежал у открытой топки. Он знал, что его хвалят. Ведь ругать было не за что.
— Даже мамой назвал впервые. И вылизал с головы до ног, а как переживал, чтоб снова не присела и не замерзла совсем. Вот и волчонок, а догадливее людей оказался.
— Колымчанин! Знает свое дело! И хотя зверь, любит так, что человеку потянуться.
— Это правда! Такому другу позавидуешь. А ведь когда-то ты его от смерти спасла. Нельзя вам друг без друга,— сказал Аслан и попросился:
— Варя, оставь меня у себя. Эту пургу я вряд ли выдержу. Холод и ветер не так просто перенести. На что ты человек закаленный, а и то чуть не случилась беда.
— Как же вы все поместитесь. Тут одному Аслану этой комнаты мало! — смеялась Варя, мужчины хохотали.
— Мы боком ляжем. Как-то поместимся. Бондарева к Султану под койку сунем. Свободнее станет.
— Главное, чтоб на двор не выбросили,— отшучивался Игорь, добавив:
— Сплю крепко, могу не почувствовать. А меня Султан спасать не станет.
— Он хоть зверь, а сердце имеет человечье. Любого из беды вытащит, даже не подумает
о себе. Я по прежним временам помню, что колымские волки не набрасывались на детей даже по голодухе. А вот на людей не всегда можно было положиться,— вспомнила Варя свое.
— Я впервые узнал, что такое мороз, именно на Колыме. Попали мы сюда всей компанией уже зимой. У нас на Кавказе таких холодов не бывает никогда. В горах не больше пятнадцати градусов доходит и все. Ну, мы сникли вовсе. Думали, конец всем пришел. Да еще еда гнусная. Баланда жидкая, вонючая. А в бараках собачий колотун. К нарам чуть не примерзали. Утром едва вставали. Руки, ноги задубеют, не разогнуть их и не согнуть. Охрана с кулаками подскакивает, давай, скорее вставай. Им плевать, что мы еще дети,— заговорил Аслан.
— А где вы работали? — спросил Иванов.
— Везде! Поначалу на трассу пригнали. Но не получилось. Спецухи не было на нас. Где-то через месяц получили, а пока на стройку бросили, барак делали. Хотя в строительстве никто не волок поначалу. Учили на ходу, кулаками и пинками. А что с нас взять, если робы не имели. Хотя вкалывали в морозы. В барак возвращаемся, ни живые, ни мертвые. Сами зэки нас выручили, поделились кто чем мог, хотя и воры, а сдохнуть не дали. Только через месяц спецуху выдали на складе. Если б не фартовые, мы за это время передохли бы. Даже чай давали мужики, чтоб мы не откинулись. Привыкли мы к чифиру. Опять же фартовые обеспечивали. Поначалу колотили нещадно. Но когда огрызаться стали, отцепились от нас, поняли, голиком в руки никому не дадимся. А вот зубы на нас поломают многие. Чаще других заставляли нас дневалить. Мы тому радовались. Привести в порядок барак — это не то, что целый день на морозе вкалывать. А и жалели нас — пацанов,— умолк не-надолго.
— Помню, присылают мужикам посылки из дома. Они все сладкое нам отдают. И хотя народ жесткий, часто говорили:
— Хавайте, пацаны! Может, до воли додышите, помянете добрым словом. Бывало, своей пайкой хлеба делились.
— А как к Сталину относились?
— Фартовым политика до жопы. Она их не чесала. О ней не базарили. Но Сталина любили все. И если кто начинал брехать на него гнилое, вламывали тому молча. Не давали в обиду. Это точно.
— А за что так? — удивилась Варя.
— Их вскоре выпускали. Случалось, напишет вор прошение о помиловании, его выпустят. А политических не щадили. Этих никто не терпел. Вот у нас на зону пацан попал. Ему политику влепили. Он на праздник флаг с дома сорвал. Так его, придурка, каждый день тыздили за безмозглость. Лет семь просидел, покуда Сталин не умер. Его Хрущев освободил. А то бы так и подох на зоне.
— А тебя по первой ходке долго держали? — спросил Иванов.
— На третьем году выпустили. Я помилования просил. Отпустили. Когда домой вернулся, бабка сознание потеряла. В газете прочитала, что меня расстреляли. А тут живой и здоровый. Кому верить? Газете иль своим глазам? Бабка меня ощупывала. Ей все не верилось, что я не приснился. Она меня в церкви как мертвого поминала, свечи за упокой ставила. А я объявился, в целости и сохранности, совсем живой.
— Аслан, а ты там роман ни с одной бабой не закрутил? — прищурился Бондарев.
— Ну, что ты, Игорь? Как можно без того? Я же на машинах работал, был расконвоированым. Вот так и познакомился с одной. Она мне красавицей показалась после трех лет отсидки. Я уже всерьез к ней прикипел. Как только возможность выпадала, сразу к ней бежал. Но любовь оказалась короткой, изменила она мне.
И что самое обидное, променяла на «козла». Я тогда на ассенизаторской машине работал. Вот и закачал ей в дом четыре машины, короче, по самую форточку. Отплатил бабе. А вскоре меня освободили. Какое счастье, что все вот гак сложилось! Вышел я на волю, огляделся и подумал, что ж в той бабе нашел? Ведь сущая кикимора. Как бы жил с нею? Ну и решил не торопиться. Женился уже после четвертой ходки, когда бабка велела. Она боялась, что меня, если не остановлюсь, убьют в какой-нибудь зоне. Ну, я ее послушался, у нас так положено считаться с советом старшего.
— А ты ту бабу потом видел? Ну, первую свою любовь? — спросил Иванов.
— Саму нет, увидеться не пришлось! Да и зачем она мне? Слышал от мужиков, что вышла замуж, уехала с мужем на материк, вроде даже выпивать начала. Ну, чтоб совсем не опустилась на дно, увез ее человек. А уж как дальше у них сложилось, я уже не знаю. Неинтересно мне стало. Радуюсь, что не погорел на ней. Хотя, все бабы ни без гнили. Каждая свой горб носит. Я ни одной не верю,— отмахнулся человек.
— Вот в этом ты прав,— похвалил Бондарев.
— Женщине никогда не угодишь. Но самое обидное, что я той первой даже не изменил ни разу. Ох, и зря,— вздохнул Аслан.
— А я никогда не был верен бабе. Чуть случай подворачивался, всегда им пользовался. Чего это бабе верность хранить? Пользуйся, покуда мужик, потом не наверстаешь. Силой ни одну не брал. Всегда с обоюдного согласия. Это и без слов видно. Чуть баба дала повод, не упускай его,— рассмеялся Евменович.
— Да, в этом все мы одинаковы. Чуть выгорает возможность, враз лови ее. Иначе, мужиком перестаешь себя считать.
— У тебя, наверное, бабья море было? — спросил Игоря Александр.
— Ошибаешься. Мог в десятки раз больше иметь. Но все что-то мешало. То сам стыдился, то что-то стопорило. Закомплексованным был, робел часто в нужный момент, не решался. И, честно говоря, очень боялся накрутить на руль заразу. В моем положении в венеричку не побегаешь. А за аморалку большие неприятности можно было получить. Вот и остерегались побочных связей. Вон как наш следователь. Зацепил на бабе сифилис. Со своею, из прокуратуры. И ведь не призналась. А на третий день с работы выгнали, с семьей развелись. А самому уже за полтинник. От позора уехать пришлось в захудалый городишко. Причем с позором, с оглаской. С семьей так и не помирился. До самой пенсии один жил. Ладно бы молодым был. Польстился на смазливую бабенку. Ее тоже выкинули с работы. Но ей проще, вышла замуж и все прикрыла. Нам сложнее. Колыма хоть и большая, но слухи по ней бегают быстро. А самое главное, память у всех долгая,— признал Игорь.
